Рут выплескивала все эти чувства на страницы дневника, который тетушка Гал подарила ей на Рождество. В десятом классе на занятиях по английскому языку она как раз закончила читать «Дневник Анны Франк» и вместе с остальными девочками была захвачена мыслью о том, что и она была уникальной невинной жертвой на фоне жизненной трагедии, которая посмертно увенчает ее лаврами славы и подарит всеобщее обожание. Это делало дневник доказательством ее существования и значимости и, что было самым важным, давало шанс, что когда-нибудь его прочитают и поймут ее. Пусть даже это случится уже после того, как ее не станет. Мысль о том, что она не зря терпит все эти мучения, приносила огромное облегчение. На страницах дневника она могла быть настолько честной, насколько этого хотела. Разумеется, правда должна была подтверждаться фактами, поэтому ее первая запись в дневнике перечисляла десятку самых популярных песен на радио и упоминание о том, что у мальчика по имени Майкл Папп во время танца с Вэнди был стояк. Потому что так сказала Вэнди, правда, сама Рут в то время считала, что слово «стояк» имеет отношение к чрезмерно раздутому самомнению.
Она знала, что мать имеет привычку заглядывать в ее дневник.
— Почему тебе нравится песня «Повернись, повернись, повернись»? — однажды спросила она Рут. — Потому что еще кому-то она нравится?
В другой раз мать принюхалась и сказала:
— Почему пахнуть сигарета?
А Рут как раз написала о том, как она с друзьями ездила в Хейт-Эшбери и встретила там в парке каких-то хиппи, которые предложили им закурить.
Рут в глубине души развеселилась оттого, что мать под куревом имела в виду сигареты, а не травку, которую они на самом деле курили. После этих вопросов >
Рут стала прятать дневник в шкафу, под матрасами, за ящиком комода. Но мать всегда его находила, об этом можно было судить по тому, что именно она запрещала дочери: «Больше не ходить на пляж после школы», «Больше не дружить с этой Лиза», «Что ты так бегать за мальчики?»
Если Рут напрямую обвиняла мать в том, что та читает ее дневник, то Лу Лин отвечала уклончиво, ни в чем не признаваясь и в то же время утверждая, что «у дочери не должно быть секреты от мать».
Рут не хотела подвергать цензуре свои записи, поэтому она писала на комбинации «поросячей латыни»[15], испанского и сложных слов с большим количеством слогов, которые ее мать понять не могла. «Акватические мероприятия кремнеземной разновидности», — так она обозначала пляж на Лэндз Энд.
Теперь Рут удивлялась, как мать не видела, что ее требование ничего от нее не скрывать только сильнее отдаляло дочь? Хотя, возможно, она и понимала это и, в свою очередь, скрывала от Рут то, что касалось ее самой. То, что было настолько страшным, что она не могла об этом говорить. Они не доверяли друг другу. Вот так, в недомолвках и незначительных секретах, и зародились обман и предательство.
Рут вспомнила, где спрятала дневник в последний раз. За все эти годы она уже успела об этом забыть. Она пошла на кухню и забралась на стол с куда меньшей легкостью, чем когда ей было шестнадцать. Ощупывая верхние шкафчики, она нашла дневник, украшенный сердечками. Некоторые сердечки на обложке были закрашены лаком для ногтей, чтобы скрыть имена мальчиков, в которых Рут была влюблена. Спустившись на пол со своей находкой, она стерла пыль с красно-золотой обложки и оперлась о столешницу.
Держа дневник, она почувствовала, как ослабли руки и ноги и куда-то делась уверенность в себе. Можно было подумать, что в этом дневнике содержались точные предсказания будущего, всего, что ждет ее в жизни. Ей снова было шестнадцать лет. Она расстегнула замок и прочитала то, что было написано на оборотной стороне обложки огромными двухдюймовыми буквами.
СТОП!!!
ЭТО ЛИЧНОЕ!!! ЕСЛИ ТЫ ЭТО ЧИТАШЬ, ТО ТЫ НАРУШАШЬ ЗАКОН!!! ДА!!! Я ИМЕЮ В ВИДУ ИМЕННО ТЕБЯ!!!
Но ее мать прочла это, и еще то, что было написано на предпоследней странице дневника. И приняла эти слова так близко к сердцу, что это чуть не убило их обеих.
За неделю до того, как Рут написала роковые слова, они с матерью достигли небывалых вершин в истязании друг друга. Они были как два путника, ставшие жертвами страшной бури, измученные болью и винившие друг друга в буйстве стихий. Накануне их самой сильной ссоры Рут курила в спальне, высунувшись в окно. Дверь была закрыта, и как только она услышала шаги матери, тут же выбросила сигарету в окно, прыгнула на кровать и сделала вид, что читает. Лу Лин, как обычно, вошла без стука, а когда Рут подняла на нее невинный взгляд, сразу принялась кричать:
— Ты курить!
— Нет, не курила!
— Все еще курить, — заявила Лу Лин и решительным шагом подошла к окну. Сигарета упала на отлив снаружи окна и выдала свое местонахождение тянущейся вверх струйкой дыма.
— Я американка! — закричала Рут. — У меня есть право на личное пространство и на стремление к своему счастью, а не ублажение тебя!
— Не право! Все неправильно!
— Оставь меня в покое!
— Зачем у меня такая дочь, как ты?! Зачем я жить? Зачем не умереть давно? — Лу Лин всхлипывала и пыхтела, а Рут казалось, что она похожа на бешеную собаку. — Ты хочешь я умереть?
Рут трясло, но она постаралась как можно безразличнее пожать плечами:
— Да мне все равно!
Мать несколько раз открыла рот, пытаясь сделать вдох, и вышла из комнаты. Рут встала и с треском захлопнула дверь.
Позже, всхлипывая из-за праведного гнева, она стала писать в дневнике, прекрасно зная, что мать прочтет эти слова: «Я ее ненавижу! Она — худшая мать, которая может быть у человека. Она меня не любит. Она меня не слушает. Она совсем меня не понимает! Она только и делает, что придирается ко мне, злится и заставляет меня чувствовать себя ничтожеством.
Рут знала, что писать этого не стоило и что это было рискованно. Когда дело было сделано, оно показалось ей злым и недостойным. Постепенно гнев сменился чувством вины, и она с напускной храбростью отбросила дневник прочь. То, что она написала позже, было еще хуже. Эти страшные слова потом, но слишком поздно, были вычеркнуты. Теперь Рут смотрела на строки, густо зачеркнутые чернилами, и вспоминала, что именно там было и что прочитала ее мать: «Ты все время говоришь, что покончишь с собой, так почему ты все никак этого не сделаешь? Какая жалость! Сделай же это, сделай, сделай! Давай, убей себя! Драгоценная Тетушка хочет, чтобы ты это сделала, и я тоже этого хочу!»
Тогда она была потрясена тем, что смогла написать такое и что в ней есть эти страшные чувства. Даже сейчас, вспомнив об этом, она с трудом справлялась с шоком. Она плакала, пока это писала, потому что ее переполняли злость, страх и странная свобода признаться себе в том, что она хотела причинить матери ту же боль, которую та причиняла ей самой. А потом она спрятала дневник в дальний угол ящика с нижним бельем, в то место, где найти его достаточно просто. Она уложила тетрадь так, чтобы ее обложку было видно из-под розовых в цветочек трусиков, — так Рут сможет узнать наверняка, копалась ли мать в ее вещах.
На следующий день Рут не торопилась домой из школы. Она решила прогуляться по пляжу, после зашла в аптеку посмотреть на косметику, потом позвонила Вэнди из телефона-автомата. К тому времени как она вернется домой, мать уже наверняка все прочитает. Она ждала огромного скандала, лишения ужина, криков, угроз и воплей о том, что Рут хочет ее смерти, чтобы переехать жить к тетушке Гал. Лу Лин непременно должна была дождаться Рут, чтобы выбить у нее признание в том, почему она написала эти полные ненависти слова.
Но потом Рут представила себе другую картину: вот мать читает ее дневник и начинает колотить себя в грудь, чтобы спрятать глубоко внутри свою боль, кусает губы, чтобы не расплакаться. А когда Рут вернется домой, мать будет делать вид, что не замечает ее. Она приготовит ужин, сядет, съест его в полном молчании, а Рут не поддастся и не станет спрашивать, может ли она тоже поесть. Да она готова есть хлопья из коробки целый день, если на то пошло! Они могут играть в эти игры целыми днями: мать будет истязать дочь молчанием, а дочь — полностью игнорировать мать. Рут будет держаться, убеждая себя в том, что она сильна и не чувствует боли, пока все происходящее не потеряет смысл. Или все может произойти так, как происходило обычно: дочь ломалась, плакала и просила прощения.
У Рут больше не оставалось времени, чтобы придумать другие возможные варианты развития событий, потому что она подошла к дому. Она успокаивала себя, думая, что сам этот процесс ничуть не лучше того, через что ей предстояло пройти. «Просто покончи с этим, и все», — сказала она себе. Она поднялась по ступеням, открыла дверь, и в тот же момент к ней подбежала мать и сказала прерывающимся от волнения голосом:
— Наконец-то ты пришла!
Вот только в следующий момент Рут поняла, что это была не мать, а тетушка Гал.
— С твоей матерью случилось несчастье, — сказала она и схватила ее за руку, чтобы вывести обратно на улицу. — Скорей, скорей, мы едем в больницу!
— Несчастье? — Рут не могла двинуться с места. Ее тело казалось безжизненным, пустым и каким-то тяжелым. — В каком смысле? Какое несчастье?
— Она выпала из окна. Зачем она так далеко из него высунулась, я не знаю, но она упала прямо на бетон. Женщина с первого этажа вызвала скорую. У нее переломано все тело и что-то случилось с головой, вот только не знаю что, но дело очень плохо, как говорят доктора. Я только надеюсь, что мозг не пострадал.
Рут застонала, потом сложилась пополам, и у нее началась истерика. Она сама пожелала этого, это все произошло из-за нее. Она плакала до тех пор, пока у нее не началась сухая рвота, и она чуть не потеряла сознание от гипервентиляции. Добравшись до больницы, тетушка Гал была вынуждена отвести Рут в отделение неотложной помощи. Там медсестра попыталась заставить ее дышать в бумажный пакет, который Рут выбила у нее из рук, а потом Рут сделали укол. И тогда она стала невесомой, и все заботы разом ушли из ее разума. Ей показалось, что на нее опустилось темное теплое одеяло, которое накрыло ее с головой. И в этой пустоте она слышала голос матери, говорившей докторам, что ее дочь успокоилась, потому что теперь они обе мертвы.