– Ну да! Я бы тебя из виду не упустил, если бы знал, какая заваруха началась! Если бы тебя сегодня из их хаты вынесли вперед ногами, меня бы Андрей Юрич собственными руками удавил бы… – Федя ревниво погладил шерстяной воротник нового тулупчика. – Я бы сразу расчухал, что дело дрянь, раз на ночь глядя вызвали! Ты-то как не расчухала! Первый день, что ли, живешь!
– А что бы изменилось, если бы ты знал? Потребовал бы отпустить меня? – Я фыркнула. – Или с Дужниковым бы стал спорить?
– На хуй мне с ними спорить? – не понял Федя. – Ковырнул бы их, и базара нет.
Он расстегнул куртку и показал мне выглядывающую из кармана рукоять ножа. Федя весь был нафарширован оружием, как праздничная индюшка.
– Дорого же тебе это обойдется, – рассмеялась я, придя к выводу, что он шутит.
– Вряд ли, – не шутил, однако, Баланда. – Если докажут, что грохнул я, схлопочу лет пять, до полной катушки. Но я мастак, я не попадаюсь. Думаешь, Рома один такой ловкий? Я тоже тебе ого-го-го!
В глазах Феди отразилась тихая, скрытая в закоулках сердца зависть.
Я не знала, радоваться мне, что Смородин с особистом избежали трагической участи, или грустить, поэтому натянула дежурную улыбку и в сотый раз мысленно поблагодарила Васю за второй день рождения в своей жизни. Осмотрев мои синяки, ссадины и волдырь на ладони, Баланда стал распинаться, что я легко отделалась и что «фраер меня буквально с того света выволок».
– Федя, послушай, – перебила я его, – Смородин и Рома договаривались о двух женщинах взамен Пети.
– Какого Пети? – Баланда закручивал махорку в папиросную бумагу. – Дырявого, что ли?
– Зайку, да. Выходит, будет вторая жертва, помимо меня. Можно…
– Не лезь в их терки! – строго отрезал вор, заложив самокрутку за ухо-лопух. – Если у Ромы кто-то в кабале, он и с того света достанет, чтобы плату получить. Ты тут ничего не исправишь.
– Так ведь жизнь человека на кону, – заикнулась я.
– Так это жизнь какого-то другого, чужого человека, – не проникся Федя моим состраданием. – Главное, что не твоя. Кому важны чужие люди?
Глава 14
Я ждала Смородина утром, в середине дня, после обеда, поздним вечером, когда заключенные разбредались по баракам, а начальство – по домам. Иначе говоря, я ждала его каждую минуту после той злополучной ночи. Я никогда не оставалась одна; меня навещали Федя, Вася, Наташа, Евдокимов и даже Захаров с Хмельниковым, а пара заключенных долго ремонтировала разбитые окна на складе, к тому же график командировок начальника политотдела был составлен таким образом, что свободного времени у Смородина попросту бы не нашлось. И все же я была уверена, что он выделит окошко для встречи тет-а-тет. Разве мог он смириться с этим неожиданным, почти фантастическим освобождением? Но предчувствия подвели меня. Смородин не совался в первый лагпункт. Дужников тоже куда-то запропастился…
Впервые за 31 год я купила себе папиросы. Пачка «Беломора» за день была выкурена наполовину.
Лежа без сна в своей койке, я услышала шум с улицы. Сквозь равномерное тиканье часов, шорох голых ветвей деревьев и завывание ветра просочился глухой стук сапог по остывшей, покрывшейся снегом земле.
Это был Андрей. Тот самый Андрей, который мог сюда и не вернуться.
Он крепко стиснул меня своими сильными руками. Так крепко, что аж ребра заболели, в легких кончился воздух, из груди вырвался вскрик. Мои ноздри втянули запах шинельного сукна, мороза, табака, одеколона и его кожи. Этот запах сулил тепло, нежность и любовь.
– Родная, милая моя… – хрипло шептал Андрей, покрывая мои щеки поцелуями. – Жива, черт возьми…
– Ты здесь… наконец-то здесь… – бормотала я в ответ.
– Я здесь, с тобой, – говорил Андрей невпопад, явно не слыша меня.
– Я думала, больше не увижу тебя, – шмыгнула я носом.
Он прижался сухими губами к костяшкам моих пальцев. Вздрогнув, будто очнулся ото сна, Юровский ринулся к койке и зажег керосиновую лампу. Темное помещение озарил теплый свет. Я жадно вглядывалась в бледное лицо своего мужчины, но не узнавала любимых черт. Это лицо будто принадлежало чужому человеку. Оно ожесточилось, постарело лет на пять; белки глаз покраснели, между бровями залегла ранее неприметная морщинка. Солнечный, безмятежный взгляд, спасавший меня в приступы гнева, стал тяжелым, беспокойным и каким-то… помешанным, что ли. Челюсть была сжата наглухо.
Счастье долгожданной встречи омрачилось.
– Собирай вещи! – то ли попросил, то ли приказал Андрей. – Ты переезжаешь ко мне. Возьми самое необходимое, завтра заберем остальное.
И хотя я еще не успела начать пререкаться, он с раздражением бросил вдогонку:
– Собирай, Нина! Больше никаких пряток!
Это было глупо, очень глупо, однако я не стала с ним спорить – в таком состоянии он не был способен мыслить здраво. Самый рассудительный голос советовал мне сейчас послушаться, а завтра рассказать про вызовы начальников в Игарский райотдел МГБ и растущий интерес особистов к нашим персонам. Прикусив язык, я молча переложила первые попавшиеся под руку вещи в сумку. Андрей закурил прямо на складе, не удосужившись выйти на улицу. И как закурил-то! Он по-пацански держал папиросу подушечками всех пяти пальцев и так втягивал дым. Втягивал жадно, глубоко, точно провел пару минут под водой и не мог отдышаться или мучился от боли, ослабить которую под силу было только никотину.
Мы заперли склад и пошли к его избе. Вахтер, не сразу узнав начальника, в замешательстве пробасил: «Здравия желаю, товарищ полковник» – и махнул мне рукой, не проверяя пропуска. В окнах дома, укрывшегося посреди еловой рощи, мерцал слабый свет от печи.
Андрей вскочил на веранду и попробовал открыть дверь, но у него ничего не получилось. Руки его потряхивало, ключ не попадал в замок. Он вздохнул и медленно выдохнул. Отсчитал про себя: раз, два, три. Ключ повернулся.
Войдя внутрь, он сбросил сапоги у порога – именно сбросил, а не поставил на стойку – и направился к печи. В избе было тепло, но Андрей очень замерз и торопился подкинуть углей.
– Андрей Юрьевич, ну слава богу! – воскликнула повариха Вера, приложив руку ко рту. – Воротились! Голубчик вы мой! А я-то думала, в беду какую попали! Ох как я молилась-то за вас, дорогой вы мой… А чего вы такой бледный? Не ели, поди, давно…
Увидев меня, стягивающую валенки, Вера не удивилась. Больше всего ее беспокоил хмурый хозяин дома. Выяснив, что ужинать мы не будем и чаю не желаем, Вера, полная тревожных дум, удалилась к себе в комнату.
Пламя в печи разгоралось. Андрей потер замерзшие руки. Чемодан его был брошен у входа, шинель – на кресло, ключи – на стол, но весь этот беспорядок ничуть не коробил педантичного мужчину. Он выкурил еще одну папиросу и, не до конца затушив ее в стеклянной пепельнице, схватил меня за руку и потащил в ванную. Там он стянул всю одежду с себя, затем с меня. Задернул белую шторку и включил душ. Вода постепенно прогревалась, наполняя паром комнату. Под воздействием тепла окаменевшие от напряжения мышцы Андрея расслабились. Он прижал меня спиной к прохладному голубому кафелю и с упоением потерся о щеку носом.
В следующей сцене не было ровным счетом ничего романтичного или эротичного. Он легко водил ладонями по моему телу, обходя раны от заточки, скользил губами по синякам, прикрывал ожог на руке от капель горячей воды, чтобы мне не было больно. Он медленно входил в меня и замирал, а потом опять начинал плавно двигаться. Это была одновременно самая ленивая и самая эмоциональная близость за всю нашу жизнь. Мы не искали ни наслаждения, ни нежности, ни удовлетворения, мы лишь хотели почувствовать друг друга, убедиться, что оба живы и невредимы.
После душа он уложил меня в постель и сказал, что ему нужно ненадолго отлучиться. Я без задних мыслей укрылась одеялом и закрыла глаза, решив, что ему нужно просто успокоить нервы глотком спиртного перед сном. Но из гостиной донесся не звон стекла. А щелчок.
Андрей не пил. Он зарядил пистолет и снова надел шинель…
Страсти, разбушевавшиеся в ту минуту, подняли на ноги перепуганную Веру. Юровский сжимал оружие, хлестко матерился и рвался наружу, к дому Смородина, а я орала, сама не своя, висела на нем и умоляла одуматься. Не объясняясь, не оправдывая несвойственной ему бесчеловечности, Андрей уворачивался от моих цепких рук и отталкивал досадную помеху. Он был слеп от ярости. В глазах полыхал жутковатый огонек. Это была жажда крови, жажда возмездия, жажда искромсать врага на части.
Много позже я спрашивала у себя самой: почему защищала Смородина, что аж посадила голос и оторвала с кителя Андрея погон на левом плече? Заслужил ли Олег Валерьевич того заступничества, тогда как сам не проявил ко мне милосердия?
Старания мои не прошли даром. В конце концов Юровский отложил пистолет и рухнул на диван, закрыв лицо руками.
– Ты не убийца, – заявила я отрывисто.
– Нет, не убийца, – согласился он и сокрушенно покачал головой.
Верочка, стоявшая в проеме, перекрестилась. Я спрятала оружие в сейф и мягко потянула его в спальню.
Внезапный срыв застал меня врасплох. Я не привыкла видеть Андрея сокрушенным, потерявшим контроль над своими эмоциями, слабым, и не понимала, как утешить его; поэтому я сделала то, что хорошо умела: я бросила его в постель, забралась сверху и отвлекла от отчаянных мыслей ласками и сладким воркованием на ухо. Спустя час морщины на его лице разгладились, взгляд просветлел и стал более осознанным, мышцы, окаменевшие было вновь, обмякли. Мы лежали и тупо смотрели в потолок.
– Спасибо, что остановила меня, – сказал он с неподдельным сожалением.
Мы закурили в постели. Да, это было отвратительно, но мы все равно курили в спальне. Я рассказала ему о событиях той ночи. Он – о том, что плохо помнит, как ехал обратно в Ермаково. Как выяснилось, ему уже было известно, что местные эмгэбэшники собирают материалы для его дела.
– Шьют сразу антисоветскую организацию, в которой я руководитель. А инициатива исходит из самых верхов, от нашего с тобой общего знакомого. Не простил мне Громов, что я такой неисправимый…