Шокирующей была не только жара. Ничто не может подготовить тебя к вездесущей грязи и сбивающего с ног запаха, копошения и скопления неустанных мух, ничто не может подготовить западного человека, даже прошедшего через экстремальный опыт, к встрече с первыми обитателями Австралии.
Аборигены не просто самые старые жители Австралии, они – самая древняя раса на Земле. С ними должно бы обращаться как с невероятным сокровищем. Но нет.
Для начала с ними даже никто не вступает в коммуникацию. Племена аборигенов не разговаривают с тобой, потому что они ком-муницируют не так, как мы. Мне понадобилось три месяца, чтобы понять, что они на самом деле со мной разговаривают – в моей голове, телепатически. Тогда все открылось мне. Но, чтобы вскарабкаться на эту стену нужно хотя бы три месяца, а большая часть австралийцев карабкаться не хочет. Они лучше отправятся в Париж или Лондон, чем в пустыню.
Ну, и потом запах.
Питьянтьятьяра и пинтупи не моются водой. Ну, во-первых, потому что воды в пустыне немного, во-вторых, потому что не хотят беспокоить Радужную Змею, всемогущего творца-бога, живущего рядом с источниками. Вместо этого они используют пепел из кострищ, и запах он, конечно, не устраняет. Для западного человека этот запах невыносим – воспринимать его, все равно что взять очищенный лук и втирать его себе в глаза.
И все равно столько разных вещей в них восхитительны. Во-первых, это кочевая культура, очень древняя и в значительной степени соединенная с энергией земли. Земля полна историй, и они всегда путешествуют по мистическому пейзажу. Абориген говорит: «Вот мужчина змея дерется с женщиной водой», а все, что видишь ты, это несколько валунов и может быть кустарник, похожий на рыбу странной формы.
Ты смотришь на этот пейзаж, слышишь историю, и она не из прошлого, не из будущего. Она происходит прямо сейчас. Она всегда сейчас. Она никогда не случалась уже до этого. Она случается. Для меня это было революционной концепцией – все мои идеи о существовании в настоящем оттуда.
Вся их жизнь это обряд. Они не просто исполняют какие-то ритуалы в определенные дни года, они совершают их постоянно. Ты видишь аборигенов в пустыне с раскрашенными лицами, в украшениях из перьев, куда-то направляющихся в пустыне, в пыли, в невыносимой жаре, и ты спрашиваешь: «Куда вы идете?». А они отвечают тебе на ломанном английском: «О, у нас дела есть», имея в виду обряд. «А где ваши дела?» – ты их спрашиваешь. А они показывают на скалу или дерево вдалеке и говорят: «Вот там офис».
Больше всего меня изумил тот факт, что у них нет личных вещей. Это связано с тем, что они не верят в завтра; есть только сегодня. Например, это редкость найти в пустыне кенгуру. Когда они находят кенгуру, это значит, что у них будет много еды, и это важная история для них. После того, как они убьют кенгуру и поедят, мяса по-прежнему будет много. Но, поскольку они все время перемещаются с места на место, когда они просыпаются на следующее утро, они не берут с собой мясо. Они оставляют все – следующий день это следующий день.
Улай и я разделились, потому что у аборигенов мужчины находятся с мужчинами, а женщины с женщинами. Мужчины и женщины встречаются, чтобы заняться любовью только при полной луне, и вновь расходятся. Это создает полнейшую гармонию – у них нет шанса надоесть друг другу! Когда у женщины рождается ребенок, любая женщина, у которой есть молоко, может кормить этого ребенка. А дети просто играют в футбол, подбегают на пару минут, чтобы поесть молока, и снова убегают играть.
Моя основная работа с женщинами заключалась в наблюдении за тем, как они презентуют свои сновидения. Каждое утро мы шли в какое-нибудь поле, и в порядке старшинства, начиная с самой старшей женщины, с использованием палки они рисовали, что им снилось. Каждая женщина потом раздавала нам роли, чтобы разыгрывать сон по мере его интерпретации. Им всем снились сны, и все они их демонстрировали, разыгрывая сны весь день! Иногда целого дня не хватало, чтобы разыграть все сны, и тогда на следующий день оставались сны дня предыдущего и добавлялись новые… Столько работы.
Мое самое сильное воспоминание о пустыне – неподвижность.
Температура была невыносимой. По мере того как весна переходила в лето, температура поднималась до 50 градусов Цельсия и выше. Это было похоже на раскаленную стену. Если ты вставал и делал несколько шагов, ощущение было, что жара сейчас пробьет твою грудь. Ты просто не мог ходить. Деревьев очень мало, тени какой-либо почти нет. Поэтому тебе буквально надо быть неподвижным долгое время. Ты функционируешь до рассвета и после заката – только так.
Чтобы оставаться неподвижным в течение дня, ты должен замедлить все процессы: дыхание и даже биение сердца. Я также хочу заметить, что аборигены единственные люди в своем роде, которые не принимают никакие наркотические средства. Даже чай для них уже слишком сильный стимулянт. Поэтому у них нет никакого сопротивления к алкоголю – он их сбивает с ног.
Поначалу мухи были везде. Я была ими покрыта – они были в носу, во рту, по всему телу. И гоняться за ними было бессмысленно, поэтому я начала давать им имена: на небе была Джейн, в ухе Джордж. Через три месяца, проснувшись однажды, я не обнаружила на себе ни одной мухи. Только потом я поняла, что притягивала мух, потому что была чем-то странным и другим: как только я стала одним с окружением, я потеряла для них свою привлекательность.
Думаю, неслучайно, что тогда же я перестала замечать особый запах аборигенов.
Однажды ночью, примерно тогда же, когда исчезли мухи, мы сидели у костра с женщинами племени, и я заметила, что женщины говорят в моей голове. Мы не разговаривали, но они что-то мне сообщали, я думала, и отвечала им.
Тогда мой разум стал по-настоящему открываться. Я заметила, что мы могли сидеть в полной тишине и вести полноценную беседу. Например, если я хотела сесть в определенном месте у огня, одна из женщин говорила мне в моей голове, что это не самое лучшее место и мне стоит пересесть. Я пересаживалась, и никто ничего не говорил, все всё знали.
Живя в такой жаре, имея мало воды и еды, я превратилась в своего рода живую антенну. Ко мне приходили восхитительные образы, такие же четкие, как на экране телевизора. Я записывала их в дневник, и странным образом, как я потом узнала, многие из них предвосхитили будущие события. Мне привиделось землетрясение в Италии, и через 48 часов в Южной Италии произошло землетрясение. Мне привиделось, как кто-то стреляет в Папу, и 48 часов спустя на Папу Иоанна Павла II было совершено покушение.
Это работало и на простом личном уровне. Например, в лофте в Амстердаме, где мы жили, у моей подруги Маринки кровать всегда стояла в темном углу комнаты. И вот я сижу в пустыне в январе и вижу ее комнату в трехмерном виде. Кровать стоит у окна, а не в углу, и Маринки нигде нет, просто пустая комната. Я тогда записала в дневнике: «Странная картинка – как хорошо, что она передвинула кровать к окну». Только это. И дата.
Проходит полтора года. Я возвращаюсь в Амстердам. Иду к ней в комнату, и кровать стоит как обычно в темном углу. Я говорю: «Маринка, так странно, в Австралии посреди пустыни мне было видение, что твоя кровать стоит у окна. Я даже записала это в дневнике». Она говорит: «Можно посмотреть на дату?». Она смотрит на дату и говорит: «Я в это время уехала в Белград и сдала комнату паре из Швеции. И первое, что они сделали, передвинули кровать к окну. Когда я вернулась, я поставила ее обратно».
Вначале, когда я проводила время с женщинами племени, я страдала от невыносимых мигреней, вызванных жарой. Потом Улай привел ко мне знахаря из племени, который сказал, что может позаботиться о мигренях. Он попросил у меня контейнер, любой. У меня была банка из-под сардин, и я ему ее отдала. Он сказал лечь на землю и закрыть глаза. Я чувствовала, как он нежно прикасался губами к двум разным местам на моем лбу. Когда я открыла глаза, банка была наполнена кровью. Он сказал: «Это борьба, похорони ее». Я закопала банку в землю. Потом я посмотрела в зеркало, на моем лбу там, где он прикасался, были два синих пятна, кожа не была повреждена. И головные боли прошли, я чувствовала себя так легко. Как только я вернулась в город, у меня снова начались мигрени.
Женщины племени вполне приняли меня, но мужчины приняли Улая в гораздо большей степени. Он не прошел обряд инициации, но сблизился со знахарем племени по имени Ватума. И Ватума дал Улаю имя Тьюнгаррайи, что означало на пути к инициации.
После времени, проведенного порознь, мы с Улаем решили провести время вдвоем. Мы хотели посетить группу скал – странное место вокруг источника, похожее на место падения метеорита. Мы взяли джип, талоны кипятка, банки фасоли и отправились в путь. Шла третья неделя декабря, и мы хотели добраться до этого места к Рождеству.
Мы ехали по малонаселенной местности, взошла огромная полная луна, и мы начали говорить о том, что, по словам астронавтов, единственные человеческие постройки, которые видно из космоса, – египетские пирамиды и Большая Китайская стена. И оба сразу вспомнили прекрасную строчку из стихотворения китайского поэта второго века «Признания Великой Китайской стены»: «Земля маленькая и синяя, и я лишь трещина на ней». У нас неожиданно одновременно появились мурашки, этот китайский поэт каким-то образом предугадал то, что увидели потом астронавты – изображение Великой Китайской стены из космоса. В тот момент мы задумали еще один свой амбициозный проект: мы пройдем по стене навстречу друг друга с разных ее сторон и встретимся посередине. Никто до этого такого не делал, мы были уверены.
Мы непросто решили встретиться посередине, но и пожениться в момент встречи. Это было невероятно романтично.
Мы приехали к скалам. Место было действительно странным – источник, окруженный огромными валунами и красной землей. Солнце садилось, был канун Рождества. Я начала разводить огонь, чтобы приготовить ужин, потому что жарко было настолько, что поесть можно было только после заката. Огонь был нужен еще и для того, чтобы рассыпать пепел вокруг того места, где мы спали, для защиты от ядовитых змей и пауков.