Он громко хлопнул в ладоши. Я вздрогнула.
– Теперь приятная часть нашей беседы. Разумеется, администрация перед тобой в долгу не останется. Что ты получишь взамен за свои ценные сведения? Во-первых, за тобой твердо укрепится должность завскладом. Второе: в качестве признательности за сотрудничество мы скостим тебе годок-другой. Каково, а?
«Ноги тебе расцелую за такую щедрость!» – бахнуло у меня в мыслях. Руки вспотели, сердце заколотилось в груди.
– Простите, гражданин начальник, я не могу!
– Посмотри на это с другой стороны, – прочистив горло, вмешался Дужников. – Ты можешь и не обнаружить следов заговора, а если повезет, даже опровергнешь наши предположения. Тогда ты, наоборот, спасешь подруг от судебного разбирательства.
Нет, я им не верила! Они уговаривали меня влезть в болото. А когда я, скованная, лишенная возможности сопротивляться, увязла бы по нос в трясине – заставили бы меня плясать под их дудку и сдавать всякого, кто взбредет им в башку. И не собирались они ни в чем разбираться. Знаем, проходили! Им нужно было только выбить из меня подпись на свидетельских показаниях…
– Нет, – произнесла я твердо, с опаской отступив от стукаческого болота.
Усы Полтавченко взволнованно зашевелились. Смородин и Дужников с раздражением вздохнули. Устроившись поудобнее, они еще с полчаса давили на меня. Они придумывали новые аргументы, сыпали обещаниями, взывали к моему чувству долга перед Родиной и проникновенно заглядывали в глаза. После очередного «нет» Смородин сдался и отпустил меня.
Я возвращалась на подкашивающихся ногах.
– Нина? – тихо кликнул меня женский голос.
Обернувшись, я увидела у шарашки уборщицу Олю. Она приложила палец к губам и поманила меня. Мы встали за бараком. Часовой на вышке, сощурившись, наблюдал за нами.
– Куришь? – спросила она, доставая пачку «Беломора».
– А? – выдохнула я, бессмысленно озираясь по сторонам.
– Куришь, говорю? – Оля задымила.
– Нет.
– Зря, – ответила Оля, понизив голос до шепота. В ее красивых раскосых глазах отразилось сочувствие. – У меня для тебя новость есть. Ты должна об этом знать. Сергея вчера допрашивал начальник Игарского райотдела МГБ. Дело на твоего полковника шьют, Нинка. Копают под него.
– Что копают?..
– Как Юровский ведет себя с заключенными, правда ли, что замечен в близкой связи с врагом народа, то есть с тобой, действительно ли в угоду осужденным срывает сроки строительства, рассуждает ли о действующей власти, и в каком ключе…
Я облокотилась на стену, чтобы не упасть. Оля поправила синюю лыжную курточку.
– И что, Полтавченко подписал?
– Нет, Сергей человек ученый, – Оля покачала головой, затянувшись. – Он понимает, что этой подписью поставит под удар самого себя. Как они там, в МГБ, выражаются? Проявил политическую близорукость, не распознав среди своих сослуживцев врага! Пока Сергей на все их вопросы отнекивается. Но если припрут совсем…
– Дай папиросу, Оля!
Оля вытащила из пачки папиросу и прикурила ее мне. Табачный дым был очень крепким, но я его, кашляя, все равно вдыхала, чтобы хоть немного облегчить душевные муки. Когда папироса закончилась, меня осенила трезвая мысль. Ведь Оля прислана ко мне неслучайно! Это все та же троица плетет интриги, чтобы записать меня в сексоты… Как умно придумали! Я чуть было не поверила! Я заулыбалась, кинув окурок на землю. Мне стало очень хорошо. Оля хмурилась, беспокоясь, как бы я не тронулась умом.
На следующий день ко мне опять заявился Тихомиров и без лишних слов указал на дверь. Я поплелась в штаб.
– Нина, перестань строить из себя невесть что! – затараторил Смородин с нотками нетерпения в голосе. – Рано или поздно ты согласишься, мы все это знаем. Давай не будем тянуть кота за хвост и обсудим детали.
– Я не соглашусь, гражданин начальник, – отвечала я.
– Пока ты упрямишься, поддаешься своему строптивому характеру, заговорщики замышляют убийство! – возмутился он. – Каждый день для одного из офицеров может стать последним! Как ты сохраняешь спокойствие, зная об этом?
– Просто никакого заговора нет, – настаивала я.
– А вдруг они намереваются убить вот, допустим, товарища лейтенанта? – Смородин указал на сжатого Полтавченко. – Или меня? А может быть, самого полковника? Нина, тебе было бы жалко, если бы убили товарища Юровского?
– Никого они не убьют! Да Ильиничне Юровский – как сын родной!..
– А ты понимаешь, что если допустишь чью-либо смерть, автоматически окажешься соучастницей заговора? – Смородин явно хранил этот козырь в рукаве, чтобы достать в нужный момент. – Мы имеем все основания, чтобы подозревать тебя в сообщничестве.
– Смерти не будет, – чувствовала я себя заевшей пластинкой.
«А если Алина? – закралась вдруг гадкая мыслишка. – Она всегда питала отвращение к начальству и к тем, кто ему потакает. Андрею она не нравится…»
Вечером я подкараулила Евдокимова у его избы. Начальник лагеря возвращался домой с авоськой продуктов, думая о чем-то своем. Увидев мое встревоженное лицо в тени деревьев, он пригнулся и подошел ближе.
– Нина Борисовна? Чем могу помочь? – поразился Дмитрий Егорович. Он открыл дверь и пропустил меня внутрь: – Заходите, не стойте на пороге!
В коридоре витал тонкий аромат макарон в томатном соусе. Это Клавдия колдовала на кухне к приходу мужа. Евдокимов проверил, не услышала ли она щелчка, а потом склонился ко мне. Я кратко рассказала о допросах. Лицо майора утратило привычное добродушное выражение.
– Впервые слышу, – слегка побледнел Евдокимов, сжав челюсти. – Если бы у нас кто-нибудь планировал заговор, я бы был в курсе. Это не расследование, а чистой воды самодеятельность.
– Что же мне делать? – воззрилась я на него с надеждой.
– Прежде всего не паникуйте, – посоветовал он с деланной уверенностью, хотя у самого глаза выкатились и пальцы забегали по пряжке ремня. – Я разберусь в вашей ситуации. И свяжусь с Юровским на всякий случай.
– Хорошо, – выпалила я на радостях. С плеч свалилась не гора – скорее, целый материк. – Вы представляете, они прислали ко мне Ольгу, уборщицу, и она наплела, будто бы Андреем Юрьевичем заинтересовалось Игарское МГБ! Полтавченко, говорит, спрашивали, как полковник относится к заключенным, обсуждает ли действия руководства страны…
Я осеклась. Евдокимов потупился и занервничал. Клавдия на кухне пела, гремя посудой.
– Вас что, тоже вызывали? – похолодела я.
– Да не переживайте, это просто проверка, не более того, – натянуто улыбнулся мне майор. – Вот что: если вас завтра вызовут в штаб, я тоже приду. Хочу послушать, что у них там за информация такая секретная…
Разумеется, они вызвали. Строго по расписанию явился Тихомиров и сопроводил меня на встречу. Не дожидаясь приглашения, я сразу села на стул рядом с мрачным Полтавченко. Прежде чем подполковник открыл рот, в зал совещаний вошел Евдокимов. Он непринужденно поздоровался с офицерами и пожал им руки, держась так, будто принимал участие и в первых двух допросах.
Смородин не стушевался. Он только сухо кивнул гостю и расплылся в ядовитой усмешке. Предвидел, что позову на помощь! Наверняка заранее обдумал, как ликвидировать непрошеного защитника…
– Можете быть свободны, товарищ Евдокимов, – сказал Смородин после того, как начальнику лагеря изложили суть предстоящего разговора. – Поверьте, если бы вы тут были необходимы, мы бы вас непременно пригласили.
– Вы к вербовке никоим образом непричастны, согласитесь? – добавил особист. – Когда все будет кончено, мы уведомим вас об успешном выполнении задания.
Евдокимов отметил, что у него нет нареканий к поварам и никогда не было, и потребовал назвать источник слухов. Олег Валерьевич сначала терпеливо слушал, но не выдержал и резко встал с кресла.
– Займитесь подготовкой бараков к прибытию нового этапа, майор! – бросил Смородин басом и навис над столом, опершись на него обеими руками.
Это была не просьба. Это был приказ вышестоящего по званию.
Я удрученно провожала Евдокимова взглядом, когда тот, поджав губы, покинул переговорную. Смородин потер ладони и рухнул обратно в кресло.
– Ну-с, приступим, – он расстегнул первую пуговицу на кителе. – Нина, мы с товарищами пришли к выводу, что можем предложить тебе еще одно вознаграждение.
Смородин выдержал торжественную паузу. Я безучастно скребла ногтем стол.
– Мы учтем тебя при составлении списков заключенных, подлежащих освобождению.
Я едва не расхохоталась. Что значит – учтут при составлении списков? Освободят взаправду? Или поразмыслят над этим? Когда учтут-то? В текущем месяце или через пять лет? Если бы они хотели дать мне вольную, так бы прямо об этом и сказали, не увиливали бы. Это обыкновенное манипулирование.
Смородин догадался, что я не купилась на его сказки. И вот тогда он перешел к шантажу. В первую очередь он пригрозил отстранением от должности и возвращением на общие – ну пусть, это коронный номер в его репертуаре; затем он провозгласил, что отменит мои зачеты и заставит отсидеть срок до конца, 10 лет и ни днем меньше, что запретит выходить за пределы зоны без конвоя и сократит зарплату. Чуть погодя он решил, что накинет мне к сроку четвертак вдобавок и отправит на Колыму, где с меня «сдерут три шкуры». А зэка Рысакову он переведет в Казахстан, в печально известный Карагандинский лагерь.
«Когда же перейдет к угрозе расстрела?» – гадала я, но время главного козыря, похоже, пока не наступило.
Сегодняшняя встреча должна была стать четвертой по счету, однако Тихомиров не забрал меня в назначенный час. Я стирала вещи, мыла пол, ходила в ларек за продуктами – в общем, занималась своими обыденными делами, хотя внутри была вся наэлектризована. Другой на моем месте обрадовался бы, что допросы остались позади и что Смородин бросил дурацкую затею рядить меня в стукачку. Я же, наоборот, все чаще косилась на дверь. А потому, услышав грохот, я аж по-старчески схватилась за сердце – оно едва не выпрыгнуло у меня из груди, но я ничего, я удержала.