На радостях я бросилась к ней на шею. Хлопонина тихо посмеивалась, хлопая меня по плечу.
Вечером Баланда доставил мне шерстяные носки и валенки. В сковородке сегодня дымились макароны по-флотски с тушенкой. Васильев смирно сидел на посту. Перед уходом Федя положил на топчан сборник рассказов Чехова и новое письмо от Андрея.
«Хорошие новости! Должность завскладом остается за тобой. Отбились, все. Нужно отсидеть еще три дня и забыть случившееся, как страшный сон.
Федя клянется, что ты выглядишь бодрой и не вешаешь нос. Знай, что я горжусь тобой. И люблю. Очень люблю.
Накануне, лежа в постели, я вспоминал наш пикник в Усове. Ты тогда испекла для меня пирог. Мне было очень вкусно! Я и не сразу понял, что что-то не так. Надо было предупредить тебя о моей аллергии на орехи, но разве ж я мог предположить, что ты приготовишь для меня что-нибудь? Особенно грушевый пирог с грецкими?
Наверное, печальное зрелище: хозяйская дочь приводит за руку распухшего парня, который не может связать двух слов и только мычит. Не зря ведь Мария посмотрела на меня, как на буйного алкоголика… Но она молодец – быстро пришла в себя и сделала укол.
Пока я отходил, ты выглядела виноватой. На самом деле извиняться было впору мне (не предупредил же), но мне нравилось, как растроганно ты целуешь мое лицо. В саду за нами следили слуги. Они, наверное, всегда все докладывали Адмиралову в подробностях, но тебе было на них плевать. Мне – тем более.
Помню, как не мог вырваться из этой нежности и уехать домой. Медлил-медлил и в итоге опоздал на последний поезд в Москву. Пришлось ловить попутку. Меня подхватил водитель фургона, добродушный, правда, очень уж разговорчивый дедушка. Он без умолку болтал о его то самой миролюбивой на свете, то самой сварливой жене (по-моему, он сам до конца не определился, какая она). Если вкратце, тот дед родился в глуши, в селе, и вот как-то раз пришел в город на ярмарку, а там увидел невиданную-неслыханную красавицу. Каждый свой выходной он ходил к ней пешком – тридцать километров туда, тридцать километров обратно. И хотя мужик был молод и полон сил, через год ему наматывать километры, ясное дело, надоело, так что он женился и перевез ее в свой дом.
И вот что мне пришло тогда в голову. Если мы с тобой доживем до старости и не наскучим друг другу, если, расставаясь на день, будем тосковать и рваться обратно домой, если станем рассказывать другим людям о своем многолетнем браке с таким же блеском в глазах, как у того деда, значит, проживем жизнь не зря.
В следующий раз я приехал в Усово с кольцом, но ты, как оказалось, была уже чужой невестой».
Это были первые письма за все время заключения, адресованные лично мне. Я бережно складывала их в карман штанов, а позже перечитывала. Все кроме пятого, оно было коротким: в нем Андрей просто сообщал время и место нашего свидания. Баланда сунул записку утром вместе с ключами за час до моего освобождения.
Мы с Юровским должны были встретиться в ермаковском ресторане, расположенном на берегу Енисея. Умывшись и переодевшись в зэковское на складе (гулаговцам запрещалось выходить за колючую проволоку в обычной одежде), я миновала вахту и зашагала в станок, который теперь называли поселком. Однотипные бараки были хаотично разбросаны по Ермакову без какого-либо порядка по улицам. Где-то еще сохранились ветхие балки, но их повсеместно сносили и строили новое жилье. Дощатые тропы лежали поверх вязкой грязи, по ним в начищенных сапогах ходили моряки в черных шинелях, эмвэдэшники – в темно-серых, а женщины в приталенных пальто и пуховых платочках; топтала деревянные тротуары и замызганная, разношенная, грубая обувь людей в робах. У школы верещали дети, закончившие уроки. Мохнатые дворовые собаки обнюхивали землю в поисках объедков. Шумел локомобиль, поднимавшийся по бремсбергу с берега на холм. Машина медленно катилась по наклонным рельсам, доставляя наверх лес, который сплавляли по Енисею из тайги.
Радио на столбе бойко вещало о том, что строительство крупнейших в мире волжских гидроэлектростанций25, этих двух энергетических гигантов, знаменует собой новую ступень в развитии отечественной промышленности и что советский народ гордится честью быть участником этого величайшего события наших дней. Мимо меня, разбрызгивая грязь, прошлепала понурая лошадь, запряженная в телегу. Управлял ею бородатый мужик, напевавший себе под нос военную песенку и сплевывавший на землю.
На пристани разгружали сразу пять барж с заключенными. Через пару недель сезон навигации закончится в Дудинке, потом суда перестанут ходить и к нам в Ермаково. Сибирская река покроется льдом, просторы тайги укроет белым снежным покрывалом, и вновь ударят морозы, и вновь застынет природа.
Из ресторана вывалилась компания поддатых моряков, приобнимавших местных девушек за талии. Я пропустила их и вошла внутрь. Днем в ресторане было немноголюдно; двое военных молча поглощали свой обед в дальнем конце зала, розовощекая официантка в белом фартуке перекладывала на поднос грязную посуду со сдвоенных столов. Молодой человек в круглых очках, у ног которого стоял новенький кожаный портфель, читал газету и попивал кофе из крохотной кофейной чашки. Из динамиков тихонько журчала песня «В городском саду» Владимира Трошина. «Культурно обслужим каждого посетителя!» – обещала улыбающаяся девушка с плаката. На нее с одобрением смотрел усатый вождь со стены напротив.
Упитанная большегрудая женщина, стоявшая за прилавком, махнула мне рукой и проводила за красную ширму. Там, вдали от посторонних глаз, меня ждал Юровский. Одетый в двубортный китель стального оттенка с васильковой окантовкой по воротнику и обшлагам, он сидел за деревянным столом, покрытым белой хлопковой скатертью; перед ним были разложены тарелка со строганиной из нельмы и луком, золотистая щучья икра и поджаренный хлеб, стояла бутылка грузинского коньяка «Энисели». Андрей задумчиво наблюдал в окно, как заключенных мужчин, бледных и шатающихся после пребывания в трюме, пересчитывают на берегу. Официантка вежливо осведомилась, не пора ли нести вторые блюда, и, когда Юровский отрицательно покачал головой, бесшумно удалилась в общий зал. Через минуту музыка заиграла громче.
Осыпая меня пахнущими коньяком поцелуями, переплетая свои пальцы с моими и расплываясь в своей самой притягательной улыбке – озорной, мальчишеской, – Андрей спрашивал, не заболела ли я за пять дней в ШИЗО, не беспокоил ли меня кто в изоляторе и все ли мои нужды удовлетворил Федя. Я предпочла не упоминать про Соломатину – ей и без того досталось от Казаковой.
– Мне вчера звонили из Москвы, – сказал между делом Юровский, закурив папиросу. – Надо поехать, представить технико-экономическое обоснование строительства и доложить о продвижении работ.
– Что значит – представить? – озадачилась я, положив в рот свернутый в трубочку тончайший ломтик замороженной рыбы и проглотив его. – Разве это обоснование разрабатывают не в первую очередь? То есть до того, как перейти к прокладыванию трассы?
– По-хорошему да, – кивнул он, усмехнувшись. – Но мы всё делали в жуткой спешке. Строить эту дорогу – личное указание Сталина. С севера Сибирь ничем не прикрыта… Понимаешь, он не задавал вопроса: нужно или не нужно? Дорого или недорого? Он спросил только: что вы сделали по изысканиям? Поэтому вскоре после совещания вышло постановление, обязывающее МВД немедленно приступить к строительству. Заключенные возводили себе лагерные пункты вдоль предполагаемого маршрута, отсыпали полотно, а мы одновременно разрабатывали проект магистрали и по факту его корректировали. Пока трасса финансируется без проектов и смет, с оплатой по фактической стоимости. Так что, как бы дико это ни звучало, работы стартовали задолго до того, как мы подготовили обоснование.
– Как вообще возможно строить дорогу, не зная, куда и зачем? – удивилась я. – Это все равно что положить краску на картину, не продумав композицию. А выкинуть испорченное полотно гораздо проще, чем изменить направление путей…
– Вот так и строим, – вздохнул он, наливая нам коньяк. – И да, однажды мы облажались. По временному плану магистраль должна была протянуться к Мысу Каменному – тем участком заведовала моя пятьсот вторая стройка. Но в сорок восьмом году в кремлевских документах обнаружили ошибку картографов. Выяснилось, что тот район непригоден для строительства крупного морского порта.
– Почему?
– Очень мелко. Глубина воды не превышает пяти метров, возле берега даже полутора метров. Ситуацию осложняет и то, что мелкий песок с илом постоянно меняют рельеф дна. Название мыса – тоже ошибка. Ненецкое определение «пае» было услышано как «каменный», а оно означает «кривой». В действительности же на Кривом мысе никогда не было камня. У нас было два варианта: либо углубить Обскую губу хотя бы до десяти метров, либо вообще прекратить строительство дороги к Мысу Каменному, ликвидировать пятьсот вторую стройку и переместить работы в район Игарки. Игарский порт на правом берегу Енисея и будущий Ермаковский на противоположном будут доступны как речным судам, так и крупному морскому транспорту.
– Ты же рассказывал, как строители углубляют водоемы, – заметила я.
От меня не скрылось удовлетворение в его глазах. Андрею нравилось, когда его внимательно слушали.
– Углубить несложно, но все упирается не в наши инженерные способности, а в бюджет, – ответил он. – На реализацию проекта нужно было около девяноста тысяч тонн металлического шпунта и двадцати шести миллионов кубометров камня, песка и щебня. Да дешевле просто развернуть дорогу в другую сторону, бросив готовые участки…
Он выпил, расстегнул китель и откинулся на спинку стула.
– Когда в путь? – тихо поинтересовалась я.
– Через четыре дня.
Холодная липкая чуйка облепила мое нутро. Я взяла рюмку, выдохнула, опрокинула в себя коньяк и проглотила, потом зачерпнула икру из серебряной вазочки и медленно прожевала ее. К нам вернулась официантка. Вместе с ней из зала донесся переливчатый голос Эсфири Пургалиной, певшей про любовь.