– Что ты здесь делаешь, Адмиралова? – процедил сквозь зубы начальник политотдела, переводя взор с меня на Петю. – Почему не на рабочем месте?
– Возвращаюсь, гражданин начальник, – откликнулась я, пытаясь сделать это покорно и с явным чувством вины.
Петя хотел воспользоваться удобным моментом и юркнуть за ларек. Просчитался.
– Сто-оять! – скомандовал подполковник, и тот замер, бурча себе под нос. – Кто такой?
– Зэка Зайцев, статья сто шестьдесят два, гражданин начальник, – угрюмо проронил подросток.
– Зайцев… – протянул Олег Валерьевич, копаясь в памяти.
Я с любопытством вскинула бровь. Раньше Смородин классифицировал заключенных на две категории: враги народа и не враги народа. В лицо он знал только первых. Начальник политотдела не забивал свою важную голову таким мусором, как фамилия, срок и статья незначительного воришки.
– Смотрю, ты себе курево прикупил? – заинтересовался отчего-то он.
Петя быстро спрятал сверток – Фрося не имела права продавать табак несовершеннолетнему. Ему следовало быть осторожнее и не подставлять ее, иначе в следующий раз она укажет ему на дверь. Мы стояли молча. Начальник погодил с минуту и догадался, что его не удостоят ответом.
– Я в молодости дымил как паровоз, – продолжил Смородин как ни в чем не бывало. – Курил, наверное, по паре пачек в день. Заканчивая одну папиросу, от нее же прикуривал другую. От всех толков о том, что это, мол, вредно, отмахивался, не слушая. В крепкости своего здоровья я тогда не сомневался. А потом я повстречал больного раком легких. Кашель у него был такой лающий, удушливый. Как захрипит – у меня волосы дыбом, казалось, тут он прямо сейчас и захлебнется… Носовой платок насквозь кровью пропитался. Всего сорок три года тому мужику было. Помер он через месяц после того, как я с ним познакомился. Говорят, курение – одна из причин этой коварной болезни. Я, как узнал, выбросил табак и больше никогда к нему не притрагивался.
Я в недоумении покосилась на подполковника. Он качал головой, припоминая тот душераздирающий кашель. Зайцев зыркнул на него с любопытством и тут же потупился.
– Хотя это дело хозяйское – курить или нет, – по-барски мотнул головой Смородин. – А что с твоим лицом?
– Упал! – рявкнул Петя. Ему осточертело оправдываться.
Подполковник смерил его задумчивым взглядом. Он понимал, что мальчик лжет, но давить на него все же не стал. Наказывать за неуважение к начальству почему-то тоже…
– Должно быть, весьма болезненное падение, – изрек Смородин, изучая синюшное лицо и порез.
Зайцев отвернулся.
– Я предложила Пете сходить в санчасть, но он говорит, что заживет само, – вмешалась я.
– Зайцев поди не ребенок и сам дойдет до фельдшеров, коли понадобится, – встал на защиту мальчика начальник. – Важно только, чтобы он помнил: гноящаяся рана у горла приводит к неприятным последствиям, вплоть до опасной инфекции. А порез уже воспалился…
– Да схожу я, схожу! – вскрикнул Петя в ужасе. – Можно идти?
– Пожалуйста, я тебя не задерживаю, – Олег Валерьевич вытянул руку.
Зайка сорвался с места, как измученная теснотой птица – из крохотной клетки. Тонкие ножки семенили под огромным бушлатом, который был велик Пете на несколько размеров.
– Ладно, разберусь с мальчишкой позже, – сказал Олег Валерьевич мне вмиг заледеневшим тоном. – Куда больше меня интересует тот факт, что завскладом праздно гуляет в рабочее время. Что, Адмиралова, хочешь вернуться на общие? Это мы тебе живенько устроим!
Мое лицо осталось непроницаемым. Он презрительно фыркнул.
– Идем, – велел он. – У меня к тебе разговор.
Смородин опустил голову и зашагал к складу, сложив руки за спину. Я – за ним, понуро переставляя ноги. В пути я приметила Баланду. Он стоял с важным видом у стены котельной и орлиным взглядом высматривал что-то на зоне. Обнаружив нас со Смородиным, Федя нахмурился и закурил.
Я открыла склад и пропустила внутрь начальника.
– Ты внимательно слушала мою последнюю лекцию? – поинтересовался Смородин, хотя вопрос его прозвучал риторически.
– Разумеется, – тем не менее подтвердила я.
– Разумеется, – издевательски протянул он. – Скорее, ты думала о том, как бы поскорее слинять к поварам на кухню. Но поскольку перевоспитание заключенных есть цель моего тяжкого труда, придется пересказать тебе доклад лично.
– Гражданин начальник, я постараюсь впредь не отлучаться на столь длительный срок, – зареклась я, неправильно истолковав его мотивы. – Простите, что заставила вас ждать.
– Надеюсь на твою честность, Нина, – сухо отчеканил тот. – И прошу меня не перебивать. Так вот, во время лекции я объяснял, что уровень содержания зэков на пятьсот третьей стройке очень высок по меркам ГУЛАГа, очень высок даже по меркам советских граждан. Послевоенные годы! Да некоторые вольные с голоду пухнут, пока каэры у нас жрут от пуза – и при этом жалуются! Килограмм хлеба в день, помимо супа и каши, а они ноют и отказываются работать! Уму непостижимо! Кому-то в глубинке страны килограмм хлеба только снится! А ассортимент строительной техники? А обустройство наших бараков? А медицинская помощь? Поверь, Адмиралова: многие решения, многие наши послабления излишни. Враги народа вроде тебя таких поблажек попросту недостойны.
Я изобрела собственное лекарство от злости. Когда меня выводили из себя, я представляла лицо Андрея, и нервы тут же переставали плясать. Терпеливые, нежные, невозмутимые серые глаза заражали меня своим умиротворением. Как дротик со снотворным, они убаюкивали одним выстрелом. Именно благодаря этим глазам я слушала выговор без колебаний.
– Вообще-то, строителям вполне достаточно зарплаты, горячего питания, теплой одежды и койко-места, – негодовал меж тем Смородин. – Уже за это можно было бы сказать нам большое человеческое спасибо! А мы вводим систему зачетов, которая сокращает срок! Заслуженный, между прочим, срок! Что до свистоплясок с фуршетами! Розлива спиртного! Наплевательского отношения к дисциплине! Тьфу! Я твердил сотню раз и повторю в сто первый: Юровский превращает место отбывания наказания в санаторий со всеми удобствами! Он обслуживает врагов народа, как свободных людей!
Я не встревала, чтобы не возбуждать в нем еще более сильной ярости.
– Как следствие такого халатного отношения, многие заключенные полагают, будто они безнаказанны, – пыхтел Олег Валерьевич, – что они могут наглеть с каждым днем! Что они неуязвимы, черт возьми, потому как находятся под безопасным крылом!
Его челюсть начала подрагивать. Начальник в несколько размашистых шагов преодолел расстояние от порога до стола и достал из верхнего ящика журнал. Он облизнул кончики пальцев и открыл нужную страницу – откуда-то знал содержание вдоль и поперек.
Напряженные глаза скакали по строчкам.
– Я же предупреждал, Адмиралова, что буду пристально следить за тобой. И моя подозрительность не была беспочвенной!
Не выпуская из рук тетради, он пошел в складской зал. Я – за ним, конечно. В ушах громко стучало, будто я опустилась на дно водоема.
– Вот, смотри! – провозгласил Смородин. – В журнале отсутствуют записи о шматке сала, килограмме макарон и пяти килограммах консервов с горбушей. Также вижу приличную нехватку сахара и пшена.
– Это какая-то ошибка, – возразила я и попробовала забрать свой учет, но подполковник отскочил и пригрозил мне пальцем. – Пожалуйста, гражданин начальник, отдайте. Я помогу вам найти нужные пометки в бумагах.
– Я давно заприметил пропажу продуктов, – поделился открытием Олег Валерьевич, помахав передо мной тетрадью, как трофеем. – Ты тут втихую воруешь, а после переезда совсем зажралась. Ведь начальник стройки, если что, заступится за свою шмару?
Он намеренно выделил эту «шмару». Вообще Смородин брезговал употреблением жаргонных выражений, но сейчас он старался оскорбить меня как можно сильнее. Признаться, у него получилось.
– Твой прогноз был неверным, – в знак фальшивого сочувствия офицер развел руками. – Я не допущу, чтобы преступление осталось безнаказанным. И почему? Потому что полковник хочет покувыркаться со своей воровкой?
– Я не воровка! – запротестовала я криком. Отрицать остальное было бессмысленно. – Прошу вас, покажите мне, что вас смутило. Вместе все сверим.
– Чтобы ты подчистила улики, доказывающие твою вину, – расхохотался Смородин. – Не держи меня за идиота, Адмиралова. Эта тетрадь будет храниться у меня. Сегодня представлю ее на собрании майору Евдокимову и потребую, чтобы тебя сняли с должности завскладом. А пока мы поступим следующим образом: за грабеж казенного имущества и пререкание с начальством ты получишь пять дней в штрафном изоляторе без вывода. Чепуха, если учитывать масштаб твоего проступка…
Я резко вдохнула воздух, а выпустить его обратно не смогла. Смородин довольствовался своей победой – нахохлился, подобрел, заулыбался…
– Ты спокойна? Браво! – поздравил он меня. – Сумела наконец обуздать свой взбалмошный, несносный характер! А может, ты надеешься, что тебе опять все сойдет с рук? На это рассчитывать не стоит.
Начальник выхватил из мешка курагу и, закинув ее себе в рот, направился к выходу. Я слышала, как он звал охранника, но до сих пор леденела на одном месте. Спустя пару минут на порог вскочил младший сержант Тихомиров. Он грубо заломил мне руки за спину и потащил на выход. Мышцы в спине и плечах вспыхнули от острой боли. Взвизгнув, я согнулась к коленям – невыносимо уничижительная поза…
Пока меня вели к ШИЗО, Смородин ловко выхватил из рук ключи от склада. Лагерники, курившие на улице, пораженно следили за разыгравшейся на их глазах сценой.
– Гражданин начальник, пустите! – орала я, боясь, как бы он не вывихнул мне плечи. – Я же не сопротивляюсь! Мне больно!
– Давай-давай, – подогнал меня Тихомиров, задрав руки выше. Меня перекосило. – Двигай ходулями. Буду я еще тут с тобой, сучкой, церемониться!
Он передал меня надзирателю штрафного изолятора женской зоны ефрейтору Васильеву. Тот, в свою очередь, втолкнул меня в одиночную камеру, где отбывала наказание Смольникова, и всучил местный костюм, который должны были носить штрафники. Ловко закинув под топчан нож, о наличии которого, к счастью, не подозревали ни Смородин, ни Тихомиров, ни Васильев, я стала раздеваться. Конечности мои тряслись. Под внимательным взглядом надзирателя я сняла с себя все, кроме трусов и носков, а затем надела нательное белье, штаны, куртку и тонкие тапочки. Штаны спадали, но ремень у меня отобрали. На коленях и спине было написано «ШИЗО».