– Зинка, имей ты хоть каплю терпения…
Он бережно поддерживал меня, но я все равно боялась оступиться. Унты утопали в сугробах, хлопья снега падали за шиворот. Я слышала частое дыхание Андрея и далекий, еле различимый смех дежурной охраны. Ориентируясь по тому, куда мы поворачиваем, я понимала, что он ведет меня к вахте, то есть за пределы режимной зоны. Младший сержант Бутяков, пожелав полковнику здравия, пропустил нас. На выходе мне снова было сказано закрыть глаза.
Мы прошли еще немного и остановились. Кто-то что-то пробурчал нам. Я машинально мотнула головой, не узнавая голоса.
Андрей помог мне забраться в повозку, и теперь я полулежала-полусидела на ворохе шелковистых шкур. Юровский расположился рядом, сгреб меня в охапку и распорядился:
– Трогай!
Раздалось суетливое фырканье животных. По низкому рыку, непохожему на ржание лошади, я догадалась, что нашу упряжку везут олени. Сани плавно катились вперед. Зрение было временно недоступно мне, поэтому я обратилась к слуху и нюху. Вот сухой снег хрустит при ударе копыт о землю, вот шуршит ткань, когда управляющий повозкой усаживается удобнее, вот стих гул охраны лагеря, вот взвыл ветер, взмывая над тайгой и обрушиваясь на землю. Нос втянул аромат шерсти, леса и мороза.
Спустя некоторое время натянулись поводья, олени замычали и сбавили ход. Упряжка встала, скрипнув лыжами.
– Вы подождете нас? – спросил Андрей у нашего «шофера».
– Да, ждать, – невнятно проговорил тот. – Я ждать тута. Вы ходи, ходи… Енко ждать будет! Костер зажжу!.. Не торопися!
Андрей достал меня из саней и подтолкнул вперед. Здесь, вдалеке от зоны и поселка, должно было замести куда серьезнее, но сквозь снежные завалы вела протоптанная дорожка. Через пару минут Андрей придержал мою руку, посуетился, расчищая снег и раскладывая что-то, и заставил сесть.
Я слепо пошарила руками под собой. Деревянная лодка была перевернута вверх дном, на ней лежал плед.
– Открывай глаза.
– Уже можно? Точно-точно? – поддразнила я его, старательно жмурясь.
– Точно, – рассмеялся он.
С напускной решимостью набрала в легкие воздуха и открыла сначала один глаз, затем второй. А потом от потрясения забыла, как выдохнуть…
Мы сидели у озера Листвяжьего – небольшого водоема примерно в трех километрах от Ермакова. Гладь озера, валун на мелководье и заброшенная душегубка, которую мы использовали как лавочку, обросли слоем льда. Вдалеке, по ту сторону берега, темнели покрытые заснеженными лесами холмы. Но самое впечатляющее зрелище сверкало наверху, над белым царством. Черное звездное небо было изрезано яркими лучами, свет от которых плавно растекался по всему небосклону, образовывая дымку. Полярное сияние будоражило сознание богатством своей палитры. Точно на холсте живописца, здесь гармонично сочетались зеленые, голубые, фиолетовые мазки. Буйство сочных красок отражалось в озере. Вдохновленная, я была готова сколотить сама себе мольберт и начать писать виды озера прямо вот тут, на морозе…
– Это самый красивый пейзаж, что я когда-либо видела, – вымолвила я, не отрывая взгляд от неба.
– У нас нечасто можно наблюдать полярное сияние, да и видно его всего полчаса-час, так что я решил не терять времени.
Зелено-голубые цвета блестели в его глазах. Нет, нужно рисовать не озеро, нужно рисовать его – его умные, добрые глаза, в которых отражалось северное сияние…
– Крайний Север при первом знакомстве вызывает отторжение и страх, – вспомнила я день своего прибытия в Игарку. – Тут холодно, солнца мало, вокруг сплошь леса, болота да тундра… Но позже здешние края открываются тебе с другой стороны. И вот уже замечаешь захватывающие дух просторы, единение местных с природой и какое-то необыкновенное… умиротворение, что ли, какого не встретишь в суетливых больших городах, подобных моему родному. Это другой мир. Это прекрасный мир.
– Заполярье сурово, но по-своему очаровательно, – согласился Андрей. – Я тоже не сразу это осознал… Но скоро мне, наверное, придется с ним попрощаться.
Часто задышав, я с тревогой посмотрела на него:
– Дурные вести от Буранова?..
– Да, невеселые… – Андрей вытянул перед собой ноги и достал нам две папиросы. – Он считает, что мне нужно переводиться на другую стройку. Куда-нибудь, неважно, куда конкретно, главное – подальше от Красноярского управления, где на меня шьют дело. Может, если уеду, оно заглохнет…
– Но инициатива ведь исходит от Громова? – возразила я. – Он тебя где угодно достанет!.. Сукин сын…
– С Громовым что-то неладно, – тихо произнес Андрей, хотя вокруг нас не было ни души. – Буранов в подробности не вдается, но утверждает, что ему недолго осталось посидеть на посту. А если падет Громов, то по управлениям чистки начнутся… Вот он и советует перевестись быстрее, чтобы до всей этой заварухи не успели взять.
– А что Евдокимов?
Юровский поколебался. Челюсть его неестественно выдвинулась вперед, мышцы на лице дрогнули.
– Подписал, дурак…
– Что подписал? – Слеза, выступившая на моем правом глазу, замерзла в льдинку. – Что тебе вменяют?
– Создание антисоветской организации и подготовку террористических актов против руководства страны, – ответил Андрей. – В том числе я якобы планирую заложить бомбу на трассе, когда ее приедет открывать Сталин. Какая фантазия у следователей! Представляешь, произносит Сталин помпезную речь на открытии Великого Северного пути, потом я их всех усаживаю в вагон: Сталина, Молотова, Ворошилова, Громова. Мы вместе совершаем первую пассажирскую поездку из Игарки в Ермаково, и где-то в середине пути – взрыв! Никого в живых не остается! Такую красивую историю они мне придумали. Это расстрел. Митя, Митя… Неужели он не понимает, что он и себя подставил своей подписью? Неужели не понимает, что не спасет Клаву и детей? Разве он забыл, что эмгэбэшникам нельзя верить, что бы они ни пели в уши? Как же мы вызволим его оттуда, если он подтвердил, что знал о покушении на жизнь вождя и ничего не предпринял? – Немного погодя Андрей добавил: – Буранов говорит, что с ним там совсем худо… Глаза лишили… Почки отбили… В стоячем карцере держат…
Снежинки оседали на наших коленях. Деревья на том берегу качались, стукаясь голыми ветвями.
– Куда Буранов предлагает тебе податься?
– Пока не знаю. – Андрей потопал, чтобы согреть ноги. А я и не замечала, что замерзаю. – В любом случае перевод будет к лучшему. Неизвестно, что вообще станет с нашей магистралью, понимаешь?
– Нет, не понимаю.
– У руководства спадает интерес к проекту… Они там, наверху, выяснили, что дорога окупится не сразу, а только через несколько десятков лет. А пока возить по ней некого и нечего.
Повисла напряженная пауза.
– И что теперь? – я пришла в замешательство.
– Все силы перебросили на другие масштабные стройки – на Волге, Днепре, Амударье. Мы со своей Трансполярной магистралью съехали даже не на второй, а на черт знает какой план.
– Что это означает? – недоумевала я. – Дорогу сдадут позже?
Юровский неловко прочистил горло.
– Если вообще сдадут, – сказал он неразборчиво.
Не поверив ему, я всплеснула руками. Эмоционально так, по-старушечьи.
– Все наши усилия были напрасны? – вскрикнула я с нажимом. – Трассу строили несколько лет! Несколько тяжелых, дорогих для бюджета лет! Люди зря горбатились, прогрызая тайгу? Ремонтировали прогибы? Утопали в болотах? Отмораживали руки и ноги? Гибли от травм, болезней и непосильного труда?
Андрей сжал челюсти, словно ему было больно продолжать разговор.
– Да, вероятно, все было зря, – в конце концов сказал он. – Все меняется быстрее, чем я предполагал…
Я в абсолютной растерянности отпрянула от него. Память вынула из своих глубин портрет Эмигрантки. Тонкой, нежной, всей какой-то полупрозрачной, бесплотной, хлипкой, призрачной Маши Василевской. Некогда ухоженной, образованной, воспитанной дамы, девушки, не осилившей заключения на Севере.
– Мне тоже нелегко принять эту новость, – Андрей схватился за голову. – Я вложил в эту стройку свою душу, я всего себя в нее вложил! Мы работали без проектов, без смет, на скорую руку. Я инженер, и мне горько видеть, как по весне участки, уложенные зимой, становятся непригодными! Мне приходится ставить временные деревянные мосты, просто чтобы отчитаться, что они есть, что мы идем с опережением графика! Представь, что станется с этими деревянными мостами в условиях вечной мерзлоты! От нас требуют не качества, а скорости, и я чувствую себя бесполезным, заложником какой-то бессмысленной системы. Чтобы сделать эту трассу по уму, нужно еще не меньше десяти лет. А они ждут, что мы через два года обеспечим сквозное рабочее движение! Я делал для этого проекта все что мог, но мое детище, похоже, не доживет до совершеннолетия. Погибнет в малолетстве, толком не познав мира.
Зелено-голубые огоньки на небосклоне блекли. Полярное сияние исчезало, забирая с собой ощущение волшебства. Мы проводили его; осознав, что окончательно околели, мы стряхнули с мысов обуви снег и побежали обратно к повозке. Ненец по имени Енко ждал нас у полыхавшего костра, нежно поглаживая обледеневшую морду одного из оленей.
Глава 15
Чтобы осуществить мечту, часто приходится жертвовать. Жертвовать свободным временем, душевным спокойствием, привычным укладом жизни или даже дорогими сердцу людьми. Но сначала нужно прикинуть все за и против, причем помня, что под воздействием страха перемен минусы всегда кажутся более многочисленными и убедительными. Говорят, что тот, кто не рискует, не пьет шампанского; я убеждена, что тот, кто не способен на смелый шаг, не построит собственного счастья. Ведь это неуловимое, загадочное, всеми вожделенное чувство никогда не придет само собой, не постучит в дверь и не поприветствует поклоном. Никто не преподнесет его в бархатной коробочке, увенчанной драгоценными камнями.
Семья, работа в госпитале и родной Ставрополь – вот три компонента, из которых состояло счастье Наташи Рысаковой. Нет, оказавшись в одиночестве с набитой гравием тачкой на Крайнем Севере, она не утратила надежды и лелеяла в фантазиях момент торжественного возвращения к былой жизни. По ночам она воображала, как освободится и улетит из Заполярья самолетом (и неважно, что ей вряд ли хватило бы денег на билет, а очередь из пассажиров велась лично начальником аэропорта на три месяца вперед). Позвонит в свою квартиру, обнимет мужа. Удивится, что дети так вымахали, пока мама путешествовала. Восстановится в должности, навестит престарелых родителей и встанет к плите, чтобы приготовить домашним их любимое блюдо – картофельные оладьи со сметаной. Вскоре члены семьи благополучно забудут, что когда-то расставались и горевали друг по другу.