А еще она мне сказала, что Диана – покровительница женщин.
Вот так Диана и вошла в мою жизнь.
– Она меня не интересует.
– И меня тоже.
– Я с ней никогда не разговаривал. Хотя она всегда была навеселе и со всеми заговаривала. Она приходила к бару и ко всем клеилась.
– Ну да, охотилась за клиентами.
– Еще с тех пор, как она была совсем девчонкой.
– Это да. Если, конечно, так вообще можно сказать – «девчонкой»… Потому что теперь они уже и в тринадцать лет выглядят как женщины, красивые зрелые женщины. Да и к тому же они еще и красятся, и ходят все разряженные, совсем не как девчонки. Так что приходится быть начеку.
– Это правда, потому что достаточно одного взгляда, одного слова… И знаете, что может случиться?
– Да, то, что произошло, – это все, конечно, ужасно. Но я же не святой.
– И я тоже, боже упаси.
– Но и они тоже не демоны.
На скамье подсудимых сидят четверо. Двое пожилых и двое других, помоложе. Говорят пожилые. А вот остальные посылают с мобильников эсэмэски.
Праздник святого Мартина
Сначала из церковного портала показываются белые и красные перья, которыми украшен шлем святого Мартина. А потом появляется и сам святой – его конная статуя. Она покачивается.
Публика на площади встречает ее аплодисментами.
Сегодня утром я вышла из дому. Сегодня праздник, день святого Мартина. Теперь мне уже больше не нравится бывать среди людей. Я не выношу их взглядов и тех недомолвок, которые читаю у них на губах. Эти слова они никогда не произносят целиком, но их и не надо слышать: и так понятно, что это за слова – это угрозы. И я понимаю это, видя, как они презрительно поджимают рты и поднимают брови. Это видно даже и по морщинкам, собирающимся у них около губ. Эти угрозы можно и не слушать: они уже написаны на их лицах.
И все-таки я не могу сидеть дома взаперти. Сегодня у нас главный городской праздник, день святого покровителя нашего города, и мы с сестрой пришли на площадь. Мы держимся за руки и, смешавшись с толпой, идем за процессией, за статуей святого Мартина. Мы смотрим вперед и идем за нашим святым, потому что святой Мартин принадлежит всем. Хотя я и не хлопаю в ладоши, как все.
Кто-то в честь праздника выстрелил из ружья. Собаки залаяли, а дети заплакали. Все медленно идут за статуей. В первом ряду процессии идут трое церковных служек, одетых в белое. Один из них держит шест, к которому прикреплен громкоговоритель. Священник читает молитвы. Духовой оркестр играет музыку. А святой Мартин, обнажив меч, угрожает своему городу.
Карабинеры здесь повсюду. Когда я их вижу, моя тоска проходит, и я продолжаю свой путь, крепко прижимая к себе сестренку.
Наши девчонки накрасились, надели высокие сапоги и укороченные курточки, купленные на рынке в Соверато[33]. А еще на них джинсы с заниженной талией. И из-под них виден край кружевных трусиков. Они все черноволосые, но все перекрасились. В толпе мелькают белые, рыжие, каштановые головы с накладными прядями и волосы, разглаженные утюжками.
Парни со своими девчонками идут парочками, под руку. У ребят в руках мобильники, и они прямо на ходу посылают эсэмэски. Пожилые дамы накануне побывали в парикмахерской, сделали себе укладки с начесом, и их серебристого цвета волосы не мнутся от ветра. Мамочки толкают вперед прогулочные коляски, к каждой из которых цепляются еще два-три ребенка. Фанфары гремят. Подружки, жеманничая, идут под руку, а мальчишки, собравшись по трое, идут за ними следом.
К празднику город разукрасили. На главной улице развесили иллюминацию. Сегодня вечером ее зажгут. И здесь уже стоят лотки под огромными зонтиками в белую и красную полоску. А на лотках разложены цукаты и сухофрукты.
Мы тут все. Две тысячи человек. Или, может быть, чуть меньше. Мы все друг друга знаем. Здороваемся друг с другом. Друг перед другом красуемся. Идем процессией, за святым.
Стоит ноябрь, но день выдался теплый.
Машина едет по улицам городка. Анна, свернувшись в клубок, лежит между сиденьями. На ней набросаны куртки. И все эту машину видят. И ее, Анну, видит каждый. Их много. Теперь это уже ни для кого не тайна. Теперь этим принято бахвалиться.
И никто не останавливает эту машину. Никто не задает никаких вопросов. А город продолжает жить своей жизнью, продолжает глазеть. И уже поползли слухи. Сначала люди сплетничают только дома, в кругу семьи, а потом – и с друзьями. На площади. В церкви.
Теперь это уже ни для кого не секрет.
Танец ослика[34]
Вперед, назад… Снова вперед. Поворот. Еще поворот. И еще. «Ослик только кружит на месте, но никуда не идет». Точь-в-точь как наш городок. Но он все равно танцует. Танцует в темноте и изрыгает изо рта огонь. Освещенная, вся в огнях иллюминации, церковь словно парит над толпой, и толпа аплодирует.
Трам-там-там.
Потом он начинает танцевать тарантеллу. Ослик поворачивает из стороны в сторону, люди пляшут. В воздухе стоит дым жарящихся каштанов и аромат нового вина.
Ослик сделан из дерева, и его держит у себя над головой босой человек в белой футболке и в закатанных до колен джинсах. Вперед, назад… Человек подпрыгивает, делает антраша, кружится и скачет. И он все никак не устает, этот человек-осел. Он танцует, а люди вокруг пританцовывают и аплодируют. Вся площадь танцует. Только кружит и кружит на месте, но никуда не идет.
А ослик изрыгает огонь, фейерверк огоньков, звездочек, черточек. Человек, на которого льется этот световой дождь, становится на колени. Бубны отбивают ритм.
Трам-там-там. И ослик весь освещается огнем.
Мне слепит глаза.
Сегодня утром была процессия, а вечером – большое представление на площади, с музыкой и танцем ослика. Весь город возбужден и неутомим. Вечером я тоже вышла из дома. Но на этот раз – одна.
С того дня как я написала заявление и во всем призналась, угрозы начали становиться все настойчивей. Мама была против того, чтобы я выходила из дому этим вечером. Но я не стала ей потакать. Я теперь никому не потакаю. Ни маме, ни им.
Нет, я не собираюсь прятаться. Они могут меня оскорблять. Могут мне угрожать. Но чего они еще могут мне сделать? Нет, они, пожалуй, уже ничего не могут мне сделать. Потому что они уже все сделали и потому что они, как и я, знают правду.
Но вот я – я-то совсем другая. Я-то знаю, что произойдет завтра. Потому-то я и чувствую себя сильной. Потому-то сегодня утром я и водила сестру на площадь, посмотреть на процессию, а сегодня вечером я сама пошла на площадь, посмотреть на иллюминацию.
Я закрываю глаза.
Трам-там-там.
Ритм усиливается, и я ухожу: пусть ослик кружится и дальше, без меня. Ухожу с площади, освещенной искусственными огнями и наполненной музыкой, перекрывающей гул толпы, голоса и угрозы. Иду домой. По дороге я никого не узнаю. Вижу только глаза и рты. Чувствую запах кожи и каштанов, дыма и вина – запахи покупателя супермаркета, запахи лака для волос и крема для бритья.
Сама того не замечая, я начинаю бежать, опустив глаза и зажав уши руками, чтобы ничего не слышать. Мое тело требует движения, а моя голова – тишины.
Город не любит, чтобы ему бросали вызов.
Музыка эхом отдается у меня в сердце, и я никак не могу от нее избавиться.
Трам-там-там.
В ночь с 12 на 13 ноября 2002 года карабинеры постучали в шесть дверей. Они пришли за Доменико Кучиноттой, Доменико Кутрупи, братьями Доменико и Микеле Яннелло, Серафино Тринчи и Винченцо Ла Торре. Их арестовали и увезли в следственную тюрьму.
Я у себя дома, в моей комнате. Никуда не выхожу. И все-таки когда их жены, матери и невесты открывают двери своих домов – они меня видят.
Трам… Т-т-там… та…
Музыка наконец-то утихает.
И наступает тишина.
– Но какие же они наглые, эти Скарфо…
– А чего они еще такого сделали?
На церковном дворе разговаривают две женщины. Разговаривают, перед тем как пойти на службу.
– Я слышала, что муниципалитет Тауриановы предложил ей и ее родным квартиру. И даже работу для отца. Но они отказались.
– Квартиру и работу? Да неужели?
– Точно! Это наверняка, ведь мой двоюродный брат работает в муниципалитете Тауриановы.
– Но почему?
– Знаешь, после тех статей в газетах и после той истории со столкингом… сталкингом…[35] как он там называется…
– Так они отказались?
– А другая моя двоюродная сестра, которая им как-никак родственница и потому с ними общается, говорила мне, что они не хотят уезжать из Сан-Мартино. Они боятся, что иначе подумают, будто и они заодно с преступниками.
– Ну тогда на что они жалуются? Это же они сами захотели здесь остаться.
– Думаю, дело в том, что они стали у нас знаменитостями. Они развлекаются тем, что сначала устраивают провокации, а потом сразу же звонят карабинерам. И карабинеры, бедненькие, вынуждены бежать к ним сломя голову.
– Да уж, история…
– Ну ни стыда у них, ни совести.
– Но разве в газетах писали, что они отказались от квартиры и работы?
– Ну… и в газетах пишут далеко не все. Там пишут только то, что им выгодно.
– Давай пойдем, а то служба уже начинается.
– Ах, ну да, мне еще нужно прочитать одну «Аве Мария» за эту несчастную девочку: вдруг она образумится?…
– Да уж, история…
– Ну ни стыда у них, ни совести.
Новый костюм
Я себе купила новый костюм. Серые брюки с серым пиджаком. Немного блестящие. Я его купила специально для суда.