С этими словами, осторожно упаковав зелье и меч в овечью шкуру, он перевил ее ремнями, протянул сверток Сарычеву и сказал:
— Прощай, брат Ярокош, увидимся в Ирии.
— Храни тебя Перун, — ответил Сарычев и вышел с крыльца на улицу.
Солнце уже скрылось, было темно, морозно и снежно. Быстро оставив речку позади, Сарычев некоторое время без радости двигался поперек ветра по своим собственным следам и внезапно осознал, что он единственный, кто нынче заброшенной деревней поинтересовался, похоже, что все ее как бы уже похоронили. А ведь известно, что тот, кто забывает свое прошлое, лишается будущего.
Однако хоть занят был майор своими мыслями, но, услышав вскоре странные звуки неподалеку, насторожился, и не зря. От любви до ненависти, как известно, только один шаг, и беспризорные когда-то лучшие друзья человека, сбившись в стаю и грозно рыча, быстро взяли Александра Степановича в кольцо, и его дальнейшая судьба отчетливо читалась в их горящих от злобы и голода глазах. Перспектива быть съеденным братьями нашими меньшими Сарычева не прельщала никак, и, мгновенно раскрутив в животе ярко-алый шар, он стеганул огненным бичом ближайшую зверюгу вдоль хребта. Раздался вой, и запахло паленым, а майор, увернувшись от щелкнувших совсем близко клыков, мгновенно провел воспитательную работу еще с одним членом стаи, и одичавшие барбосы, скуля и гавкая, с Александром Степановичем дел иметь не захотели.
Весь оставшийся путь он проделал в полнейшем одиночестве, лишь убывавшая луна висела на звездном морозном небе, да где-то далеко-далеко ухал филин, — видимо, ужинал кем-то. Без приключений отыскав сугроб, внутри которого покоилась «девятка», майор ее откопал, обнаружив при этом, что щетки уперты, а боковое зеркало выломано, и, нагрев двигатель, что было сил покатил к дому.
Желудок настоятельно требовал пищи, и, вспомнив, что в холодильнике у него имелось рыбное филе, Александр Степанович сразу представил, как он его вкусно пожарит — с картошечкой и лучком, — а запивать все это будет томатным соком, и от таких мыслей даже застонал. Он еще не знал, что нынче поесть ему не придется вовсе.
Глава семнадцатая
«Девятка» шустро, как только позволял нечищенный от снега асфальт, катилась по направлению к Питеру, и, когда до него оставалось уже совсем чуть-чуть, по радио в криминальной хронике сообщили неприятное, — оказалось, что известный репортер Трезоров с сегодняшнего дня пребывает в реанимации. Известие это Александру Степановичу не понравилось чрезвычайно, и, въехав в город, он первым делом поинтересовался, какая больница нынче находилась в статусе дежурной, и не мешкая направился на улицу Гастелло. Очень скоро выяснилось, что сволочи на радио все напутали: да, Трезоров поступал, в состоянии средней тяжести — множественные ушибы, перелом носа, ребро вроде бы сломано плавающее, — но от госпитализации отказался, о чем даже имелась подписанная им же бумаженция, а ушел домой он на своих двоих. Выругавшись по-черному, Александр Степанович вернулся в машину и, отыскав в бардачке трезоровскую визитку, с сожалением вспомнил о несъеденном рыбном филе и страдальцу позвонил на хату. Трубку взяли, и женский голос на просьбу Алексея Фомича позвать без всякого выражения ответил:
— Он плох, а вы кто?
— Сарычев моя фамилия, — сказал майор, и немедленно в разговор вклинился сам, видимо подслушивавший, Трезоров:
— Саша, уходить тебе надо. — Голос у него был испуганно-усталый, — видимо, ему действительно поломали ребра, и говорил он поэтому приглушенно-тихо. — Эти сволочи тебя искали, и я тебя, Саша, сдал, иначе убили бы, телефон твой отдал. — Он замолк на мгновение. — Саша, прости, если можешь, яйца мне отрезать хотели, и я сказал…
— Сколько их? — Майору вдруг стало легко и спокойно, и, не дослушав до конца трезоровский лепет о том, что бандитов было немерено, он пожелал: — Поправляйся, болезный, — и трубку повесил.
Хорошо еще, что кинодеятелю был известен телефон только квартиры Сарычева, и, представив, что сейчас творится там, Александр Степанович усмехнулся зло, а потом, подумав внезапно: «А чего гадать-то, надо съездить и посмотреть», принялся распускать ремни на свертке из овечьей шкуры.
Не доезжая до своего дома, майор завернул меч в ватник и, зажав сверток под мышкой, гуляющей походкой направился к своей парадной. Машин вокруг было припарковано множество, но сразу же Сарычев ощутил, что два «мерса» и джип «гранд-чероки» стоят как раз напротив входной двери — по его душу, и наверняка те, что наверху, уже держат стволы на «босоножке».
Спокойно зашел майор в парадную и, отбросив ватник, примерился к мечу, а Свалидор сказал: «Хороший клинок и заточен по-боевому, но для одной руки тяжеловат» — и, перехватив оружие двойным хватом, Сарычев направился к своей двери и на мгновение замер.
В квартиру набилось сразу шесть человек, снизу на лестнице слышались крадущиеся шаги, и, подумав мельком: «Уважают, сволочи», Александр Степанович сильнейшим йоко-гири — боковым ударом ноги — сорвал замки и ворвался внутрь. Такого никто не ожидал, и, сделав боевой разворот, Сарычев мгновенно перерезал горло трем стоящим в прихожей бандитам и сейчас же, проколов насквозь через закрытую дверь сортира сидевшего на горшке страдальца, устремился в комнату. Там его уже ждали, и, отрубив в локте руку со стволом у одного не в меру резвого стрелка, майор закрылся им от выстрелов его коллеги и уже из-за безжизненного тела мгновенно пронзил тому мозг.
На секунду воцарилась тишина, но Сарычев был начеку, и, как только в квартиру осторожно зашли трое молодых людей с пистолетами наготове и, увидав мертвые тела, распростертые в луже крови, испуганно замерли, он с быстротою молнии зарубил их, причем одного — «ударом монашеского плаща». Враг при этом рассекается косым ударом от левой ключицы до пояса, верхняя часть его тела откидывается в сторону и обнажается печень, которую при желании можно вырвать и съесть, что самураи практиковали весьма часто. Как Александр Степанович ни был голоден, но делать он этого не стал, а, на секунду замерев и вслушавшись в происходившее на лестнице, бросился вниз — предстояло еще поговорить с теми, кто затаился в автотранспорте. На площадке второго этажа его снова поджидали; уйдя от пули «пластом», майор метнул меч в горло стрелявшему и, резко кувыркнувшись, с ходу вырвал пах у второго стрелка. Вернув себе клинок, он выскочил из парадной и, стремительно пробежав «лесенкой» под выстрелами до джипа, под конец выполнил «лепесток» и, вывернув наружу кишки у палившего в него водилы, уселся за руль.
В это самое время в окнах многострадальной сарычевской квартиры полыхнуло, и раздался сильный взрыв, чему сам Александр Степанович удивился не очень: как и было задумано, вначале бы его «трюмили» до смерти, а потом «послали бы на луну», история обычная, вот только, видно, кто-то из бандитов перебздел и, сидя в машине, включил дистанционный взрыватель раньше времени. Как бы в подтверждение его мыслей оба «мерседеса» взревели двигателями и рванули в разные стороны. «Хорошо, что ремонт в квартире не делал», — подумал Сарычев и, выбрав иномарку покрупнее, припустил следом.
Джип был просто замечательный — мощный, удобный, на классной «мишелиновской» резине, — и, быстро срезав угол через детскую площадку, майор «мерседес» достал и, не мудрствуя лукаво, шмякнул его с ходу массивным бампером в зад таким образом, что понесло того на бетонный столб, однако водила справился и иномарку вывернул, а из заднего бокового окна кто-то высунул «шмайсер». Выстрелов Сарычев дожидаться не стал, а присев под руль, услышал, как пули начали поганить подголовники кресел, и, резко уйдя вправо, из-под обстрела ушел. В следующее мгновение он уже «мерседес» достал и, обогнав, резко крутанул руль влево.
Скорость у обеих машин была приличной — где-то под сотню, а свежевыпавший снежок никто не убирал, и, потеряв управление, бандитская лайба стремительно начала скользить по трамвайным путям и, смяв узорчатую ограду, спикировала носом вниз, на покрытый торосами невский лед. Сейчас же громыхнуло, «мерседес» вспыхнул, как будто сделан был из бумаги, и начал медленно проваливаться в мутные воды. Зрелище было удивительно красивым, как в кино, все граждане повылазили из своих машин, однако любоваться майор не стал, а, съехав с моста, вырулил на набережную и степенно припарковался.
Ехать на джипе далее было делом опасным и неразумным: экипаж уцелевшего «мерса», очевидно, поднял шухер, и черный «гранд-чероки» наверняка уже искала братва, да и менты, как видно, находились при интересе. Сорвав чехол с заднего сиденья, Сарычев завернул в него клинок и, похлопав ласково по рулю, с неохотой выбрался наружу.
Наверху уже вовсю сверкали проблесковые огни — это прибывшие синхронно со «скорой помощью» менты с интересом взирали с моста на огромную черную полынью на невском льду, и развертывания дальнейших событий Александр Степанович решил не дожидаться. Когда впереди показался свет фар, он поднял руку и вскоре уже трясся в кабине старенького, видавшего виды «ЗИЛа» по направлению к своему дому.
Признаки беды были заметны еще издалека — около парадной стояла пара пожарных машин, неподалеку виднелись неизменные милицейские «УАЗы», а также множество машин с красными крестами на бортах.
Приметив стоящую чуть в отдалении черную «тридцать первую», майор сразу понял, из какого она ведомства, и решил особо в родных пенатах не задерживаться. Гуляющей походкой он добрался до своей «девятки» и, пока грелся мотор, тщательно протирал меч и собирался с мыслями.
Самое паршивое во всей этой истории был улизнувший от него экипаж второго «мерседеса». Ребятишки теперь наверняка наведут на него всех своих коллег, да еще и ментов натравят, — коню понятно, что после взрыва никто особо переживать о майоре не будет, а найдут его скорее всего по доверенности на кацевское авто — это только вопрос времени. Александр Степанович на мгновение сделал паузу, и сейчас же мысли его двинулись знакомым курсом. «Как есть хочется»,