Все это они мне и объявили.
– Так будет лучше: нам уже не нужно будет ни ютиться в машине, ни останавливаться где-то в поле. У нас теперь будет и кровать, и ванная.
Так будет лучше. Но это они так говорят.
Тринчи – друг нашей семьи. Он частенько бывает у нас дома. Например, чтобы забрать объедки для своего кабанчика. И тогда он остается поболтать с моей мамой. И прекрасно знает моего папу.
А однажды он даже попытался всучить мне деньги. Может, он чувствует себя виноватым. Но денег у него я не взяла. Я просто покоряюсь. Покоряюсь – и ничего не говорю.
Ла Торре, Тринчи, загородный дом… До сих пор я позволяла тореадору протыкать меня своей пикой, резвиться, демонстрировать свои доблести.
Я совсем беззащитна. Но куда я иду? Куда меня тащат? Когда же, наконец, он для меня наступит последний, смертельный удар? Но они все никак не могут меня окончательно добить. А мои раны горят огнем.
Теперь это уже не только наш секрет. Теперь об этом знает весь город. А может, даже и мой папа. Нет-нет, только не это! Он ничего не должен знать.
А мое тело… Оно теперь уже не мое. Оно принадлежит им – потому-то я теперь уже не чувствую боли, потому-то не сопротивляюсь. Все, что у меня осталось моего, – это только мое брюхо, как у затравленного быка. Но боль проникает даже и туда.
Я стала вещью. Предметом, которым расплачиваются за долги. И еще – разменной монетой, которой пользуются, чтобы выполнить чьи-то условия и договоры.
Так было до сих пор. А сейчас?
А сейчас я боюсь. Боюсь, что опять начну сопротивляться.
– Дай мы ей разобьем башку, этой шалаве… этой потаскухе.
В горшок герани на балконе летит камень. Горшок задребезжал. Анна подняла лицо к небу, закричала, и ее ослепил льющийся сверху солнечный свет.
Без руля и без ветрил
Мне уже шестнадцать лет. Я нашла себе новую работу. Больше я уже не работаю парикмахершей. Мне очень нравилось работать в парикмахерской, красить волосы и делать прически, но из-за астмы мне пришлось эту работу бросить. И тогда я себе нашла другое занятие, опять в Таурианове. Но на этот раз – в закусочной.
Я недовольна ни собой, ни своей жизнью. Они меня по-прежнему преследуют.
Доменико Яннелло мне уже два раза говорил, что хочет брать меня с собой в поездки на грузовике. Но пока он этого еще не делал. Нет, в его грузовик я к нему не сяду и ездить с ним не буду. Думаю, что и он на это не пойдет, потому что тогда бы пришлось предупредить моего отца. Не могу же я исчезать из дому сразу на несколько дней.
А вот Микеле, наоборот, как-то раз мне сказал, что он не такой, как другие, что он меня любит по-настоящему и был бы не прочь на мне жениться. Ах, Микеле, Микеле, как же я тогда уцепилась за его слова! Поверила его словам больше, чем словам всех других. Но и они тоже оказались обычным враньем.
Через несколько дней Микеле женится. Женится на своей невесте.
Как-то раз Микеле Яннелло бросил в меня поленом – да так сильно, что повредил мне ногу. И я почти месяц ходила с забинтованной ногой. Маме я, разумеется, сказала, что упала с велосипеда. А вот папа, к счастью, этого даже и не заметил.
Почему он бросил в меня поленом?
Потому что в тот раз я не стала ему ничего делать и крикнула:
– Хватит с меня, уже хватит! Ни за что! Не хочу. Ну и что же ты не идешь к своей девушке?
Тогда он поднял с земли полено и бросил его в меня.
И это было не в первый раз, когда он меня побил. Когда у меня задерживались менструации и они об этом узнавали, они меня били. И всегда – по животу.
– Никаких детей, поняла? А иначе ты нас всех подставишь. Поняла?
Можно подумать, как будто это я решаю, будут у меня дети или нет. Это же они сами все делают.
После той дачи, хозяином которой был Тринчи, мы еще много где побывали. Но всегда – за городом. Однажды они привезли меня в какой-то дом, около которого были раковина для мытья посуды и заасфальтированная площадка. А внутри там была большая комната с кухней, в которой стояла маленькая детская мебель коричневого цвета. И еще – другая комната с двуспальной кроватью.
Вечером дня святого Мартина[26] братья Яннелло – Микеле и Доменико – и Доменико Кутрупи привезли меня в какой-то деревенский дом при дороге в Вараподьо[27]. На площадке перед этим домом была маленькая статуя Девы Марии. И колодец. Они прижали меня к стенке колодца и изнасиловали. Доменико Яннелло мне сказал, что если его жена или кто-нибудь в городе спросит меня о наших встречах, то я должна отнекиваться и говорить, что ничего такого не было, а иначе они меня убьют. А потом он меня скрутил, схватил за волосы и окунул головой в колодец. И я, не сопротивляясь, оставалась в воде. Но потом он меня, к сожалению, оттуда все-таки вытащил.
Что-то обязательно должно случиться. Или вот-вот случится. Трудно понять что именно. Но вот только они совсем распоясались и уже не знают удержу. Встречаемся мы раз в неделю, не больше. Но зато каждый раз приходят все новые и новые люди. Теперь уже в этом нет никакой тайны.
А однажды кто-то из них сунул мне в рот ствол пистолета.
Они часто приходят с оружием. Как, разве я вам этого не говорила? Ну да, они вооружены, и я у них несколько раз видела оружие. И вот кто-то из них сунул мне в рот ствол пистолета.
– Если ты кому-нибудь расскажешь, чем мы тут занимаемся, то мы тебя пристрелим.
Они хохотали и заталкивали ствол пистолета в мое горло. Все глубже и глубже. Я даже не знаю, был ли он заряжен. И не хочу этого знать.
А вот теперь я рассказываю об этом так, как если бы в этом не было ничего особенного. Ну, произошло это когда-то – и произошло. Произошло разок, но больше не повторялось. И я не хочу, чтобы повторялось.
В окно летят камни. Ставни опущены. Сначала камни бросают потихоньку, а потом они летят градом, все вместе. Это было днем.
Анна дома одна. Она включает стереопроигрыватель на полную громкость. И там, по радио, поют песню:
Me casaré contigo, no te lo esperas más.
Те he buscado у te he encontrado, todo en un solo rato,
Y por la ansia de perderte, te tomaré una foto…[28]
А камни все летят и летят градом. А музыка все звучит.
Каждый камень говорит что-то свое.
Один обвиняет и визжит: «Шлюха».
Другой угрожает: «Мы тебя сожжем, сожжем тебя заживо».
А вот другие молчат.
Молчат те, кто встречает Анну на улице и плюет ей под ноги. Те, кто бросает ей вызов своими взглядами. Те, кто проезжает у нее под окном на машине. Те, кто поджидает ее у выхода из магазина. А еще – те, кто перетолковывает факты на свой лад.
А камни все стучат и стучат в закрытое окно.
И каждый из них стучит по-своему. И каждый причиняет боль – но по-своему, на свой лад.
И потихоньку они становятся целой грудой.
Твоя сестренка
Я расчесываю сестренке волосы. Она перекрасилась в блондинку и теперь кажется мне немного непривычной. Но зато она такая красивая. Такая же красивая, какой когда-то была и я. Да и ей сейчас тоже, как когда-то и мне, тринадцать лет. Ей нравятся туфли на каблуках, и она всегда очень тщательно продумывает свои наряды. Дома у нас, конечно, нет денег, чтобы тратить их на одежду. Нашего двустворчатого шкафа нам с лихвой хватает для нас обеих: там у нас хранится и летняя, и зимняя одежда, не считая нательного и постельного белья. Но вот зато она здорово умеет перешивать одежду, подбирать ее по виду и по цветам.
Сегодня воскресенье, и закусочная, в которой я работаю, закрыта. Сегодня утром я обмазала ее волосы питательным составом из оливкового масла, а потом обмотала ее голову прозрачной бумагой. А через час я помогла ей хорошенько промыть волосы. И вот теперь они у нее блестящие и мягкие.
– А что ты хочешь делать, когда станешь взрослой? – Пока я расчесываю ей волосы, она болтает со мной о разных пустяках.
– Я?
– Ну да, когда станешь взрослой.
– Так я уже и так взрослая.
Она поворачивается ко мне. Мы с ней сидим на моей постели. Волосы у нее теперь мягкие-премягкие. Она на меня смотрит, и мне приходится отвечать:
– Пока что я работаю в закусочной, но я там не собираюсь работать вечно. Мне нравилось работать парикмахершей, и я, может, выучусь на стилиста, буду делать модные прически. Или стану косметологом.
– Здорово.
Мой выбор ей нравится.
– Ну а ты? Ты-то сама что хочешь делать, когда вырастешь?
Мы с сестренкой целыми днями сидим вместе и болтаем ни о чем, по очереди то спрашивая, то отвечая и задавая друг другу все новые и новые вопросы.
И что я без нее буду делать?
– Я? Мне хочется немного побродяжничать. Ну а потом выйти замуж, – отвечает она.
– Так ты хочешь замуж? – И я на нее бросаюсь, начинаю ее щекотать.
А она вырывается, смеется и трясет волосами, которые теперь пахнут оливковым маслом.
– Ага, хочу. И еще я хочу устроить настоящий праздник. Я хочу, чтобы платье у меня было белое-пребелое, а фата – длинная-предлинная. И еще у меня будет трехъярусный торт. Да, но сначала должна выйти замуж ты. Правда же, Анна? А иначе я не смогу выйти замуж, я же младше. У тебя уже есть жених?
Какая она красавица, моя сестренка! Совсем как я.
– Да нет, нет у меня жениха. Да и замуж я не хочу. Так что ты спокойно можешь выходить замуж первой.
И я снова вспоминаю то свадебное платье, о котором я когда-то мечтала в тринадцать лет, – с тремя розочками и со шлейфом.
– Ага, ну тогда я выйду замуж, а ты будешь у меня свидетельницей. Как здорово! Ура!
И она начинает скакать прямо на кровати. И тогда я снова бросаюсь к ней, и мы обнимаемся. И смеемся. И начинаем друг друга щекотать.