– Отряд обнаружил останки у кострища на Токуреевском озере, – со скорбью в голосе продолжал Андрей. – Мне очень жаль, родная.
Видимо, по моему лицу катились слезы, потому что он сам поник и прижал меня к себе.
Режимные деревушки долго не могли оправиться от известия о женщинах-людоедках. Заключенные втайне мусолили, обсасывали подробности, а когда этого стало недостаточно, додумывали, воображали и пересказывали друг другу самые душераздирающие предположения. Однажды узница, пережившая блокаду Ленинграда, заявила, что жучки больно похожи на ее знакомых каннибалов; якобы из-за питания человечиной у них появился зловещий блеск в глазах и багровые пятна на щеках. Остальные присмотрелись к беглянкам и, найдя характерные «приметы», побежали делиться открытием с другими. Сколько Рысакова ни объясняла невеждам, что человечина, в сущности, ничем не отличается от свинины, курятины или баранины и она, как и всякое мясо, не может придать людоеду вид злодея, – те отмахивались от нее и все равно кудахтали по углам, возбужденно охая и ахая.
Гаврилов гонял жучек, как спортсменов перед всесоюзными соревнованиями. Мало того что они вкалывали на общих, так лейтенант еще и давал им наряды по окончанию трудового дня. Уголовницы таскали воду, чистили псарню, драили начальственные и зэковские туалеты – в общем, выполняли самую грязную работу. За убийство и побег они схлопотали каждая по 25 лет (которые, впрочем, с предыдущим сроком не суммировались, поэтому у Груши получилось всего несколько лет в довесок). И больше они не имели права занимать «придурочные» должности. Никогда.
Их афера стала запоминающимся уроком в назидание остальным сидельцам. У каждого из нас отныне было высечено на подкорке мозга: бежать из колонии не просто бессмысленно, это опасно и сулит весьма неприятные последствия. Надзиратели тоже присмирели: из-за побега шестерых вохровцев отправили на гауптвахту, троих самоохранников перевели на общие, начальника охраны Михалюка разжаловали.
– А беглянкам в тайге не попадались волки или медведи? – приоткрыв рот от любопытства, вопрошала подросток Аза.
– Каким беглянкам? Какие волки? – косили под дурочек мы.
– Ну побег же недавно был, – недоумевала Аза.
– Мы ничего не слыхали, – отвечали хором.
Мы с Наташей и Тоней стояли рядом с продуктовым ларьком во втором лагпункте, когда Аня, Лариса и Даша носили ведра с водой на кухню. В последние дни они все больше помалкивали и хмурились – то ли оттого, что им не удалось свинтить из лагеря, то ли оттого, что наказание оказалось строже ожидаемого. Груша между делом пыхтела махоркой, Лариса вздыхала, скобля ногтями щеку в укусах.
– Анька, а Анька, – позвала Журналистка с опаской.
– Чего тебе? – проворчала та, не поднимая глаз. Вероятно, ее утомило повышенное внимание к собственной персоне.
– Расскажи: как оно? Ну, человеческое мясо-то?
– Задолбали, а! – каркнула Груша. – Че ж вас всех так колбасит?
– Когда ж еще доведется спросить! – Тоня изнывала от любопытства.
Аня разогнулась, отпустив ведро, и вытерла капли со лба.
– Жрать неудобно – пока откусишь, челюсть вывихнешь, – пожаловалась она. – Заточкой резать приходится.
– Жилистое, ясно, – задумалась Тоня. – А на вкус как?
– Да мясо как мясо, – неопределенно пожала Аня плечами. – Свинину вроде напоминает. По крайней мере мне как-то сразу вспомнился праздничный ужин у нас на хуторе… А может, это просто с голодухи. Мы три дня крошки в рот не брали, на четвертый всё, хана, озверели. Ну и Маша тут эта ходит… Канючит последнюю корку хлеба, воет так противно. Я начала че-то догонять, только когда пузо себе набила…
Представив Машу, бесчувственно распластавшуюся на земле, разделанную, как корова, и глядящую вдаль невидящим мученическим взором, я закипела и едва не швырнула в эту хищницу чем-нибудь тяжелым.
– А ты бы еще раз съела человека? – осмелела снова Тоня. Она, как бывшая газетчица, вообще обожала задавать вопросы.
Мы инстинктивно прижались друг к другу. Этот вопрос занимал многих. И хотя мы понимали, что к людоедству женщин толкнул именно голод, а не вкусовые предпочтения, в глубине души у нас все равно скребло.
К нашему облегчению, Аня скривилась:
– Че мне человека валить, если я сыта?
Мы издали коллективное согласное мычание и на том успокоились. Довольная собой, Тоня задымила самокруткой.
Из-за угла вылетел Смородин. Остановившись возле нас, он внимательно осмотрел каждую. И если вкалывающие жучки не вызвали у него нареканий, то при виде нас троих, праздно отдыхавших на солнце, подполковник рассердился.
– Здравствуйте, гражданин начальник! – поприветствовали мы его.
– Отдыхать изволим! – гаркнул Смородин.
– Всего пять минут перерыва, гражданин начальник, – примирительно улыбнулась ему Наташа.
– Товарищ начальник режима! – грозно прогавкал подполковник, и из штабного барака немедленно вылетел Усольцев. – Что тут у вас творится!..
Усольцев, не понявший, в чем мы провинились, тем не менее виновато пробормотал извинения; брови его зло сдвинулись к переносице. Следующие пару недель начальник режима второго лагпункта будет устраивать спонтанные шмоны в бараках, остервенело гнать зэчек с улицы и сваливать на всех попавшихся под его руку лагерниц лишнюю работу. Меня он тоже припашет косить траву в зоне, не интересуясь тем, что я из обслуги, а не из работяг.
– Ну, с Адмираловой-то все ясно, она на птичьих правах занимает должность, которая не подразумевает сильной нагрузки, – сказал Смородин, презрительно причмокнув губами. Я сжала челюсти, чтобы не сболтнуть лишнего. – А ты Рысакова, да? Судомойка первого лагеря?
– Верно, и на раздаче стою, – уже менее уверенно отозвалась Наташа.
– Угу, угу, – сморщил он лоб, запоминая, а затем кивнул Журналистке: – А ты кто такая и где работаешь?
– Зэка Ковтун, статья пятьдесят восемь, одиннадцать, двенадцатая бригада.
– Рысакова, на кухню, живо! – скомандовал Смородин. Смешавшись, Наташа подчинилась. – Адмиралова, сегодня зайду к тебе за планом по расходу продовольствия на ближайшую неделю.
Подобных планов я сроду не составляла, но тоже покорно поплелась в первый лагпункт.
Смородин редко участвовал в текущей жизни лагеря. Как начальник политотдела он занимался перевоспитанием заключенных и выполнением воли партии на 503-й стройке; он не сыпал приказами, связанными с распорядком дня, перечнем обязанностей или сведением отчетов. То были задачи не его высоты полета.
Мы насторожились: не имели понятия, как трактовать внезапную перемену.
Глава 12
В царстве животных существует так называемое водяное перемирие: во время засухи хищники перестают охотиться у источника воды и позволяют потенциальной добыче спокойно утолить жажду. По крайней мере, подобная сцена описывается в «Книге джунглей». Не думаю, чтобы голодные львы, гепарды и гиены, а уж тем более поджидающие в реке крокодилы читали сказку про Маугли и соблюдали гуманное правило; зато у нас, в лагпунктах Ермакова, было схожее с водяным перемирием явление. Когда наступила долгожданная жара, мы плюнули на все войны и стали наслаждаться крохотным кусочком истинного лета.
Заключенные бродили по улице под любым предлогом, лишь бы полюбоваться ярко-голубым безоблачным небом. Оно перестало давить и теперь, наоборот, вызывало в груди ощущение полета, свободы, даже счастья. Солнце припекало, подбираясь к замерзшим за зиму костям, зеленая трава щекотала кожу. Ни один лагерщик – ни Круглов, ни Чантурия, ни Смородин и даже Дужников – не высказывался против наших бесцельных прогулок по зоне, да их самих, собственно, разморило не меньше нашего, они сами ходили будто бы во хмелю. В станке каждый вечер гуляли подвыпившие мужчины. Парочки устраивали свидания на берегу. Музыканты, развалившись на порогах палаток, играли на баянах и балалайках. Бригады заключенных сновали по лесу в поисках белых грибов, подосиновиков, подберезовиков, и Ильинична сварила на весь лагерь такой вкусный грибной суп, что мы дочиста вылизали миски.
Баланда пока не покушался на клан Мясника и бросил привычку устраивать спонтанные операции по ссучиванию честных воров. Ряды законников поредели за последний месяц. Армия главного суки, наоборот, росла и процветала. Все знали, что Федя не угомонится, пока не подчинит своей воле последнего противника, но были благодарны и за временную передышку.
Лебедева забрала свои вещи и перебралась в культурно-воспитательную часть. Ни она, ни Юровский, ни я по понятным причинам не афишировали переезда, однако на следующее утро, разумеется, все были в курсе свержения фаворитки. Сплетники принялись распространять параши24 относительно причины разрыва (точнее, перемывали мне косточки). Они называли Катю «бедняжкой», «брошенкой» и «одиночкой», пусть она не выглядела ни бедной, ни брошенной, ни одинокой; они спорили, удастся ли ей создать семью с другим мужчиной, и, более того, уже вовсю дискутировали, с кем бы Лебедевой еще попытать счастья – не куковать же, спаси господи, без мужа.
– Столкнулася я с ней намедни, лица на ней нету, а глазенки-то завистливые: а то ж, мы с Темой как раз зажимались, – разглагольствовала, хихикая, Яна. Она только забыла упомянуть, что зажимались-то они после ссоры, во время которой ревнивый Артем отлупил свою суженую, поставив еще пару синяков к уже имеющейся Яниной коллекции.
Слухи бушевали, бушевали да поутихли. Во многом благодаря завидной выдержке Кати: она держалась столь свободно и уверенно, столь несгибаемо и жизнелюбиво, что людям не о чем было потолковать как следует.
Мы с Андреем не провоцировали сплетников. Смородина с особистами тоже. Мы встречались исключительно наедине, избегая посторонних глаз. О том, чтобы жить вместе, и речи быть не могло. Юровскому понадобилось все его мужество, чтобы поселить у себя любовницу-бытовичку, за меня же ему пришлось бы расплачиваться гораздо серьезнее.