Там находится очень известный суфийский храм. Мы долгое время переписывались с суфийским философом и учителем и договорились о встрече в Бодх-Гая. В то время Тибет был мне не очень интересен, но суфизм был для меня очень важен. Я читала поэзию Руми, танцы дервишей и все остальное восторгали меня.
Мы приехали в Бодх-Гаю и искали место для ночлега. Отелей там не было, только несколько гостевых комнат. Но китайский храм был огромен, и в нем было очень спартанское общежитие – по сути, просто место с лавками, где можно было расстелить свой спальный мешок и остаться за какие-то гроши, вроде 50 центов за ночь. Было уже темно, мы пошли туда и обнаружили там пару свободных скамеек.
Мы что-то поели и уснули. Посреди ночи мне понадобилось в туалет. Надо было идти наружу, потому что ванной не было, только отхожий домик в нескольких метрах. Было очень темно, а фонарика у меня не было – я шла просто по ощущениям, зацепилась за ступеньку и упала, сильно подвернув лодыжку. Когда я проснулась на следующее утро, лодыжка очень сильно распухла, посинела и адски болела. Я не могла наступить на ногу.
При этом на три часа дня в тот день у нас была назначена встреча с суфийским учителем. И это было вопросом жизни и смерти – мы должны были его увидеть. Улай очень сомневался по поводу моей лодыжки. Я сказала: «По крайней мере, давай дойдем до храма. Может быть, как-нибудь получится».
Мы сели в велорикшу и отправились в храм. И вот он стоял наверху горы, в трехстах ступеньках от нас. Я воскликнула: «О, Боже!». Потом сказала Улаю: «Ты знаешь, что я сделаю. Я буду ползти и к трем часам приползу, я буду там к назначенному времени». Мы купили пару зонтиков, потому что солнце было палящим. Было десять утра, и я начала ползти вверх по ступенькам.
Улай пошел сразу наверх, а я поползла вверх на своей заднице – медленно, медленно. У меня было немного еды, вода и зонтик. Солнце было ужасным, боль была ужасной. Но к трем я добралась.
Ровно в три нас отвели в специальную комнату в храме. Я села, положив ногу на стул, обернув полотенце вокруг нее, лодыжка выглядела ужасно, а болела еще больше. Потом прибыл суфийский учитель и сел перед нами. Первым делом он посмотрел на мою лодыжку. «Что случилось?» – спросил он. Я рассказала. Он спросил: «Но как ты преодолела ступеньки?». Я сказала, что начала ползти в десять утра и доползла. Казалось, он был впечатлен.
Потом у нас состоялся разговор. Он был очень интересным – мы обсуждали переход между жизнью и смертью, как душа может покинуть тело через родничок на голове. Все эти вопросы давно меня интересовали.
В конце пара учеников подала нам чай. Учитель сказал: «Не спешите, пейте свой чай, а у меня другая встреча. Было очень приятно с вами встретиться». Он ушел, а мы остались допивать чай. Я откладывала неизбежное – знала, что вскоре придется встать и преодолеть вниз триста ступенек. Я встала, но боли не было. Ноль. Это было очень странно, потому что лодыжка до сих пор выглядела распухшей. Я слышала, что эти люди обладают силой исцелять боль, но в первый раз я почувствовала это на себе. Я просто спустилась по лестнице. Лодыжка была распухшей еще три недели, но боли больше не было.
Мы были там уже несколько дней, когда появились слухи, что приедет учитель Далай-ламы. Это был Линг Ринпоче, самый важный из всех учителей. Говорили, что он приедет в тибетский храм. Я никогда не была в тибетском храме.
Кто-то мне сказал, что, если я хочу увидеть его и получить его благословение, мне нужно купить специальную белую шаль и, стоя перед ним, передать ему эту шаль. Он благословит шаль и повяжет ее мне на шею.
Мы купили шали и встали в большую очередь у храма. Линг Ринпоче был внутри. Мы ждали долгое время, и наконец я оказалась перед ним. Это был пожилой человек, по крайне мере, ему было лет восемьдесят, и он сидел в позе лотоса. Под красным халатом у него был большой живот. Я подала ему шаль, и он протянул мне ее обратно, но потом сделал что-то, чего не делал с другими. Он сделал маленький очень нежный щелчок по центру моего лба и улыбнулся.
Улай шел за мной, но его взаимодействия с Линг Ринпоче я не видела. Я подошла к коридору храма и села. Через пять минут у меня появилось ощущение, что у меня горит все тело. Я стала клубнично-красной и начала бесконтрольно рыдать. Огромные, с заглатыванием рыдания вырывались из моей груди. Я не могла остановиться. Я была так смущена, что мне пришлось выйти из храма, и продолжала рыдать еще три часа. У меня все лицо деформировалось.
Я постоянно спрашивала себя: «Почему я так рыдаю? Что со мной происходит?». Потом меня начало осенять: это было связано с этим человеком, который щелкнул меня в лоб так нежно, в нем было что-то невероятно смиренное, невинное и чистое. Я думаю, эта невинность открыла мое сердце. Если бы этот человек сказал мне открыть окно и прыгнуть, неважно по какой причине, я бы сделала это. Это было что-то, чего я никогда не испытывала – полная капитуляция. Чистая любовь. И пришло это так неожиданно, как волна.
Потом приехал его святейшество Далай-лама, и мы ходили на его лекции. С ним было так легко повстречаться в те дни, он разговаривал с любым. Во время этих встреч я поняла одну важную вещь. Он сказал, что вы можете сказать человеку самую ужасную правду, если сначала откроете его сердце юмором. Иначе, сердце захлопнется, и ничто уже туда не попадет. Это было настолько великолепно просто находиться в его присутствии. И это была лишь наша первая встреча с ним; потом последовали многие другие.
После этого мы провели двадцать один день в випасане ретрите. Випасана связана с осознанностью – дыхания, мыслей, чувств, действий. Мы голодали и делали все – сидели, стояли, лежали, ходили, даже ели – в очень медленном режиме, для того чтобы лучше понимать, что на самом деле мы делаем. Випасана в дальнейшем стала одним из краеугольных камней метода Абрамович.
Вернувшись в Амстердам, мы остановились в доме Кристин Кениг. После жары Бодх-Гаи в Амстердаме была очень морозная зима – было так холодно, даже внутри, что вода в туалетах замерзала.
Есть даже фотография тех времен, где я писаю в раковину Кристины, и это было не для фото, иначе просто было никак.
Однажды Кристина, вернувшись из города, сказала, что столкнулась с другом, который сказал ей: «Я видел сына Улая, он все больше становится похожим на него».
«Какой сын?» – сказала я. Единственный сын, которого я знала, был в Германии. Когда я спросила Улая, правда ли, что в Амстердаме у него есть второй сын, он от всего отрекся, сказав, что люди сплетничают, чтобы разлучить нас.
В начале 1983 года наш друг Майкл Лауб взял нас с собой в Тайланд, чтобы помочь с видео, которое ему заказали; вместо этого мы загорелись идеей сделать свое видео, которое Майкл спродюсировал для бельгийского телевидения, оно называлось «Город ангелов».
Съемки были на севере Бангкока в Аюттайе, бывшей столице, разрушенной бурманской армией в войне против сиамцев в восемнадцатом веке. Мы хотели в полной мере передать атмосферу это странного и чудесного места с множеством разрушенных храмов. У нас были строгие правила: снимать только местных – попрошайку на улице, водителя рикши, молодых ребят, управляющих лодками на каналах, маленькую девочку; и не снимать себя. Отсутствие нарратива, только звук тайского языка, как музыкальный фон, а не смысл произносимого. Для придания визуальной красоты мы снимали только ранним утром, сразу после рассвета, и вечером, во время заката.
Это для нас было чем-то совершенно новым, впервые наша работа была про других, а не про нас. Мы хотели запечатлеть в картинке и звуке странность жизни посреди этих руин и прошлых смертей, которые они символизировали. В одной съемке, особенно гипнотической, попрошайка стоял с зеркалом в одной руке и с мечом в другой, и в то время, как лучи закатного солнца отражались в зеркале, попрошайка медленно подносил меч к своей голове, превращаясь на наших глазах в мифического героя. В другой сцене камера скользила по длинному ряду взрослых и детей, лежащих на земле, рука в руке, пока не останавливалась на черепахе, которая высовывала голову из панциря и уползала.
Нам казалось важным привносить в свои работы богатые культуры, с которыми мы знакомились. И позже в тот год мы задумали расширить «Ночной переход» ровно так, чтобы это учесть.
На этот раз мы выбрали круглый стол, за которым сидели четыре человека. Две пары, лицом друг к другу: Улай и я, и, представляя два столь важных места для нас, австралийский абориген и тибетский монах. «Союз ночного перехода».
Голландское правительство и амстердамский музей Фодор согласились спонсировать эту работу. В попытках привести монаха из Тибета, музейные кураторы выяснили, что у большинства тибетских монахов нет паспортов. И каким-то образом они нашли монаха в тибетском монастыре в Швейцарии. А тем временем Улай вернулся в Австралию и нашел пинтупи. Когда он спросил своего старого друга знахаря Ватума, не хотел бы тот приехать в Европу, чтобы принять участие в нашем перформансе, он ответил, что не просто хотел бы, а очень бы этого хотел.
Мы исполняли «Союз ночного перехода» четыре дня в апреле в лютеранской церкви в Амстердаме. На этот раз, из-за наших гостей мы сидели по четыре часа, вместо восьми – не то, чтобы мучительное испытание, но и не прогулка в парке. В первый день мы начали на рассвете, во второй – в полдень, в третий – на закате, в четвертый – в полночь. На восточной и западной сторонах стола сидели мы с Улаем на стульях с подлокотниками, Ватума и монах Нгаванг Соэпа Луйер на подушках на севере и юге стола. Стол в диаметре был 2,5 метра и был покрыт золотом. Нгаванга безмятежно сидел в позе лотоса, Ватума, напротив, сидел напряженно, скрестив под собой ноги, как высматривающий добычу охотник – я была уверена, если бы пробежал кролик, он бы вскочил и поймал его.
Эта работа была поистине первопроходцем в своем роде. Две эти культуры, тибетская и аборигенов, никогда ранее не встречались. Я думаю, мы помогли другим культурам открыться остальному миру. Сегодня мультикультурализм общераспространенное явление, тогда это было чем-то совершенно новым. Настолько, что в Голландии даже были разговоры об обоснованности трат публичных средств на такую странную нематериальну