— Вот это и есть самое настоящее счастье, — говорил он нам.
А потом мы с Кай Цзином отправлялись на вечернюю прогулку, чтобы потом вернуться в свой дом и благодарить друг друга за радость, доступную только влюбленной паре.
Вот такими были наши маленькие традиции, которые мы любили и которыми утешались. Мы ждали этих событий, были за них благодарны и вспоминали о них после.
Даже во времена войны и нищеты у людей должны быть спектакли и оперы.
— С помощью слов в пьесе и с помощью музыки разговаривает душа, — как-то сказал мне Кай Цзин.
Каждое воскресенье ученики устраивали для нас представления. Они делали все с большим энтузиазмом. Хотя, если честно, их актерское мастерство и музыкальные таланты оставляли желать лучшего. Иногда на них было больно смотреть или слушать, и нам приходилось самим прилагать недюжинные актерские усилия, чтобы продемонстрировать ни с чем не сравнимую радость и удовольствие от этого зрелища. Учитель Пань сказал, что постановки были такими же плохими, как во времена, когда я сама в них участвовала девочкой. Как же давно это было! Теперь мисс Таулер состарилась и сгорбилась, став почти одного роста с Сестрой Юй. И сейчас, когда она играет на пианино, ее нос почти касается клавиш. У Учителя Паня катаракта на обоих глазах, и он боится, что скоро не сможет рисовать.
С наступлением зимы солдаты-коммунисты стали болеть и умирать, так и не успев сделать по врагам ни одного выстрела. У японцев было больше лекарств, теплее экипировка, и они брали еду и все необходимое в любой деревне, мимо которой проходили. С сокращением отрядов коммунистов, защищавших подступы к горам, японцы начали постепенно продвигаться вверх, вырубая все деревья на своем пути, чтобы за ними никто не смог спрятаться. Они были все ближе, а это значило, что ходить в деревни за провизией уже было небезопасно.
Кай Цзин с коллегами продолжал ходить на место раскопок, и это сводило меня с ума.
— Не ходи, — умоляла я его каждый раз. — Эти старые кости пролежали там миллион лет. Пусть переждут еще одну войну.
Раскопки были единственной причиной для наших споров, и порой, вспоминая об этом, я жалею, что не была настойчивее. Я должна была спорить до тех пор, пока он не прекратил бы туда ходить. Но иногда мне кажется, что я вообще не должна была ему перечить, и тогда мои последние слова, сказанные ему, не оказались бы сварливыми упреками.
Когда Кай Цзин не ходил на раскопки, он занимался с девочками геологией. Он рассказывал им о древней земле и древнем человеке, и я тоже слушала его истории. Он рисовал на доске схемы ледников и огненные извержения из-под земли, череп «Пекинского человека» и то, чем он отличался от обезьяны: высокий лоб, дававший больше места меняющемуся мозгу. Когда на его урок приходили мисс Таулер или мисс Грутофф, он не рисовал обезьян и не говорил о возрасте земли. Он понимал, что его представления об истории земли и человечества отличались от того, во что верили они.
Однажды Кай Цзин рассказывал девочкам о том, как развивался человек, постепенно теряя сходство с обезьянами:
— Древний «Пекинский человек» мог ходить на двух ногах. Мы видим это по тому, как был сформирован его скелет, и по следам, которые он оставил на земле. Он пользовался орудиями труда, мы можем определить это по костям и камням, которые он раскалывал и точил, чтобы ими резать и колоть. И его мозг был уже готов к появлению речи.
— А какие слова он говорил? — спросила одна девочка. — Китайские?
— Этого мы наверняка не знаем, — сказал Кай Цзин. — Потому что произнесенные слова не оставляют следов. Письменности в то время еще не существовало. Это было всего несколько тысяч лет назад. Если язык и был, скорее всего, он тоже был древним, который существовал только в то время. И мы можем лишь догадываться о том, как и что говорил «Пекинский человек». О чем вообще говорит человек? И с какими людьми он общается с помощью речи? Как думаете, какой звук мог стать первым словом, приобрести первый СМЫСЛ?
— Я думаю, человек должен всегда молиться, — сказала другая девочка. — И благодарить тех, кто был к нему добр.
В ту ночь, после того как Кай Цзин уснул, я долго думала о его вопросах. Я представляла себе двух людей, которые не знали слов и не могли разговаривать друг с другом. Вот одному из них нужно передать другому, что определенный цвет неба означает «дождь», а этот запах дыма означает «беги». Или звук, издаваемый тигром, готовящимся к прыжку. Кто будет думать о том, чтобы передать эти знания другому?
А потом я поняла, что первым словом, скорее всего, было «ма» — так ребенок чмокает губами в поисках материнской груди. И довольно долго это было единственное слово, в котором нуждался ребенок: «ма-ма». А потом мать решает, что так звучит ее имя, и тоже начинает его произносить. Она учит ребенка, показывая, чего ему стоит остерегаться: дождя, огня и тигра. Мать всегда стоит в начале всего. Именно с нее начинается путь.
Однажды весной ученики ставили пьесу. Я хорошо ее помню, это была выдержка из «Венецианского купца», которого мисс Таулер перевела на китайский.
— Встань на колени и молись! — пели дети.
И в этот самый момент рухнула моя жизнь. Учитель Пань ворвался в зал, задыхаясь и крича:
— Они их схватили!
Между судорожными вздохами он рассказал, что Кай Цзин с коллегами отправились на обычный осмотр места раскопок. Учитель Пань пошел с ними, чтобы прогуляться и поговорить. Но на раскопках их поджидали солдаты. Они оказались коммунистами, и наши мужчины, увидев, что перед ними не японцы, не почувствовали опасности.
Старший из солдат подошел к ним и спросил Кай Цзина:
— Слушай, а почему вы к нам не присоединились?
— Мы ученые, а не солдаты, — ответил Кай Цзин. Он начал рассказывать им о работе над «Пекинским человеком», но один из солдат его перебил:
— Здесь никто не работает уже несколько месяцев.
— Если ты работал над тем, чтобы сохранить прошлое, — снова заговорил старший, стараясь быть вежливее, — то точно можешь потрудиться, чтобы построить будущее. К тому же что останется от прошлого, если японцы разрушат Китай?
— Присоединиться к нам — это твой долг, — пробурчал кто-то из солдат. — Мы тут проливаем свою кровь, чтобы защитить твою чертову деревню.
Старший отмахнулся от него, велев помолчать, и повернулся к Кай Цзину.
— Мы просим всех мужчин из деревень, которые защищаем, помочь нам. Тебе не обязательно сражаться, ты можешь готовить еду, стирать или заниматься починкой.
Когда ему никто не ответил, он добавил уже менее дружелюбным тоном:
— Я не прошу, а приказываю. Ваша деревня обязана нам своей безопасностью, поэтому мы тебе приказываем. Если вы не хотите быть патриотами, то мы будем считать вас трусами.
Все произошло очень быстро. Учитель Пань сказал, что солдаты хотели взять и его, но потом решили, что полуслепой старик будет больше обузой, чем помощником. Когда солдаты уводили ученых, Учитель спросил:
— Как долго их не будет?
— Это ты нам скажи, товарищ, — ответили ему. — Сколько времени понадобится, чтобы выгнать японцев?
За следующие два месяца я сильно похудела. Гао Лин приходилось заставлять меня есть, и даже тогда я не чувствовала вкуса еды. Я не переставала думать о проклятии Обезьяньей Челюсти и рассказала о нем Гао Лин, и больше никому. Сестра Юй проводила молитвенные собрания, прося чуда, чтобы коммунисты как можно скорее выгнали японцев, чтобы Кай Цзин, Дун и Чао побыстрее вернулись к нам. Учитель Пань бродил по дворику, оглядывая окрестности влажными полуслепыми глазами. Несмотря на то что бои происходили на других склонах, мисс Грутофф и мисс Таулер больше не выпускали девочек за пределы монастыря. Они наслушались страшных историй о том, как японцы насиловали девушек и женщин, нашли огромный американский флаг и повесили его над монастырем, словно это был какой-то оберег, который должен был защитить их от зла.
Через два месяца после исчезновения мужчин молитвы Сестры Юй были услышаны, но лишь наполовину. Рано утром в ворота вошли трое мужчин, и мисс Грутофф стала бить в гонг, находящийся в ухе Будды. Вскоре все принялись кричать, что вернулись Кай Цзин, Дун и Чао. Я бросилась во двор так быстро, что споткнулась и упала, чуть не сломав лодыжку. Мы с Кай Цзином заключили друг друга в объятия и стали всхлипывать от счастья. Он осунулся, кожа стала темнее, он пропах дымом. И глаза стали другими. Я до сих пор помню, как тогда подумала, что в них что-то погасло, какая-то часть жизненной силы покинула его уже тогда.
— Японцы захватили холмы, — сказал он нам. — Они разогнали наш отряд.
Вот так Сестра Юй узнала, что чудо, о котором она молилась, произошло лишь наполовину.
— Они придут сюда, за нами.
Я нагрела воды и вымыла его, усадив в узкую деревянную бадью. Потом мы пошли в нашу спальню, и я завесила окно тряпицей, чтобы там было темно. Мы легли, и Кай Цзин стал укачивать меня и разговаривать со мной мягким баюкающим голосом. А я всеми своими чувствами впитывала его присутствие, его руки, его взгляд, который он не сводил с меня.
— Нет никакого проклятия, — говорил он.
Я вслушивалась, стараясь заставить себя поверить, что мой муж рядом и всегда будет так разговаривать со мной.
— Ты очень смелая и очень сильная, — продолжал он.
Я хотела запротестовать, сказать, что я не хочу быть сильной, но слезы не давали мне этого сделать.
— Ты не можешь этого изменить, — говорил он, — потому что это в твоем характере.
Кай Цзин целовал мои глаза, говоря:
— Вот это и есть красота: ты красива и любовь красива. Мы с тобой красивы. Мы — часть божественного, и нас не изменит время.
Он говорил до тех пор, пока я не сказала, что верю ему, пока не согласилась с тем, что этого достаточно.
Японцы пришли за Кай Цзином, Дуном и Чао тем же вечером. Мисс Грутофф была очень смелой и объявила, что она американка и они не имеют права заходить на территорию приюта. Только они не обратили на нее никакого внимания. Когда солдаты направились к комнатам, где под кроватями прятались девочки, Кай Цзин и другие мужчины вышли вперед и сказали, что их не нужно искать. Я попыталась пойти вслед за ними.