— Где Шаман? — поинтересовался он с ходу, стараясь выговаривать звуки как можно медленнее, чтобы сидящие в салоне понимали его.
— Нам знать это не дано, господин. — Сарычеву показалось, что фраза эта никогда не закончится, но он дотерпел до конца и, услышав: — Черные не допускают нас дальше Круга Внешнего, господин, — приказал:
— Поехали внутрь.
— Повинуюсь, господин. — Водитель запустил двигатель и, нажав на акселератор, тронулся с места. «Мерседес» был с коробкой передач автоматической.
Когда докатили до ворот и бибикнули, створка медленно отползла в сторону, и, зарулив внутрь, машина оказалась в тамбуре. Здесь ее разглядывали с минуту, затем проход открылся, «мерседес» выехал на залитое светом прожекторов огороженное пространство и, свернув направо, замер перед закрытым массивной металлической плитой проездом во второй стене. Сарычев щелкнул пальцами, и в ту же секунду его экипаж вздрогнул и, как бы сразу проснувшись, железо ворот узрел и с быстротой молнии «мерседес» покинул. Майор остался с дамой в одиночестве, но ненадолго — из калитки в стене неторопливо вышел кто-то одетый в черную накидку с капюшоном, и Александр Степанович сразу заметил, что щупальце, внедрившееся в его живот, по цвету полностью соответствует одежде.
Очертив рукой Круг-охранитель, Сарычев повторил Слово Могущества, и, не обратив на него никакого внимания, обладатель средневекового прикида уселся за руль и нажатием на печатку своего перстня заставил ворота подниматься вверх. «Да у них здесь будет покруче, чем на „особняке“», — невольно подумалось майору, а между тем лайба уже вкатилась за второй периметр и, проехав совсем немного, оказалась в небольшом бетонном боксе, расположенном в глубине фундамента массивного, отделанного гранитными плитами здания. Как видно, производственный процесс здесь был отлажен четко, и сейчас же к «мерседесу» подскочили двое шустрых обладателей черных капюшонов на голове и того же цвета щупалец в брюхе.
Пока один из них размыкал наручники, в руках другого оказалась сверкающая сталь, и, глубоко засунув клинок пассажирке за воротник, он одним движением разрезал все ее одежды вдоль спины, и из машины ее выволокли практически совсем обнаженной — в сапогах и спущенных до колен чулках. Сейчас же в ее руку вонзилась игла шприца, и глаза пленницы стали широко раскрываться, наполняясь осознанием происходящего, а уже через минуту сильными ударами плетей обладатели капюшонов погнали свою жертву по проходу в глубь здания.
Постепенно ее истошные крики начали слабеть, и, неслышно двигаясь в их направлении по узкому, слабоосвещенному коридору, Сарычев очутился наконец в мрачном, облицованном черным кафелем помещении. На его глазах пленницу, прямо в сапогах и чулках, бросили в бассейн с горячей, пузырящейся водой, и уже через минуту, оставляя на выложенном плиткой полу мокрые следы, она под ударами плетей двинулась дальше.
Наконец вся процессия остановилась перед массивной каменной плитой, а когда та медленно начала отходить в сторону, изнутри полился багряно-ржавый свет, и майор почувствовал, что пахнет за стеной, как на бойне. Он совсем уж было собрался последовать за всеми, но, прислушавшись к предкам, передумал и, перед тем как проход закрылся, успел только заметить, что огромный снежно-белый камень в центре зала был сплошь залит чем-то красным. Мгновенно Александр Степанович осознал, что это кровь, а из-за стены послышался ослабленный кирпичной кладкой женский голос, полный муки и отчаяния, и, внезапно на секунду стихнув, сразу же превратился в протяжный, животный крик. Даже не верилось, что так может кричать человек, но где-то через полчаса вопли стихли, и все вокруг окуталось ощутимо плотным покрывалом тишины, однако Сарычев чувствовал, что главное — впереди, и не ошибся.
Откуда-то из глубины послышались глухие, стонущие звуки, будто разверзалась земная твердь, все здание мелко задрожало, и своим до крайности обостренным восприятием окружающего майор ощутил, как под самые облака стремительно вознесся гигантский угольно-черный гриб, шляпка которого накрыла город подобно колоссальному зонту. Было видно, что множество живущих составляют с ним единое целое, и, содрогнувшись внутренне, Александр Степанович понял предназначение щупалец, внедренных в плоть человеческую. Не шевелясь, дождался он момента, когда опять разверзлась земная твердь и порождение мрака убралось в глубины, и только на один миг он вдруг узрел человеческий силуэт на кровавом фоне жертвенного камня и понял явственно, что это Шаман.
В то же самое время плита, закрывавшая проход, поднялась, пропуская двоих черных в капюшонах, которые катили на тележке обнаженный труп замученной. Рот ее был распялен в последнем предсмертном крике, на запястьях и лодыжках виднелись следы ремней, а на месте сердца Сарычев увидел огромную рваную рану.
Докатив погибшую до «мерседеса», обладатели капюшонов сноровисто уложили ее в специально установленную там емкость и, не замечая усевшегося на свое место майора, начали перегонять машину во Внешний Круг.
Здесь они иномарку покинули, а пока на их место загружался бандитский экипаж, Сарычев заметил только что прибывшую лайбу с новой жертвой и понял, что дело здесь поставлено на поток.
Между тем срок действия зелья Троянова подходил к концу, и, с трудом удерживая Круг-охранитель, майор чувствовал, что сердце колотится бешено и страшно хочется спать. Едва лишь «мерседес» проехал внешние ворота, майор из лайбы с трудом вышел и, приказав водиле на первом же мосту резко повернуть направо, уселся в свою «девятку». Сил не хватило даже на то, чтобы пустить двигатель, глаза Сарычева закрылись, и он вдруг почувствовал тяжесть острого бронзового топора в своих покрасневших от холода ладонях.
Часть третьяЗЛО ГОЛИМОЕ
Malum necessarium — necessarium.
Est quaedam flere voluptas.[1]
Глава первая
— Деда, а ты шаман?
Погруженные в оцепенение вековые ели, ветви и стволы которых были сплошь покрыты свисающими зеленовато-серыми бородами лишайников, наконец расступились, и, когда вышли на полянку, старый саам Василий Зотов хитро глянул на внука и, задумчиво улыбаясь, сказал:
— Что ты, парень, все хорошие нойды уже умерли и превратились в сейдов, а плохие шаманы равками стали, ночами встают из могил, знаешь, зубы какие у них — во. — И перед глазами Юрки возник огромный медвежий клык в заскорузлых старческих пальцах.
— Врешь ты, деда, — обиженно вскрикнул мальчик, — пионервожатая говорит, все это сказки, чтоб пугать трудовой народ…
— Тихо, парень, тихо, — голос охотника стал строг, — не кричи, а то придет Мец-хозяин — черный, мохнатый, с хвостом — и заведет тебя в чащу, или явится властительница Выгахке и утащит за высокую гору.
Ему было стыдно, что обманул внука, — не все нойды превратились в священные камни, его отца, прадеда Юркина, например, красные комиссары просто утопили в Сейд-озере, и наверное, живет он теперь у Сациен — белокожей, черноволосой повелительницы водоемов.
Некоторое время шли молча — прозрачные воды озера Имандры были тихи и задумчивы — и скоро очутились около места впадения в него ручья Мертвых. Пройдя немножко по тропинке, саам свернул с нее и, указав на склон, сплошь пронизанный корнями могучих сосен, спросил тихо внука:
— Видишь пещерку, парень? — и, не дождавшись ответа, сказал: — Это вход в подземный мир Тшаккала-гах, где живут карлики, промышляющие добычей серебра и золота. Как только найдут они самородок, так глотают сразу. И чтобы стать богатым, средство есть верное. — Он замолк и, увидав округлившиеся от удивления глаза внука, тихо добавил: — Нужно в морозный весенний день оставить котелок с кашей, но поставить его непременно надо на свободное от снега место. Карлики, наевшись до отвала, замерзают, животы у них лопаются, тут-то и нужно самородки хватать.
Приехавший из большого города на каникулы внук закрыл широко открывшийся от услышанного рот и спросил:
— Деда, а почему ты знаешь это все, раз ты не шаман?
— Мне отец рассказал, — сразу помрачнев от воспоминаний детства, сказал саам, — ему — его отец, а первому в нашем роду охотнику повстречался дух-помощник — Сайво-куэлле, посланный живущим на горных вершинах покровителем чародеев Сайво-олмаком, и научил его петь волшебную песню. — Посмотрев на внука, неожиданно ласково он глянул вверх на плывущие по голубому небу облака и сказал: — Часа четыре уже, наверное, будет, домой пора. Бабка пироги печет, вкусные пироги, с брусникой да с морошкой, на обед печенка жареная будет, пошли.
Ночью бог ветров Пьегг-ольмай пригнал из-за горы Яммечорр набухшие влагой тучи, на небе с грохотом пронеслись стрелы могучего Айеке-Тиермеса, и полил сильный дождь. Поутру сияющий Пейве все еще скрывался за его мутной пеленой, и когда в небе появилась радуга, дед глянул на внука и, хмуро улыбнувшись, сказал:
— Из этого лука и посылает Айеке-Тиермес свои стрелы-молнии. Гоняется он по небу за большим белым оленем с черной головой и золотыми рогами по имени Мяндаш, а когда убьет его, упадут с неба звезды, погибнет солнце и наступит конец мира. Вот так, парень.
Хоть и было старому сааму лет немало, но он легко поднялся с лавки и, двинувшись из горницы вон, вскоре вернулся, бережно держа в руках что-то округлое, завернутое в пропылившуюся тряпицу. Подмигнув не сводившему с него глаз Юрке, он осторожно сверток развернул и, спросив:
— Знаешь, что это, парень? — тут же ответил сам: — Камлат это. Бубен нойды саамского — еще отец мой делал его, когда постиг песню волшебную. Вот, посмотри.
Он ткнул пальцем, и придвинувшийся вплотную внук увидел нарисованную красной краской фигурку бога-громовика Айеке-Тиермеса, а неподалеку от него изображение оленя Мяндаша. Рядом были видны другие саамские божества, и дед сказал негромко: