ска речью.
Начальник политотдела взошел на сцену. Он был гладко выбрит, причесан, одет в выглаженную форму и начищенные ваксой черные ботинки. Но он так раскраснелся от переживаний, что багровые щеки и выступивший на лбу пот испортили наведенный лоск. В маленьких пухлых руках Олег Валерьевич держал кипу исписанных бумаг. Он прочистил горло, разложил их перед собой на кафедре и начал читать. В первые минуты его голос подрагивал, потом окреп и стал более уверенным. Возбуждаясь от собственной пылкой речи, Смородин раскалялся, как кастрюля на огне. Надрываясь, он доказывал скучавшим зэкам, как истинно велик доблестный труд и сколь благотворно он влияет на перевоспитание падших людей. Он убеждал нас, что трудящимся в Советском Союзе живется лучше, чем в любой другой стране мира (впрочем, сам он, смею предположить, этого не проверял). А когда Смородин заговорил о том, что каждый уважающий себя гражданин СССР обязан быть патриотом и гордиться достижениями Родины, он дал такого петуха, что зал дрогнул от высоты звука.
Спустя час заключенные принялись нетерпеливо взирать на настенные часы. Катя насторожилась, повела бровями, однако Смородин уже заканчивал лекцию, исполняя заключительные аккорды, и не замечал того, что потерял внимание народа. Наконец он умолк. Публика взорвалась оглушительными возгласами и аплодисментами. Ко всеобщему счастью, в первую очередь к Катиному, Олег Валерьевич списал ликование на свой счет и самодовольно выровнял стопку листов. Лебедева выдохнула, откинулась на стуле и захлопала в ладоши жарче всех. Лейтенант Дружников кричал: «Браво!»
Кто-то тронул мое плечо. Я в замешательстве посмотрела на Полтавченко.
– Адмиралова… – замялся начальник оперчекистского отдела, передернув ртом. Черные усы поездили туда-сюда. – Пройдем-ка со мной на склад.
Я встала. Полтавченко деловито поправил фуражку и юркнул в гудевшую толпу. Он расталкивал людей на своем пути, бормоча под нос ругательства вместо извинений, и каждую минуту проверял, следую ли я за ним. Спрыгнув с крыльца, начальник не побежал, а прямо-таки полетел по тропинке. Я семенила позади, не отставала, но он все равно был недоволен и многозначительно вертел в воздухе рукой, подгоняя меня. «Нынче ж у Оли день рождения», – спохватилась я и прибавила шагу.
Зона пустовала. Ночное солнце висело над горизонтом, разбрасывая лучи по всему небосклону. С кухни доносился звон чистых мисок и плеск воды – Ильинична, наверное, трудилась за всех; портновская, библиотека, сапожная и баня в отсутствие своих хозяев мирно дремали. Я резко остановилась. Полтавченко почуял заминку, развернулся всем корпусом и грозно сгустил темные брови.
– Н-н-нина, живее, – заикнулся взвинченный начальник, явно мечтая придушить меня голыми руками.
– Гражданин начальник, смотрите! – потрясенно вымолвила я и указала пальцем в траву.
Начальник закатил глаза и подошел с таким издевательским выражением лица, будто я испугалась крысы, справляющего нужду урку или любой другой ерунды, которая подвергает в шок впечатлительных женщин. Бусинки сощурились на том месте, где лежало неподвижное, замершее в неестественной позе тело. Мертвое тело.
Я попятилась назад и сглотнула, подавляя тошноту. «А ведь служила в госпитале, – досадовала на свою трусость. – Ухаживала за смертельно раненными и, несмотря на это, трясусь при виде трупа. Ни дать ни взять – барынька».
Тишина внезапно перестала казаться умиротворенной и отныне таила в себе необъяснимую угрозу. Мы с Полтавченко дружно насторожились, стали подозрительными, оба интуитивно приняли боевые стойки.
– Тьфу ты, блядь, – выругался он и смачно сплюнул, нет, скорее харкнул на землю. Покосившись на циферблат наручных часов, Сергей Иванович застонал. Он опаздывал к Олечке.
– Это к-кто? – выдала я нечленораздельно.
Мужчина не был похож на блатаря. Один из мирных?.. Ах нет, на нем же форма…
– Наш самоохранник, – опознал офицер.
– Федя! – ахнула я и обхватила щеки ладонями.
– Дура! Ну какой Федя, мать твою перемать! – рявкнул Полтавченко, обдав меня слюной. – Глаза-то разуй! Чеботарев это!
Действительно, мирный. Я похолодела пуще прежнего. Чеботарев сел на три года за нарушение трудовой дисциплины, он не имел с ворами ничего общего. За что же его резать?
– Кто убил? М-Мясник?
Неужели авторитет опять предупреждал? Я пожалела, что не взяла на лекцию свой нож.
– Кто ж еще, конечно он, – проворчал лейтенант, бесцеремонно похлопав по телу покойного. – Оружия нет. Чтоб его! Ну чтоб его!
Полтавченко достал из кобуры собственный пистолет и лязгнул затвором.
– Значит, так, Адмиралова, – сказал он приглушенно, опасаясь лишних ушей, – панику не поднимаем и ведем себя крайне осмотрительно. Я иду на поиски дежурной охраны. Ты – в актовый зал. Тащи сюда начальников. Веди себя тихо, как мышка. Поняла?
– Поняла, – отчеканила я, а потом увидела растекавшуюся под мертвецом лужицу крови. Меня снова парализовало.
– Во дает! – Полтавченко поглядел на меня как на идиотку. Такой я себя и чувствовала. – У нас убили конвоира, сперли огнестрельное оружие и, скорее всего, организовали где-то засаду. А она рот разинула, как баба на базаре!
Я стряхнула оцепенение и бросилась обратно в КВЧ. Здесь стало душно, жарко, заключенные готовились выходить (но не выходили, так как начальство все еще оставалось здесь). Я видела цель – Андрея – и шла напролом.
– Нина, мы здесь! – кликнул меня Гриненко.
Мне хотелось притвориться, будто я его не услышала, но в поле моего зрения попалась Наташа. Она продолжала внимать Шахло, которая, закончив со своими столь похожими и одновременно столь разными близнецами, перешла к младшему сыну, уродившемуся с хулиганистой искринкой и «ей-богу, с шилом в заднице». Наташа заливалась, говоря, что он точь-в-точь ее Ванька. Вереница мыслей за долю секунды пронеслась в моей голове. Желание защитить Наташу приглушило страх и осторожность. Я резко сменила направление.
Судя по всему, от меня исходила неподдельная тревога, потому что Хмельников вскинул бровь и выпрямился. Агафонов, находившийся при нем, замолк. Я подошла вплотную и пригнулась, так как портной был чуть ниже меня. Он не отстранился и все же ощутимо напрягся мышцами.
– Законники зарезали Чеботарева, – прошептала я. – Скоро начнется хаос, но ты никому не рассказывай, что случилось. Просто присмотри за Наташей, ладно?
В глазах Хмельникова вспыхнуло беспокойство, а еще недоумение оттого, что я, оказывается, разоблачила его интерес к моей подруге. Антон в своем влюбленном угаре и не осознавал, что все это время буквально выворачивал душу наизнанку. Крепко сжав челюсти и кивнув, он повернулся в сторону Наташи. С точностью до метра знал, где она стояла, с кем она говорила, улыбалась она или хмурилась. Удостоверившись, что передала Рысакову в надежные руки, я рванула к Юровскому и чуть не впечаталась с налету в его спину. Голос Смородина, который в эту самую секунду кромсал полковнику мозги, оборвался. Подполковник ошарашенно уставился на меня и едва не поперхнулся от ярости.
– Адмиралова! Как ты смеешь прерывать разговор начальства! – пропесочил он меня.
– Олег Валерьевич, спокойно, – остудил его полковник, и остальные лагерщики неловко потупились. – Может, гражданке Адмираловой срочно?
– Так и есть, – подала я слабый голос.
Юровский подставил мне ухо. Офицеры резко сменили тему.
– Мы с Полтавченко нашли неподалеку от бани труп самоохранника Чеботарева, – отрывисто сообщила я. Нарочито бесстрастный, он внимательно слушал. – Законники убили. Сергей Иванович пошел искать дежурных, меня отправил за начальниками.
Полковник поспешил откланяться:
– Прошу меня простить, но я вынужден вас покинуть. Олег Валерьевич, вернемся к этому вопросу в другой раз. Евдокимов, Круглов, Чантурия, пройдите с нами. Заключенных нужно пока задержать здесь. Товарищ Дужников, вам бы тоже присутствовать…
Он зашагал к выходу, угрюмо кивая приветствовавшим его заключенным.
– Оружие при охраннике осталось? – уточнил он у меня на всякий случай, хотя это и было очевидно.
– Нет, – подтвердила его догадки я.
Полтавченко тем временем собрал дежурных, выстроил их в колонну и, сложив руки за спиной, сурово отчитывал за преступную халатность. Пораженные, испуганные, растерянные вохровцы и самоохранники топтались, виновато склонив головы. А Баланде что, а Баланде ничего, он со скукой жевал травинку и вполуха слушал лейтенанта, больше интересуясь хлопаньем крыльев птицы в небе, нежели возмущением начальника.
Андрей присел на корточки рядом с телом и изучил зиявшую у него на горле рану. Я с трудом узнавала Чеботарева: слишком уж разительно отличалось то добродушное лицо от этого – исказившегося, побелевшего, окаменевшего.
– Удалось что-то разведать? – осведомился Юровский.
– Пока нет, товарищ полковник, – заерзали усы Полтавченко. – Никто из охраны не видел и не слышал убийства.
– Но все стояли на своих участках! – выпалил вохровец Беляков. Его с Чеботаревым связывала крепкая дружба. И хотя один был вольным, а второй заключенным, меж этими двумя не существовало никаких преград, разногласий или недоразумений. – Никто не покидал поста, товарищ полковник! Пока шла лекция, не было ни звука постороннего, ни крика, ни дуновения ветра. Мы и предположить не могли, что случилась беда! Ну чего они на Володьку-то, товарищ полковник? На Володьку-то чего? Он им вовек слова дурного не сказал, Володька-то, он хороший малый был…
– Отставить истерику! – приказал Полтавченко, и Беляков заткнулся, едва сдерживая горячие слезы.
– Где в этот момент был Григорьев? Его приятели? – спросил Андрей, поднявшись. Он имел в виду Мясника – такая у того была фамилия.
– У себя, – отозвался Евдокимов, бросив тревожный взгляд в сторону жилой зоны.
– Митя, пожалуйста, приведи из санчасти Воронченко. – Юровский потер лоб. – Федя, поди сюда.
Мы не слышали, о чем говорили в сторонке полковник и глава сук, но все поняли без слов. Федя осклабился, созвал других охранников и самоохранников и пошел на абордаж барака законников, чтобы вытащить их из логова и доставить на допрос.