Особенно ясно осознали мы свое шаткое положение, когда Андрея ни с того ни с сего вызвали в Игарский райком партии. На полковника подал жалобу тот самый вербованный культорг Литюшкин, который метил на должность начальника КВЧ, но получил отказ, так как ее заняла Лебедева. Среди прочего в своем заявлении Литюшкин сообщил, что зэка Лебедева, осужденная за кражу, получила эту должность благодаря покровительству начальника строительства №503 полковника Андрея Юровского, открыто сожительствовавшего с ней в своем доме за пределами второго женского лагпункта, вопреки всяким мыслимым и немыслимым нормам. А он, Литюшкин, свободный гражданин и коммунист, не желает подчиняться заключенной и вообще считает их с полковником связь аморальной. В Игарке состоялось партсобрание. На нем Юровский заявил, что живет он один, с обозначенной заключенной не сожительствует и что она, как положено, отмечается два раза в день во втором лагпункте (к тому моменту все сказанное им было правдой). А что до должности, добавил полковник, то он признает свою ошибку и предлагает товарищу Литюшкину в ближайшее время приступить к обязанностям начальника КВЧ первого лагеря. Литюшкин был в восторге. Райком, глубоко встревоженный ситуацией, сделал Юровскому строгий выговор с занесением в личное дело, то есть вынес предупреждение перед исключением из партии. А это было очень опасно.
Тем временем улов енисейских рыбаков рос. К нам в Ермаково переводили новых заключенных, умевших удить, и в итоге штат из одной превратился в несколько бригад. Эти бригады уходили с конвойными затемно и возвращались на базу после заката. За ними, тарахтя, катили студебеккеры, заполненные блещущими серебром рыбинами. Некогда щуплые, бледные, бессильные рыбаки потихоньку отъедались. Им дозволялось обедать тем, что они добыли сами. Вместо того чтобы ждать с кухни термосы с пустой баландой, рыбаки разводили костер и варили уху из только что пойманного сига, осетра или омуля. Суп получался таким вкусным, что рядовой Салоян буквально сроднился со своими подопечными. Он ласково называл их мужиками и приносил к столу то лепешку, то сушеные овощи, то сало. Иногда и Юровский с Захаровым срывались с работы, чтобы посидеть у костра и попробовать рыбацкой ухи. Я глотала слюну, воображая себе ее вкус и ковыряя в миске перловую кашу.
Однажды за стаканчиком разведенного спирта заключенные предложили полковнику порыбачить в выходной день. Ранним воскресным утром, за пару часов до восхода солнца, Юровский пришел на Енисей со снастями. Вечером он, грязный, пахнущий дымом, тиной и рыбой, пьяный, но гордый, завалился ко мне на склад с гигантской нельмой (больше его руки) и приготовил суп по тому самому рецепту. Я вылизывала тарелку, просила добавки, Андрей же сетовал, что на плите получается совсем не то блюдо, нежели на костре.
Выловленную заключенными рыбу стали поставлять во второй и третий (он тоже был мужским) лагпункты Ермакова, затем небольшие партии уехали в ОЛП, расположенные глубже в тайге. Юровский и в другие крупные поселки при стройке отправил поручения, чтобы те начали добывать рыбу для нужд заключенных самостоятельно. Поселок Янов Стан находился на берегу реки Турухан, поселки Долгий и Седельниково – на берегу реки Таз, Уренгой раскинулся у реки Пур, и было бы кощунственно при всем этом богатстве продолжать кормить строителей подтухшей рыбой, считал полковник. Так ермаковская практика начала распространяться по всей 503-й стройке.
Я контролировала погрузку рыбы в пятый лагпункт, когда проходила традиционная утренняя перекличка. Украдкой передала водителю грузовика Вернеру записку (у моей бывшей соседки по бараку в пятом отбывал срок лагерный муж), и он кивнул, не задавая лишних вопросов. До сих пор не проснувшиеся зэки за моей спиной щурились, глядя через накомарники в высокое ярко-голубое небо. Уже начинало припекать, поэтому серые люди время от времени вытирали носовыми платками взмокшие шеи. Когда Круглов отметил каждого, к строю вышел полковник в белом кителе. Он выпрямился во весь рост, упер руки в боки и приподнял голову.
– Доброе утро, граждане!
– Здра-а-авствуйте, гражданин начальник! – хором прогалдела толпа.
– Короткое объявление! – Юровский тоже сощурился на солнце и приложил ладонь ко лбу козырьком. – Как вы знаете, недостаток солнца на Крайнем Севере негативно сказывается на нашем с вами здоровье. Поэтому когда в прошлом году наступила жаркая пора, мы старались не потерять ни единого солнечного дня. В этот раз предлагаю поступить точно так же. Вы согласны?
Послышался неразборчивый галдеж, головы-накомарники закрутились. Старожилы воодушевились, а заключенные, которые провели на стройке меньше года, недоуменно захлопали глазами. Публика выдавила в ответ растянутое «да-а-а-а».
– Отлично, – сказал полковник, не сомневавшийся в поддержке. – По прогнозам синоптиков, ближайшие пять дней будут солнечными. В течение всех этих пяти дней вы сможете купаться и загорать. На перерыв отведено время с двенадцати до четырнадцати часов.
Все ахнули от радости.
– Но мы обедаем в тринадцать часов, гражданин начальник, – вклинился тонкий как глист мужчина с безнадежным взглядом.
Толпа затаила дыхание.
– Обед не отменяется, – уверил начальник стройки.
Все дружно выдохнули.
– В полдень конвой соберет вас, чтобы сопроводить до ближайших озер, – продолжал Юровский.
После этого воспрявшие духом гулаговцы стали подходить к нарядчикам. Вася вальяжно курил самокрутку, распределяя мужчин на работы.
Ближе к полудню Юровский явился ко мне на продовольственный склад – без формы, в одной лишь футболке, брюках и ботинках на гибкой подошве, с чемоданом. Взволнованно сказав, что меня ждет сюрприз, он велел собрать сумку со сменной одеждой и запереть барак. Положа руку на сердце, я не слишком-то любила сюрпризы – меня тяготила неопределенность; и все же я охотно подыгрывала Андрею, изображая глубокую заинтригованность, чтобы сделать ему приятно.
За пределами лагеря нас поджидал внедорожник. Водитель полковника Виктор передал начальнику ключи и, тепло распрощавшись с нами (он спешил к беременной жене Дуняше), пошел в сторону станка. Мы сели в раскаленную, душную машину. Андрей завел двигатель и рванул прочь от лагеря, на волю. Я понятия не имела, куда именно, но была рада еще разок вырваться из всех наших уз.
Солнце припекало мою высунутую наружу руку. Ветер бил в открытые окна, дезориентируя голодных насекомых. Юровский между делом рассказывал мне о том, как они с Виктором много лет колесили по бездорожью и сколько всего приключилось с ними в дороге. Он в красках расписывал, как их машина угождала в трясину, как везла их ночью в восьмой ОЛП без фар, как глохла в тундре на зимнике в минус 30…
– Вы заглохли на морозе вдали от базы! – воскликнула я.
– Да, пробудить ее не удалось, и мы ждали попутку, – ответил он. – А чтобы не окоченеть, жгли все, что находилось под рукой, – даже схемы и карты, которые были нужны для работы. Но поднялся шквальный ветер, и все усилия пошли коту под хвост. Тогда мы построили снежное убежище…
– Разве это может спасти? – поражалась я. – Просто зарыться в сугроб, как медведь?
– Верное средство, – говорил он, снижая скорость на повороте. – Благодаря теплу, которое исходит от тела, температура в убежище поднимается до плюс пяти градусов.
Я качала головой от удивления. У меня, праздной барыньки, отсутствовали элементарные навыки выживания. Что для меня было геройством и проявлением редкой смекалки, то для тех, кто воевал под градом бомбардировок и выстрелов или выживал в тылу, было посредственностью, обыденностью, частью будничной жизни.
Андрей припарковал внедорожник и достал сумки из багажника. Я спрыгнула на землю и, приглядевшись, различила между стволов лиственниц синюю гладь чистого озера. Ветви наверху зашелестели от ласкового теплого ветра.
– Это место полностью в нашем распоряжении, – сказал Андрей, подойдя ко мне. – Мы здесь одни.
– Тогда пойдем скорее, у нас всего два часа!
Он склонил свою голову к моей:
– У нас три выходных. Спешить нам некуда.
– Выходных? Каких выходных? – расхохоталась я. – Простите, гражданин начальник, но я в этом году отгуляла все отпускные. Меня не отпустят даже за свой счет.
Я решительно направилась к берегу, но он меня перехватил.
– Ради ударника ваше начальство пошло на уступки, – подмигнул Андрей.
– Ты не шутишь? – нахмурилась я. – Нас не будут беспокоить три дня?
– Так точно, мадам. – Его взгляд стал хитрым и предвкушающим, как у мальчишки, который задумал шалость. На щеках заломились ямочки.
– И мы не возвратимся в лагерь на ночь? – не укладывалось у меня в голове.
Как же так: заключенная пропустит утреннюю и вечерние переклички! Что же станется с лейтенантом Кругловым! Как всполошатся клыкастые особисты! Как взбесится Полтавченко, который планировал покутить сегодня в ресторане!
– И не вспоминай, что где-то есть этот чертов лагерь! – взмолился Андрей. – Я все устроил. Никто не будет прочесывать тайгу с собаками в поисках пропавшей зэка Адмираловой, обещаю. Официально ты уехала с делегацией в шестой лагпункт – проверять хранение продовольствия.
– А как же мой склад?
– Будет стоять там же, где ты его оставила, – усмехнулся Андрей. – А пока тебя заменит Рысакова. Я передал ей копию ключей.
Не веря в реальность свалившегося на меня отпуска, я пошла вслед за Андреем. Наше озеро оказалось небольшим, но невероятно живописным – впрочем, на Севере вся природа отличалась величественной, степенной красотой. Прозрачная вода плескалась у пляжа и омывала груды массивных камней; по ту сторону берега возвышались холмы, покрытые густым лесом, и создавалось впечатление, будто деревья вырастали прямо из воды, пустив корни в дно. Царствовавшие в этом месте гармония и уединение одним взмахом вытеснили из меня суету, тревогу и заботы. Я вдохнула полной грудью.
На берегу куковала старая избушка, арендованная Андреем у местных. Со временем бревна в срубе стали гнить, домик накренился, весь перекосился, как лицо старухи. Белая краска на ажурных наличниках потрескалась. Крышу ремонтировали много раз. Полуразрушенная хижина рядом, скорее всего, служила подсобкой; неподалеку возвышался вход в погреб-ледник. И хотя на первый взгляд казалось, что избушка давно заброшена и, мудро взирая на озеро, доживает свой долгий век, она была не просто жилой – но любимой, лелеемой изо дня в день.