Раньше работалось намного проще — одна книга контроля происшествий для начальствующих, другая для трудящихся, клади себе под попу и ажур. А нынешние демократические игрища с законностью до добра не доведут; известно ведь, что закон как одеяло узкое на двуспальной кровати — всегда кто-то будет голый. Капитан докурил, выбросил фильтр в поганое ведро, и в эту минуту отворилась дверь, пропуская майора Павлова из профилактической службы. Поверх ментовской формы он, чтобы не светиться, накинул нынче бараний полушубок и толстой, курносой рожей своей, в совокупности с прикидом, чем-то здорово смахивал на пребывающего в запое дворника.
— Игнатич, обедать пойдешь? А то кишка кишке рапорт пишет, — мило пошутил он, а Степанов, прикинув, сколько денег имелось в кармане его коричневой, купленной еще в эпоху застоя пиджачной пары, наконец решился и сказал:
— Пошли.
В коридоре к ним примазался бывший сослуживец Сенька Козлов, и хоть работал он нынче в кадрах, и было доподлинно известно, что еще и на федералов, но присутствие его пришлось стерпеть, и уже через минуту чекистская троица окунулась в пронизывающий до костей холод морозного январского дня.
— Сегодня холодно, — тонко подметил наблюдательный майор, и до самой кормобазы не разговаривали — не о чем было.
Наконец подошли к дверям пельменной «Труффальдино» — заведения, многократно проверенного и для желудка опасного не очень, — кинули завистливый взгляд на двух счастливцев, заедавших пельменями водочку, и, пристроившись в конец небольшой очереди, состоящей из готовившихся пообедать пролетариев, ухватили по пустому подносу загодя — так, на всякий случай. Нынче смена была неудачная — на раздаче стояла всем известная Люська и, энергично шевеля выглядывавшими из-под короткого халата бедрами, шустро «обувала» клиентов, пользуясь тем, что трудовой народ смотрел большей частью на эти самые прелести, а не на весы.
— Ты с чем пельмени будешь — с уксусом или со сметаной? — заинтересованно спросил Степанова майор Попов, сглатывая слюну, и, не дождавшись ответа, пояснил: — Уксус, он для пищеварения хорош, ну если кислотность пониженная.
Кадровик Козлов в беседу не лез, стоял степенно и, мечтательно глядя на розовые ляжки раздатчицы, почему-то глотал слюну и облизывался. Между тем у капитана Степанова тоже начал выделяться желудочный сок, и он стал прикидывать, что бы еще взять к уже изрядно доставшим пельменям, и в этот самый момент глаза его как бы на секунду окутало что-то темное, голова закружилась сильно-сильно, и он даже задрожал от внезапно накатившей на него бешеной злобы. Он глянул на жующие, красные от водки рожи пролетариев, на розовые, паскудные ляжки шалавы с половником и, закричав страшно: «Ненавижу», хорошо отработанным движением дернул из кобуры «стечкина». Мгновенно дослав патрон, он щелкнул предохранителем и парой выстрелов сразу положил двух гегемонов под стол, потом прострелил башку дико завизжавшей раздатчице и, глядя, как она уткнулась наштукатуренной харей в котел с пельменями, радостно засмеялся. В это время коллеги его протерли мозги, и, когда один из них закричал истошно: «Брось ствол, Игнатич, остановись», а другой попытался до «стечкина» дотянуться, капитан, разорвав дистанцию, расстрелял их в упор и, глядя, как задергалось тело кадровика в смертных муках, пнул его ногой и, закричав: «Стукач поганый», с наслаждением раздробил ему пулей череп.
Бурное ликование переполняло его всего, и он не сразу обратил внимание на замерших у входа двух серьезных, коротко стриженных мужичков, а напрасно, — в руках одного из них мгновенно оказался ствол, и последнее, что Николай Игнатьевич увидел в этой жизни, была вязкая непроницаемая темнота, стремительно на него надвинувшаяся.
Глава вторая
Было часа два пополудни, стылый блин зимнего солнца низко зависал в морозно-голубом небе, и работы не было совершенно — народ ехать не желал. Опальный майор Сарычев вывернул с Ленинского проспекта обратно на Московский и, подъезжая к автобусной остановке, не удержался и жульнически подумал: «Хочу девушку долларов на пять». Сейчас же молодая гражданка подняла руку в черной кожаной перчатке и расстроенным голосом спросила у затормозившего Александра Степановича:
— За четвертак на Южное отвезете?
Он молча кивнул головой и, плавно тронувшись с места, покосился понимающе на букетик из четырех гвоздик. Пассажирка, заметив его взгляд, сказала просто:
— Сокурсницу хороню.
Помолчала немного, вытерла внезапно повлажневшие глаза и, добавив:
— К моргу опоздала, автобус уже уехал, — вдруг заревела, как-то уж очень по-бабьи всхлипывая.
Сарычев женских слез выносить не мог, его сразу же начинало трясти, и, нахмурившись, он сурово поинтересовался:
— Умерла-то отчего?
Попутчица плакать перестала, сказала тихо:
— Маньяк убил, — и, не заметив никакой ответной реакции, искренне удивилась: — Вы чего, телевизор не смотрите?
— Нет его у меня, — простодушно отозвался майор, даже не подозревая о том, что третьего дня по ящику специально выступал какой-то деятель из «убойного» отдела, обещал маньяка поймать и по-отечески давал советы, как лучше юным девам уберечься от убийцы-извращенца.
— Сердца вырывает из груди и головы отрезает. — Зареванные глаза пассажирки округлились, и она перешла на шепот: — И изнасилует непременно, Надюху-то на улице нашли вообще голой, в луже крови.
Она опять заревела, но Сарычев на это внимания уже не обратил. Перед майорскими глазами стояла аналогичная картина, однажды уже виденная им после похода с Машей в театр. Вспомнив беззащитное женское тело в набухшем от горячей влаги снегу, он внезапно ощутил себя Сволидором — праворучником дружины храма Святовита, что на Руяне-острове, — и от стыда и гнева побелел подобно мелу. Не пристало мужу, на коего благодать божеская излита, терпеть зло подобное, и только присутствие пассажирки не позволило Сарычеву застонать хрипло и протяжно.
Между тем уже приехали, и, денег с попутчицы не взяв, майор покатил обратно в город. На КПП гаишники тормозили всех без разбору — несли на своих плечах службу по усиленному варианту, — и, недоумевая на дорожных стражей, спокойно пропустивших его полчаса назад, а ныне не разрешающих вернуться без шмона, Александр Степанович спокойно пору лил в среднем ряду, наивно полагая, что кто-то будет голосовать. Он уже проехал Дунайский, когда взади резанул ухо звук мощного сигнала и часто-часто заморгали дальним светом, — кто-то «семерку» обгонять ленился и нахально требовал уступить дорогу. Майор взглянул на спидометр — стрелка там застыла против шестидесяти пяти, слева ряд был свободен, и стало ясно, что, заскучав, в джипе просто решили немного потешиться.
Он включил правый поворотник и съехал в крайний ряд, надеясь, что этим все и закончится, но фары сзади продолжали мигать, а сигнал, похожий на паровозный гудок, не умолкал, и внезапно майору это надоело. Он резко дал по тормозам, ощущая себя суровым воином с сердцем обросшим шерстью, и лоханувшийся водила джипа подпер «семерку» в задний бампер, а Александр Степанович, чувствуя, как что-то ярко-красное, похожее на лаву, начинает бурлить в солнечном сплетении, вышел из машины.
— Ты что же творишь, пидер вонючий? — Из иномарки под хлопанье дверей вылетели двое — в куртках — «пилотах», стриженые и крутые, как вареные яйца.
Мгновенно сказавший лишнее братан заполучил увесистый пинок чуть пониже живота и, согнувшись, упал на снежок, а его товарища решивший не вступать в полемику майор с ходу ухватил чуть пониже кадыка и не торопясь пальцы сблизил — раздался хрип, лицо любителя острых дорожных ощущений посинело, и он присоединился к лежащему у колес водителю. Глянув на них мельком, Сарычев распахнул дверь и вытащил из джипа третьего члена экипажа, добровольно выходить не пожелавшего. Энтузиазма на его прыщавой харе не наблюдалось, и, слегка тряханув пассажира за отворот куртки, едва не сломав ему при этом шею, майор произнес с неподдельной горечью:
— Что ж это вы, голуби, дистанцию не блюдете, машину вот мне шваркнули, а? Денег давайте, а то настроение у меня неважное сегодня, сокрушу, — и подтолкнул еще стоявшего на ногах братана — мол, озадачься, родимый.
В этот самый момент обладатель отбитого мужского достоинства, видимо несколько оклемавшись, начал подниматься на ноги, хватаясь при этом за газовый ствол РГ-89, из которого так хорошо пуляется дробью. Развертывание дальнейших событий Сарычев ждать не стал, а, мгновенно дистанцию сократив, мощным ударом в лоб вырубил стрелка напрочь. Он упал лицом вниз и замер, а ошалевший от увиденного, пока еще здоровый, братан привычным движением сноровисто выгреб содержимое карманов лежавших коллег, потом добавил свои кровные сбережения и, получив апперкот в челюсть, оказался настоящим другом — тихо залег рядом со своими подельщиками.
По-прежнему ощущая себя воином, не ведающим жалости к врагам, майор выкинул ключи от джипа в сугроб, туда же зашвырнул «газуху» и покатил домой, — нынче денег у него было в избытке. По пути он заскочил на «барыгу», приобрел для Маши электрошокер — сердце надо беречь, — и уже на подходе к дому его вдруг посетила мысль, что, судя по всему, насиловали и мочили девиц непосредственно в лайбе. Ехать домой расхотелось, и Сарычев медленно попилил в крайнем правом ряду, пристально вглядываясь в голосующих молодых женщин, помня мудрые слова о том, что попытка не пытка.
Наконец он увидел подходящую — радужное сияние вокруг ее тела стремительно блекло, — и, ощутив, что сегодняшнюю ночь она вряд ли переживет, Сарычев на ее призыв не откликнулся, а проехав чуть вперед, остановился. Девица томилась недолго — через минуту ее подобрала белая «девятка» и стремительно повлекла куда-то в район Парголова. Водила в лайбе был классным, и Сарычев больше чем на три корпуса его не отпускал, хорошо понимая, что тот легко может оторваться с концами. Наконец выехали на Выборгское шоссе, и передний привод дал о себе знать — «девятка» начала быстро уходить. Особо упираться рогом майор не стал, и когда наконец он ее догнал, то вокруг уже было полно народа: под покровом быстро опустившейся темноты машина на полном ходу въехала в бампер не про