Альбери инстинктивно поняла это, но не пошевелилась. Он осторожно приподнял ее тяжелую каштановую косу, нежно пробежал губами по шее снизу вверх — почувствовал, как мелко задрожала она от этой ласки. На какое-то мгновение мелькнуло в памяти изнемогающее от ласк лицо Антуанетты, но он тут же прогнал его и мягко прильнул к губам жены. «Это в первый раз», — подумал он. Впервые целовал он ее так, а Альбери отвечала на его поцелуй. Осмелев от своей дерзости, он медленно опустил ее, стал освобождать от лифа.
Тут-то Альбери и оттолкнула его. Она плакала. Кровь застучала в его висках. Заныла напрягшаяся плоть, но он через силу смирился. Его пальцы с сожалением соскользнули с ее вены на шее, в которой он улавливал неритмичное биение, порожденное желанием.
— Я хочу этого, Гук. О да, я хочу, но не могу, — простонала она, отворачивая голову.
— Ты никогда не говорила почему, — только и ответил он, загоняя в себя несбывшуюся надежду, родившуюся от их объятия.
— А нужно ли?
Гуку этого было мало, он жаждал объяснения.
— Я не буду тебя неволить, — посчитал он нужным успокоить ее, полагая, что лишь страх стоит между ними непреодолимым барьером.
Вновь воцарилось молчание, прерываемое только всхлипываниями Альбери. Она подыскивала слова. Как же давно собиралась она их произнести! Но содержащаяся в них правда приносила ей страданий больше, чем подавленное желание.
— Скажи, прошу тебя!
— Что ты сделаешь… что ты будешь делать с ребенком, который уродится в меня?
Гук застыл с открытым ртом, у него захватило дух. Ведь это действительно было возможно. Ему и в голову никогда не приходило, что у него и Альбери может родиться монстр, и тем не менее… Он представил себе младенца с волчьей головой и его затошнило. Прево отодвинулся от жены и встал — ему захотелось срочно выйти на свежий воздух.
Когда он шел к двери, его остановил, пригвоздил к полу хватающий за душу, умоляющий голос Альбери:
— Не покидай меня, Гук! Не сейчас! Я люблю тебя!
Пятнадцать лет. Пятнадцать лет надеялся он когда-нибудь услышать эти слова. Сердце подпрыгнуло в груди, но сейчас оно было жестоким, наполненным отвращением.
Он услышал свой взволнованный голос:
— Не беспокойся. Я тоже тебя люблю.
Затем он вышел и без оглядки сбежал по лестнице.
Изабо поела с большим аппетитом. Путешествие здорово утомило ее, так как давно уже она не садилась на осла. Спала она в придорожных харчевнях или на ночных стоянках у костра вместе со странниками и торговцами, державшими путь из Клермона в Париж. Она всегда старалась примкнуть к ним, потому что так было безопаснее — слишком уж много развелось разбойников. На главных дорогах путешественников часто сопровождали солдаты. Грозные банды, промышлявшие разбоем на окраинах лесов, опасались нападать на группы, насчитывающие больше двадцати человек. Иногда Изабо дежурила у костра, пока остальные спали, и чувствовала себя счастливой.
А в данную минуту отец Буссар заверил ее, что Нотр-Дам — самое безопасное место для нее. И прежде чем она начала задавать все свои вопросы — о Крокмитене в том числе, — аббат предложил ей сперва отдохнуть в предназначенной ей комнате. Она последовала за ним, вскинув на плечо скудные пожитки, завернутые в узелок из полотна, принадлежавшего еще ее бабушке. В узелке были щетка с пожелтевшими щетинками и самшитовой ручкой, гребешок да зеркальце в изящной серебряной оправе. Это было единственным ее сокровищем, которым она дорожила больше всего на свете. Бенуа подарил ей его за несколько месяцев до их обручения. Какой же смущенный был у него тогда вид, как переминался он с ноги на ногу!
Он изготовил подарки своими руками, и она взяла их с собой, когда они убегали. Альбери нашла их в той проклятой комнате после того, как Франсуа уехал в Воллор, и отдала ей. Это все, что у нее осталось от потерянного счастья. Все, что помогало ей жить. И еще жажда мщения.
Но сейчас она думала о своем новом мирке. Комнатушка была узенькой — что-то вроде мансарды в строении, примыкающем к внушительному сооружению. Они добирались до нее, пересекая собор изнутри и взбираясь по лестнице. Изабо не доводилось еще видеть такого великолепия, и мягкость линий, богатство витражей, строгость и одновременно радующая глаз утонченность архитектурных деталей сыграли свою роль, пробив в ней защитный панцирь, которым горечь, злость и невзгоды обволокли ее душу. Даже не заметив этого, она подошла к низкой двери радостной, как бы смывшей с себя наслоения и горечи, и злости, и невзгод. Стоявшая в комнатушке кровать была скромной, с распятием над изголовьем, прибитым к стене гвоздем, но это была настоящая кровать с тюфяком, набитым свежей соломой, и толстыми одеялами.
Точно девочка, она захлопала в ладоши. По сравнению с ее бывшей грязной норой это выглядело опочивальней королевы.
— Вам здесь будет удобно. Никто не будет знать, когда вы приходите и уходите. А впрочем, никто здесь и не бывает. Эта комната несколько лет назад служила убежищем для одной знатной дамы, которая укрывалась здесь от домогательств брата короля. Теперь это ни для кого не секрет после того, как она бросилась с большой высоты и разбилась.
С этими словами аббат подвел ее к каменному парапету, чтобы она могла полюбоваться видом на город. От захватившей дух красоты Изабо широко открыла глаза. Под ее ногами, выпустив из себя улочки, опутывающие острова оживленной Сены, старый город представился величественным красочным ковром.
Когда через несколько минут они вернулись, на столе стоял поднос с едой. Кто-то незаметно принес его. Аббат удалился, пожелав ей приятного аппетита и пообещав, что позовет ее после службы, чтобы обсудить с ней, как ей жить дальше.
— Париж… — пробормотала она. — Я в Париже!
— Вам здесь понравится, мадмуазель.
Изабо удивленно оглянулась. Перед ней стояла совсем маленькая женщина; все еще не оправившаяся от восхищения Изабо и не заметила, как та вошла. «Ну вот, — подумала она, — Париж еще и королевство карликов!»
— Бертилла, к вашим услугам, — галантно приветствовала ее посетительница, смешно присев в реверансе.
Однако Изабо это не позабавило. Ей никогда в жизни не прислуживали. Она очень смутилась и не смогла выговорить ни слова, только качнула головой и проглотила кусочек мяса, который до этого жевала.
Карлица сердечно рассмеялась грудным смехом.
— Я не буду вам прислуживать, потому что мне не полагается, дама Изабо, — отсмеявшись, с серьезным видом сказала она. — Но я буду вам служить, потому что вы мне нравитесь и нравитесь моему королю.
Изабо перестала дышать. Неужели и королю Франции известно о ней?
— Нет, нет, — откликнулась посетительница, будто отвечая на ее мысли, — не тому королю, а моему, нашему — королю бродяг, калек и нищих.
Изабо ничего не понимала. Наконец она открыла рот и окончательно сбитая с толку выговорила:
— Но о ком ты говоришь?
Бертилла еще пуще расхохоталась — так, что вынуждена была сесть на край кровати, достать из рукава платок и громко высморкаться.
— О да, — гоготала она, — ты мне нравишься… ты мне нравишься… Отдыхай… я зайду за тобой позже…
«Сумасшедшая какая-то, — подумала Изабо, — она с ума сошла, бедняжка!» Но уже в дверях Бертилла обернулась и с хитринкой в глазах бросила:
— Я знаю, почему ты приглянулась королю! Ты красивая, Иза!
И, не переставая хохотать, она вышла. Изабо еще долго слышался ее затухающий смех. Озадаченная, она машинально покончила с едой, а потом с удовольствием вытянулась на кровати. Но сна как не бывало. Она едва удержалась от вскрика изумления: «Карлик! Карлик был королем этих ненормальных!»
— Примерно так, но все гораздо сложнее, — согласился с ней отец Буссар, когда они беседовали, удобно расположившись в креслах. — Действительно, — продолжил он, — существует в Париже что-то вроде королевства в королевстве со своими установленными порядком, законами и иерархией. Его называют Двором чудес. Полиции короля Франсуа хорошо известно, где найти его подданных, однако они неуловимы, поскольку знают город, его потайные ходы и укрытия лучше, чем кто бы то ни было. Народ поддерживает их, предупреждает об облавах, прячет, так как они сами — часть народа и беспощадны к власть имущим, которых не считают зазорным обворовывать и высмеивать. Ежегодно они коронуют своего короля. Часто его выбирают за силу, но не всегда. Вот уже два года, как Крокмитен — король, потому что он справедлив, хитер, остроумен, общителен и очень умен. Мало я встречал таких смышленых. Все его любят, многие заискивают перед ним. Даже наш король Франциск симпатизирует ему с тех пор, как тот отказался быть его шутом. «Я не могу принять ваше предложение, сир, — заявил он. — Вы смешите меня так, как я не сумею рассмешить вас! Когда-нибудь вы обменяете свой трон на мой!» Бурбон подскочил было к нему, чтобы заткнуть ему рот, но король Франциск лишь от души рассмеялся, показав тем самым, что оценил дерзкую шутку Крокмитена, и под страхом смерти запретил кому бы то ни было обижать его. А в шуты взял кузена Крокмитена, карлика Трибуле.
— У короля Франциска есть юмор, — улыбнулась Изабо, легко представив себе эту сцену.
— Он веселый человек, — подтвердил Буссар. — Но не будем отвлекаться, дитя мое. Мой старый друг аббат Антуан рассказал мне вашу печальную историю… — Изабо, почувствовав себя неловко, помрачнела. — Успокойтесь, никто, кроме меня, не знает о вашей тайне, так будет и впредь, а сейчас вам пришло время вернуться к жизни и перевернуть грустную страницу. Вы красивая женщина и можете легко погибнуть в Париже, так что вам следует целиком положиться на меня. Я позабочусь о вас, и, если верить Бертилле, Крокмитен мне в этом поможет. Умеете вы шить и вышивать?
— Умела… — ответила Изабо, с горечью вспомнив о приданом, которое она любовно шила вместе с бабушкой.
— Снова научитесь, поверьте. Вам только надо обрести уверенность в себе. Король Франциск в подражание итальянцам вводит новую моду, и в мастерских сейчас не хватает портних. Дама Рюдегонда — одна из любимых мастериц короля — ищет сообразительную и трудолюбивую ученицу. Вот только не надо, чтобы все знали, что вы были замужем, так как устав цеха портных довольно строг: ни одна ученица не должна быть ни замужней, ни вдовой. Но дама Рюдегонда великодушна, она считает, что раз замужем вы пробыли очень недолго, этим правилом можно пренебречь. Если будете держать язык за зубами, она тоже сохранит вашу тайну. Хотите попробовать, Изабо?