Умаявшись, он задумчиво содеянное оглядел, потом зачем-то долго гладил свою жертву по голове и, повторяя про себя: «Я сильнее всех, я победитель», медленно накинул ей на шею удавку и, дождавшись, пока она обгадилась и неподвижно замерла, удовлетворенно рассмеялся.
Было уже около полуночи, и, вспомнив, что завтра пахать надо в утреннюю смену, Ленька сразу же поскучнел и, прихватив на память изорванные трусы, от которых, представьте, пахло духами, осторожно выбрался из парадной и направился к своему дому.
Настроение у него опять стало поганым, а где-то там, в душе, проснувшись, снова заскребла когтями здоровенная черная кошка по имени Тоска, и он не заметил, как уже на набережной в целях профилактики около него остановилась машина передвижной милицейской группы. «Эй, мужик, документы есть?» — Прикинутый в меховое изделие старшина был похож на сторожа и, услышав Ленькино: «Да что вы, ребята, я тут, на Марата, живу», нахмурился и, заметив негромко: «А это мы сейчас по ЦАБу проверим», скомандовал своему напарнику: «Вася, открывай бардачок», — и принялся Синицына шмонать.
Однако вместо денег, а что еще более желательно, водки он надыбал у задержанного удавку с женскими трусами и, сразу же расстроившись, молча запихал его в «луноход», а уже по пути в отдел подумал: «Вот пускай опера его и раскручивают». Дело в том, что нынче у помдежа отделовского, старшины Прокопенко, был двойной праздник — жена родила ему двойню, — и по случаю этому счастливый отец конечно проставился, но, как выяснилось вскоре, в количестве недостаточном, и чтоб боевых друзей не огорчать, выехал на добычу спиртного лично. И надо ж, с первого раза такой прокол!
Окунув задержанного в «аквариум», не совсем твердой рукой счастливый отец накорябал рапорт, присовокупил к нему удавку и трусы и, оставив все это в качестве утреннего подарка для следящего выдела, без промедления опять отчалил в ночь. Вскоре ему крупно повезло, с поличным удалось захомутать спекулянта водкой, и, претворив древнеримский еще принцип «живи и жить дай другому» в социалистическую жизнь, через каких-то двадцать минут старшина уже чокался с поздравлявшими его сослуживцами, и скупая милицейская слеза катилась по его покрасневшей от выпитого харе.
Реквизированная «Московская» проходила отлично. Совершенно не обжигая луженые глотки, она прозрачной струей изливалась по привычным ко всему пищеводам вниз, хорошо согревая при этом чекистскую душу, поднимала настроение и толкала на подвиги.
Для разминки менты избили помещавшегося в «аквариуме» мелкого хулигана, затем, перекурив, взялись за бездомного тунеядца, который при этом все кричал: «За что вы меня, болезного», — а уж напоследок строго спросили у Синицына: «Трусы твои?» — и, не дожидаясь ответа, как следует надавали тумаков.
Наконец стражи правопорядка притомились и начали готовиться к ночи, — дежурный по отделу, не забывая о своем долге, улегся спать на сдвинутых стульях не где-нибудь, а перед дверью в ружпарк, мужественно загородив вход в него своим мускулистым телом. Старшина-помдеж хоть и стал счастливым отцом, но боевой пост не покинул и захрапел прямо на своем столе, а остальные молодцы, пребывавшие в резерве, расположились кто где смог — не графья все-таки.
В то же самое время, хоть и соглашаясь в душе с тем, что месть — это самое вкусное блюдо, когда ешь его уже остывшим, аспирант Титов все же решил, что настала пора кое-кому испортить вечер, и направился на Васильевский остров. Заловив расписуху, он уселся на заднее сиденье и щелкнул при этом пальцами, а таксист, ни о чем не спрашивая, сразу же включил скорость и тронулся.
Было уже изрядно за полночь, в мутной снежной пелене фонари тускло освещали почти пустые улицы, и, быстро добравшись до отдела милиции, аспирант легко поднялся по ступенькам наверх и зашел внутрь оплота правопорядка.
В дежурной части раздавался дружный храп, пахло уже выпитой водкой, а также еще не стиранными носками, и Титов сразу же узнал в старшине, изволившем почивать на столе, одного из своих недавних обидчиков. Неслышно приблизившись, он ткнул его пальцем ниже кадыка, а когда булькающие звуки затихли, быстрыми и сильными ударами раскроил черепа молодцам из резерва.
Мгновение он вслушивался в повисшую тишину и, сразу же услышав сонное бормотание дежурного около ружпарка, кинулся к нему, и через секунду оно затихло. Подойдя к занавеси, аспирант не спеша вытер окровавленные кисти рук и, глубоко сожалея о том, что удалось застать немногих, неторопливо двинулся по направлению к «аквариуму». Задержанных было не много: двое из них спали, скрючившись на скамье, а третий, небольшого росточка, с разбитой мордой, стоя смотрел на аспиранта, и в глазах его тот не заметил страха — они светились пониманием.
Титов подошел к решетчатой двери вплотную, а в голове его внезапно проснулся бубен, и, заглушая звуки камлания, голос Рото-абимо пророкотал: «Он тоже достоин быть великим охотником. Загонять добычу легче с помощниками. Научи его волшебной песне, и пусть он слышит звуки твоего камлания». Мгновенно повинуясь сказанному, аспирант положил руки на холод металла, а когда, жалобно звякнув, лопнул язычок замка, он зашел внутрь камеры и двумя ударами прервал жизнь спящих. Потом негромко сказал: «Дорога легче, если идти вдвоем» — и протянул к лицу Леньки Синицына измаранную в крови ладонь.
Глава тринадцатая
Вначале было ощутимо легкое движение воздуха, будто по лабораторному боксу пролетел слабый ветерок, потом зазвенели плафоны светильников, где-то далеко-далеко, будто лопнула тонкая стальная струна, и на поверхности воды появилась рябь. Ухоженные женские руки с длинными наманикюренными пальцами придвинулись чуть ближе, сразу же в стакане появились пузырьки, которые стали быстро подниматься кверху и лопаться, и вскоре там забурлило, как в кипящем чайнике, а мужской баритон тут же повелительно произнес:
— Спасибо, Мадина Тотразовна, отдыхайте.
Высокая худенькая дигорка подняла огромные черные как смоль зрачки на волевое, с удивительно привлекательными чертами лицо обладателя командного голоса и, прошептав:
— Хорошо, — закрыла за собой прозрачную дверь бокса.
В это время зазвучал телефон внутренней связи, и, протянув сильную руку, смуглость кожи которой подчеркивал белоснежный рукав халата, красавец ангорский взял трубку и сказал в нее:
— Кантария слушает. — Дослушав до конца, он произнес коротко: — Есть, товарищ полковник, — и, отключившись, твердо глянул на размещавшуюся в углу за экраном монитора нестарую еще рыжеволосую женщину. — Зоя Павловна, я к шефу. — Смуглолицый ткнул пальцем куда-то вверх и, быстро стаскивая с себя халат, добавил: — Продолжайте без меня, пощупайте еще разок этого циркача, как он работает на уровне эфирного тела.
Совершенно неожиданно он улыбнулся, показав при этом ослепительно белые зубы, подчиненной своей подмигнул и стремительно двинулся вдоль длинного, ярко освещенного коридора. Миновав просматриваемый насквозь телекамерами тамбур, он уперся в массивную стальную дверь, нажал кнопки кода и, очутившись в просторной кабине лифта, вставил свой ключ в прорезь замка. Когда зажегся зеленый огонек, смуглолицый выбрал нужный ему этаж и, понимая прекрасно, что за ним сейчас наблюдают из Центральной, со спокойно-безразличным выражением лица плавно двинулся наверх. Скоро лифт, мягко вздрогнув, остановился, створки дверей разошлись, и, вытащив ключ из замка, обладатель белоснежных зубов прошел чуть вперед по зеленому паласу коридора, где присутствовал турникет, а также двое прапорщиков в фуражках с темно-синими околышами. Предъявив пропуск, который один из стражей сразу же осветил лучом специального фонарика, он вскоре попал в уютный предбанник, где размещалась за компьютером неприступно-холодная красотка Зиночка, и, склонившись к самому ее благоухающему ушку, сказал:
— Здравствуй, солнышко.
Чуть скривив в ответной насмешливой улыбке пухлогубый рот, прелестница отозвалась:
— Здравствуй, Тенгиз, — а по селектору голосом строгим произнесла: — Валерий Анатольевич, к вам майор Кантария, — и стало совершенно ясно, что берет ее на конус кто-то другой, уж не Сам ли?
Из кабинета прошла команда: «Запускай», — щелкнул замок массивной, дубовой видимо, двери, и, очутившись внутри, смуглолицый поинтересовался:
— Разрешите, товарищ полковник?
— Располагайтесь, Тенгиз Русланович. — Начальственно раскинувшись в своем кожаном кресле, зеленоглазый носитель очков благожелательно кивнул в ответ и указал рукой на свободное место за столом, где уже сидели начальники других институтских отделов.
Тут же присутствовал и зам по науке. Неизвестно, как у других, а у майора внешностью своей и мерзким голосом он вызывал стойкое чувство отвращения. Однако, несмотря на вечную небритость и короткопалые волосатые руки, главный подручный шефа был явно не дурак, и, слушая его, нельзя было также не признать, что язык подвешен у него отлично.
Нынче речь шла о давно уже разрабатываемом объекте, которого в оперативных документах называли «Ш», а по-простому — аспирантом Юрием Федоровичем Титовым. За свои неполные двадцать девять лет он успел уже немало: получил вышку по статье сто второй УК, сбежал, ухлопав конвойных, из зала суда, а теперь реально контролировал все криминальные структуры города. Палец зама щелкнул выключателем, и на загоревшемся экране возникло изображение стройного сухощавого человека с приятным, несколько узкоглазым лицом. Он не спеша выходил из ресторанных дверей и облизывался, затем внезапно на секунду замер, будто к чему-то прислушиваясь, и сразу же жутким по силе ударом снес полчерепа стоявшему неподалеку плотному мужчине с цепким пронизывающим взглядом.
Спутник погибшего с похвальной быстротой выхватил из подвесной кобуры ствол, и, закричав, судя по движению губ: «Стоять, руки на затылок», вдруг замолчал, и, уперев дуло себе в лоб, нажал на спуск, а камера крупным планом показала напряженное лицо Титова, смотрящего тяжелым взглядом исподлобья самоубийце прямо в глаза. В следующее мгновение он уже улыбнулся, причем настолько зловеще, что всем невольно стало не по себе, сел в «Жигули» пятой модели, и экран потемнел, однако ненадолго.