Солнце зашло, и я начала готовить. И пока я готовила, над нами в полутьме начал летать клинохвостый орел. Он летал кругами, а потом сел прямо напротив нас с другой стороны костра. Он просто стоял и смотрел на нас: это была по-настоящему большая птица. Я перестала готовить и не могла пошевелиться, эта гигантская птица, стоявшая и смотревшая на нас, – гипнотическая картинка.
Мы не шевелились. Мы так и не поели, просто оставив нашу еду. Темнота сгущалась, а он по-прежнему стоял там. В конце концов, изможденные мы уснули.
Мы проснулись с первыми лучами солнца и увидели, что орел по-прежнему стоял на том же месте, не шелохнувшись. А потом, я никогда этого не забуду, Улай подошел к птице и дотронулся – она упала замертво. Он был полностью съеден муравьями. У меня все тело покрылось мурашками. Мы собрались и быстро уехали.
Пару месяцев спустя мы покинули пустыню, вернулись в Элис Спрингс и ужинали с Филипом Тойном и Дэном Вачоном, антропологом. Мы рассказали им все наши истории: про ритуалы, сны и излечение мигрени. А потом Улай сказал: «Ах, да, и Батуми, тот знахарь, дал мне имя Тьюнгаррайи». Дэн, у которого был словарь языка аборигенов, сказал: «Дайте мне посмотреть». Он посмотрел и выяснилось. «Это означает умирающий орел», – сказал он.
Чему мы научились у пустыни и людей, в ней живущих? Не двигаться, не есть, не говорить. Поэтому, когда мы вернулись в Сидней для следующих шести месяцев нашего проекта, перформансов, мы решили сделать ровно такую же работу: без движения, без еды, без слов. Мы назвали ее «Золото, найденное художниками».
Название было одновременно буквальным и метафоричным. Мы действительно нашли 250 грамм золота в малонаселенной части, используя армейский металлодетектор. В переносном смысле наш опыт жизни с аборигенами стал для нас чистым золотом. Мы открыли для себя покой и тишину. В пустыне мы сидели, смотрели и размышляли или не размышляли. Мы оба чувствовали телепатическое общение с аборигенами. Как это было бы сидеть и смотреть друг на друга так долго, как это возможно, и еще дольше? Достигнем ли мы другого состояния сознания? Начнем ли мы читать мысли друг друга?
Новая работа должна была происходить таким образом: восемь часов мы будем сидеть за столом напротив друг друга на стульях, не то чтобы комфортных, но и не некомфортных при этом, и смотреть в глаза друг друга, не двигаясь, не вставая. На стол мы положим позолоченный бумеранг, золотые самородки, которые нашли в пустыне, и опять змею, метрового алмазного питона по имени Дзен. Змея символизировала жизнь и аборигенский миф о сотворении мира; объекты отсылали к нашему пребыванию в пустыне.
Просидеть весь день без движения, звучало просто. На деле это оказалось совсем непросто. Уже на первом показе мы поняли, как сложно это будет.
В первый день в Галерее Нового Южного Уэльса все было хорошо первые три часа. Потом большие мышцы на наших ногах, бедрах и голенях начало сводить, в шее и плечах стала пульсировать боль. Но условие отсутствия какого-либо движения предполагало, что подвигаться, чтобы облегчить боль, было невозможно.
Это невозможно описать. Боль это сильное препятствие. Она приходит как шторм. Мозг говорит тебе, ну я могу подвигаться, если нужно. Но если ты не двигаешься, если у тебя хватает силы воли не пойти на компромисс или сделку, боль становится такой сильной, что кажется, потеряешь сознание. И в этот момент – только в этот момент – боль пропадает.
Мы показывали «Золото, найденное художниками» шестнадцать дней подряд в Сиднее. Все это время мы ничего не ели, только пили сок и воду по вечерам и не разговаривали друг с другом.
Мы начали 4 июля 1981 года. И просмотрев на Улая два часа, пытаясь не моргать, я начала видеть вокруг него ауру – «чистый, светящийся желтый цвет», как написала я в дневнике. Знакомая боль в теле вернулась. Чтобы оставаться неподвижной, я представляла, что кто-то из публики нацелил на меня пистолет, и, если я пошевельнусь, он выстрелит.
После каждого перформанса я делала записи в дневнике. «Сегодня я думала, потеряю сознание», написала я на четвертый день, 7 июля.
Странный жар появился в моем теле. Мне удалось остановить боль в голове, шее и позвоночнике. Теперь я знаю, что нет более или менее комфортной позиции. Даже самая комфортная поза со временем становится нестерпимой. Теперь я понимаю, что нужно просто принять нестерпимое: встретить боль и принять ее.
Однажды это случилось: ничто не двигалось, боли не было, только биение сердец, и все превратилось в свет. Такое состояние было для меня таким ценным. Это длилось пока он не превратился в пустое голубое пространство, окруженное светом. Я чувствую, что происходит что-то важное. Это пустое пространство реально. Все другие лица и тела всего лишь разные формы проекций. Я есть это пространство тоже. Это помогает мне не двигаться.
Я открыла новую версию себя, в которой боль не имела значения. Не то чтобы изменения во взгляде заставили боль исчезнуть. Это просто ушло. Это было, и теперь этого не стало. И когда я сидела и смотрела на Улая в четвертый день, он исчез. Я видела только очертания его тела. Внутри них был лишь синий свет, самый синий-синий свет, который можно было вообразить, как небо в безоблачный день на греческих островах. Это было шокирующим. Теперь, из-за того что я не могла поверить, что у меня галлюцинации, я моргала и моргала – но ничего не менялось. Улая больше не было напротив меня. Был только синий свет.
Годы спустя мне на ум пришло сравнение того состояния с эпизодом «Идиота» Достоевского. В этом романе князь Мышкин подробно описывает ощущения, предшествующие эпилептическому припадку: он ощущал самое сильное чувство гармонии со всем вокруг и тактильно ощущал легкость и светлость природы. Как писал Достоевский, ощущения настолько сильные, что нервная система не может их воспринять, и в результате случаются эпилептические судороги.
Эти ощущения кажутся очень похожими на те, что испытываю я в длительных перформансах. Такие работы ритмичны и постоянны: там нет неожиданностей для тела, и мозг отключается. И тогда ты пребываешь в гармонии со всем вокруг, в этот момент к тебе приходит то, что я называю «жидкое знание».
Я верю, что универсальное знание окружает нас повсюду. Вопрос лишь в том, как достичь его понимания. Многие люди испытывали момент, когда что-то в их мозгу восклицало: «О, Боже, теперь все понятно!». Эти моменты случаются так часто, знание всегда готово к нашему восприятию. Нужно просто выключить все шумы вокруг. Чтобы сделать это, надо истощить мыслительный аппарат и энергию. Это очень важно. Вы действительно должны дойти до такого истощения, чтобы не осталось совсем ничего: так устать, чтобы реально быть не в состоянии больше ничего испытывать. Когда мозг устает так, что больше не может думать, в этот момент «жидкое знание» и может прийти к вам.
Достать это знание мне было очень тяжело, но я это сделала. И единственный путь победить и получить его – никогда, ни при каких обстоятельствах, не сдаваться.
8 июля я написала: «Сегодня время длилось очень долго. Под конец я очень сильно ощущала себя, особенно свой запах». В ту ночь я написала: «Мне снилось, что мне делают операцию на мозге. У меня опухоль и мне осталось жить только несколько дней. Доктора звали очень странным именем».
На следующий день у меня снова было ощущение, что я чувствую каждый запах в комнате, как собака. И я написала в своем дневнике:
«Ощущение любви ко всем и всему. Теплый воздух снаружи и изнутри. Сегодня я не двигалась. Спустя пять часов я преодолела физическую боль и желание двигаться. Последние три часа я не испытывала боли. Я ощущала лишь свет и тишину. Я установила контакт с болью. Я могла контролировать ее, если дышала определенным образом и останавливала поток своих мыслей. Сегодня что-то напугало змею. Она сжалась и сначала бросилась к Улаю, потом ко мне. Я четко ощутила чистую физическую боль в правом виске. Теперь я могу заметить самые тонкие изменения ауры Улая. Я по-другому воспринимаю время. Я ему подчиняюсь. Ничто не является важным. Иногда я чувствую, как сильный поток идет из моего тела. Когда заканчиваются восемь часов, я встаю и вижу все, как в первый раз. Голова немного кружится, я не чувствую усталости, но чувствую боль в теле. Усталость и боль больше не одно и то же. Я люблю malog [ «маленького»] Улая».
10 июля боль в плечах стала настолько сильной, что я позволила своим рукам упасть на колени. «Я разозлилась на себя из-за этого движения», – записала я.
После этого все пошло легко. Сегодня время было самым коротким. За два часа до окончания в лице одного югослава появился настоящий дьявол. Он подошел ко мне и сказал «Как ты, Марина?». Это настолько выбило меня из моего состояния, что мое сердце начало бесконтрольно ускоряться.
Мне потребовалось достаточно много времени, чтобы успокоиться. После этого этот человек по-разному отвлекал меня, пытаясь привлечь мое внимание. Он стучал ногой, кашлял, а в конце сказал – до свидания. Я не могла поверить, что меня так это выбило. Мне потребовалась невероятная сила, чтобы вновь успокоиться. Завтра я попрошу главного куратора Бернис Мерфи выставить охрану.
Человек, потревоживший меня, был всего лишь посетителем, заговорившим со мной на сербско-хорватском языке, пытаясь тем самым вызвать мою реакцию. Я не показала виду, но внутри очень запаниковала.
На следующий день он пришел снова:
11 июля
В позвоночнике только боль. Ноги бесконтрольно трясутся. Но время бежит быстро. Тот же югослав приходил опять и два раза спросил меня: «Как ты, Марина?». На этот раз он в меньшей степени отвлек меня. И снова ощущение мира. Дома неописуемое удовольствие выпить сока – счастье.
Следующие два дня были очень тяжелыми.
12 июля
Кризис. Нет концентрации. Публика непримечательная. Много шума и запаха. Время не движется. Я нервничаю. У Улая болит низ живота. Осталось семь дней. Надеюсь, у нас получится довести дело до конца. В один момент ощутила, что потеряла свое тело, но быстро вернулась. Публика помогает мне не двигаться. Кто поможет мне п