Тогда Полтавченко решил сблефовать и сообщил авторитету, что Коля Псих сдал его с потрохами. Более того, подчеркнул Полтавченко, шестерка в подробностях доложила, как все произошло, и дала подписку.
– Ну на то он и Псих, чтобы бред нести, – хмыкнул Рома, тем самым поставив на расследовании точку. Он знал, что Коля просто треплется по углам и под страхом смерти не подтвердит свидетельства на вражеской бумаге.
Спустя три дня после отъезда Юровского меня вызвали в штабной барак.
Я читала книгу, делая вид, что свожу отчеты, когда на склад зашел тот самый охранник, который тащил меня в ШИЗО. Подбоченившись, смерив меня уничижительным взглядом, Тихомиров приказал идти вместе с ним. И хотя оперчекистский отдел до сих пор шуршал, пытаясь найти свидетелей Роминой ловкости, я по этому исходившему от Тихомирова Смородинову душку поняла, что меня вызывают не из-за убийства Моржа. Настало время сводить счеты.
Посыльный Олега Валерьевича шагал за мной по пятам и дышал мне в затылок, то и дело поправляя автомат. Младший сержант очень старался, чтобы я осознала всю шаткость своего положения, чтобы занервничала, струсила. Что ж, не выкручивал руки, как в тот раз, – и уже неплохо…
Мы вошли в штаб и свернули к залу совещаний. Это был просторный, светлый кабинет, который рассекал длинный стол в форме буквы «Т». Над креслом начальника висел портрет вождя, на других стенах – агитационные плакаты, растяжки с лозунгами и географические карты. В шкафах хранились бережно подшитые папочки, на ажурной салфетке стояли наполненный водой графин и сиявшие от чистоты стаканы.
Тихомиров втолкнул меня внутрь и закрыл за собой дверь. Смородин, по-хозяйски устроившись во главе стола, задумчиво тер подбородок. Он положил четыре ложки сахара в чай, заваренный в стакане с подстаканником, и размешал. Дужников налегал на овсяное печенье, а чай пил только для того, чтобы смочить сухое горло. Лагерное радио с улицы не без гордости сообщало, что 10-я бригада (в ней состояли Федины дружки) вчера выполнила план на 140 процентов и получила поощрение – полтора килограмма хлеба и горстку урюка каждому.
– Здравствуйте, граждане начальники, зэка Адмиралова, статья пятьдесят восемь, десять, по вашему приказанию прибыла, – скороговоркой выговорила я.
Три пристальных взгляда – Олега Валерьевича, Дужникова и Сталина – прожгли меня насквозь. Напротив особиста сидел еще Полтавченко, но он прятал свои глаза-бусинки, притворяясь, будто оказался здесь случайно.
– Добрый день, Нина, – неожиданно приветливо поздоровался Смородин, покровительственным жестом указав на стул. – Прошу тебя, присаживайся.
Я замешкалась на секунду, а потом заняла место рядом с Полтавченко. Тот насупился еще сильнее, приложив ладонь ко лбу. Смородин хлебнул чайку и лениво придвинул к себе папку. На обложке значился мой порядковый номер.
Личное дело! У меня вспотели ладони.
Подполковник же нарочно тянул. Он смачивал пальцы слюной и не спеша перелистывал страницы. Медленно читал, блуждая по строчкам так, словно держал в руках не свод сухих фактов из биографии, а коллекционное книжное издание с красочными иллюстрациями. Корявый, размашистый, торопливый почерк сообщал дату и место моего рождения, образование и специальность, социальное происхождение и семейное положение, партийность, адрес, по которому я проживала на момент ареста, рост, цвет моих глаз и волос… С фотокарточек на Смородина смотрела взбаламученная я, собирающаяся до шести вечера разобраться с горе-следователями Лубянки и отправиться домой. Дужников скучал, тупо уставившись на производственный план. У него лежала зачетная книжка с моей фамилией. Я стала судорожно теребить пуговицы бушлата.
– Итак, Нина, – разрушил тишину Смородин, оторвавшись от личного дела, – ты у нас осуждена за антисоветскую пропаганду. Посмотрим…
Он снова облизнул пальцы и перевернул страницу.
– Отбываешь наказание на пятьсот третьей стройке один год и второй месяц, в общей сложности приговорена к десяти годам.
– Так точно, гражданин начальник.
– А ты недурно устроилась за столь короткий срок, – без тени злости и упрека заметил Смородин, сморщив лоб. – На общих почти и не работала, хотя твое телосложение вполне позволяет заниматься физическим трудом. Ты достаточно сильна, здорова и вынослива, чтобы валить лес и возводить насыпь. Если бы у нас тут имелись угольные шахты, справилась бы и там. Но, увы, тебя перевели на кухню, поближе к теплу и еде.
Я угрюмо предвкушала продолжение.
– Ты же понимаешь, какая это исключительная привилегия, учитывая твои молодость и способности? Учитывая твою вину перед советским народом? – Он кивнул себе сам – на этот вопрос можно было не отвечать. – Когда в ГУЛАГе разрешили использовать осужденных для работы на территории лагеря, подразумевались зэки, которые получили срок не за преступления против государства. Так что ты должна нам прямо-таки ручки целовать за снисходительность.
– Благодарю вас за доверие, – сдержанно сказала я, не поднимая головы.
– Ну-у-у, Ниночка, мы же не о пустяках каких беседуем, – не удовлетворился моим лицемерием Смородин, откинувшись в кресле. – Ни много ни мало о должности завскладом. Надо бы проявлять больше энтузиазма, чтобы показать свою преданность, чтобы…
Олег Валерьевич глянул на особиста и защелкал пальцами, пытаясь выразиться яснее.
– Доказать благодарность на деле, – подсказал Дужников, взяв из вазочки печенье и закинув его себе в рот. Крошки сыпались на мою зачетную книжку.
– Да! В точку. Мы судим людей по их поступкам. А в твоих документах, на минуточку, уже имеется запись, характеризующая тебя как персону нелояльную, – Смородин ткнул в мою сторону карандашом. – Воровство – серьезное правонарушение. Но мы предоставляем тебе возможность обелить свое имя. Для этого нужно выполнить одну нашу просьбу.
– Какую? – я разволновалась пуще прежнего.
От них это, к сожалению, не укрылось.
– Сущий пустяк! – воскликнул начальник политотдела с улыбкой. – Видишь ли, некоторые преступники не желают вставать на путь исправления. Более того, они осмеливаются и дальше затевать злые умыслы, чтобы навредить советской власти. У тебя есть шанс исполнить добрую, полезную, благородную роль. Присматривайся к таким вот врагам, слушай их, а затем информируй меня, Полтавченко или Дужникова. Ерунда, не правда ли?
Мне показалось, что Сталин сощурился. Я отвернулась от него.
– То есть вы предлагаете мне роль стукачки, – перевела я.
– Ну зачем драматизировать? – пропел подполковник приторным голосом. – Я предпочитаю говорить «осведомитель» или «информатор». Звучит лучше, не находишь? Выбери одно из двух или называй себя, как твоей душеньке заблагорассудится. Чай будешь?
– Гражданин начальник, мне очень жаль, но я не подхожу под критерии… осведомителя. – Я поневоле сморщилась, словно попробовала это слово на вкус.
– Не соглашусь, – решительно запротестовал Смородин. – Почему же не подходишь?
– Я… – я закусила губу. – Я живу не в общей зоне, а на складе!
– С чего ты решила, что нам требуется информатор в женской зоне? – он резко втянул голову в шею, отчего появился второй подбородок.
– Там у нас все схвачено, – тихо подтвердил Полтавченко. Его бусинки потеплели. Видать, Олечку свою припомнил.
– Нина, видишь, в общей зоне у нас все схвачено! Ты лучше сходи в гости к поварам. Поболтай с ними о том о сем. Ты же наверняка любишь посплетничать? Поболтать, потрещать? Почесать языками? – он подмигнул: мол, как же, понимаю ваши женские штучки. – Но сама внимательно слушай. Вдруг какие фразы противоречат линии партии?
Я обмерла. Вот, оказывается, что чувствуют военнопленные, которым враги приказывают показать на карте расположение своих…
– Зачем это нужно? – подала я слабый голос.
«Нельзя раскисать! – остудила я сама себя. – Уверь их, что они собираются прочесать стог сена, в котором нет никакой иголки».
– Раз мы просим, значит, нужно, – пробурчал с набитым ртом особист. Вазочка у него пустела.
– Гражданин начальник, я давно знакома с поварами, – парировала ему я. – Это мирные, абсолютно не опасные люди.
– Мы располагаем иными сведениями, Нина, – упорствовал Смородин. – Согласно им, кухня готовит заговор.
– Заговор? Вы что, шутите? – Я была готова одновременно рассмеяться и удариться лбом о стол. – Мало того, что они целыми днями заняты готовкой – так у них и нет никакой причины затевать какие-то заговоры! Они из кожи вон лезут, чтобы вы были довольны! Они чуть ли не молятся на свои места!
– На все это я могу сказать только одно, – отрезал Смородин. – Получается, ты плохо знаешь своих подруг, Нина. Информация достоверна, она поступила из надежных источников. Так что оставь свои наивные рассуждения, сближайся с этим сплоченным коллективом и расследуй нюансы.
Мои щеки начали пылать.
– Какой именно заговор планируют повара?
– Это очевидно! Хотят отравить одного из начальства.
Я нервно хохотнула – настолько абсурдной казалась мне тема разговора.
– Кого? С какой стати?
– Ты начинаешь задавать правильные вопросы, – похвалил Смородин. – Именно это нам и нужно выяснить: кого и почему.
Я закрыла лицо руками и покачала головой:
– Послушайте, это смешно. Редкостный вздор.
– Не вижу ничего смешного в том, что советскому служащему угрожает смерть, – укорил меня Олег Валерьевич.
– Они не убийцы! – вскрикнула я, подавшись вперед. Особист насторожился и отвлекся от печенья. – Они никому не желают зла! Повара не воруют, не наглеют! Они честные люди! К ним невозможно придраться!
– Адмиралова, у меня создается впечатление, будто ты снова пререкаешься, – недовольно выпятил нижнюю губу подполковник. – Успокойся. Или ты соскучилась по штрафному изолятору?
По телу прошла дрожь, когда я вспомнила холод и крохотную пайку.
– Вот и отлично, – с довольным видом изрек Смородин. – Что ж ты так переживаешь, право слово! Операция-то несложная. Раз плюнуть – и отчет уже на столе. Просто внимай, приходи к нам и пересказывай.