бы это раньше. Ведь не могла же она знать, что Филиппус врач и что он будет находиться подле Франсуа. Он первым попробовал суп, как только она вышла из комнаты. И ничего не ощутил. Никакого недомогания. Напротив, он превосходно спал ночью, такое редко бывало. И все же утром Франсуа де Шазерона сильно рвало, буквально скручивало кишки, хотя перед уходом Филиппус поставил на ночь охранника у двери. В комнату никто не мог ни войти, ни выйти. Филиппус тщетно ломал голову, очевидность ускользала от него.
И тем не менее в то время как он спал там две ночи подряд, все указывало на то, что состояние больного стабилизировалось — оно не становилось хуже, но и не улучшалось. Он подумал, не навели ли на Франсуа порчу? Поэтому решил завтра же проверить постель. Он поудобнее устроился в кресле, натянул на себя сползшее к ногам одеяло. Посмотрел на камин, разгоревшийся огонь в котором поддерживал в комнате приятное тепло. Толстое полено сгорело всего наполовину, и его должно хватить до утра. Тут-то доктор и услышал вой волчицы. Глаза его сразу метнулись к окну. Несмотря на задернутые шторы, в комнату просачивался тревожный лунный свет. Филиппус содрогнулся. Он хорошо знал волков — достаточно, чтобы его встревожил этот вой. Он мог бы даже поклясться, что в этом вое слышался человеческий стон. Однако, вопреки бытующим в Европе легендам, он твердо знал: оборотней не существует. Как и подобного яда… Озадаченный, он решил не торопить события, пообещав себе не покидать Монгерль, прежде чем не разгадает эту тайну. Даже если это связано с опасностью для жизни.
Альбери упала на снег всеми четырьмя лапами. Она еще была в состоянии раздвоенности между двумя мирами. С уже женского лица на волчью грудь стекал пот, смешанный с кровью. Боль была неописуемой. От женщины будто отрывали часть ее самой, изымали память. Трудно было привыкать к этому, и всякий раз она чувствовала себя еще грязнее. Побежденная и разбитая этой злой силой, она дышала тяжело, словно животное на последнем издыхании. И все-таки она была живой, даже очень, живой до отвращения. На миг она вновь увидела глаза овцы, когда та почувствовала конец. Вкус крови, толчками вытекавшей из разорванного горла, вызвал приступ тошноты. И в этот самый момент ее начало рвать прямо на покрытый снегом обломок скалы. Вопреки логике она надеялась вместе с рвотной массой изрыгнуть из себя жестокую, несущую смерть волчицу. Опустошившись, она на коленях поползла к берегу реки. Зимний холод медленно проникал в нее, но ей не было до него дела. Она даже воспринимала его как старого друга, идущего на помощь после нестерпимого огня, пожиравшего ее рассудок во время превращения.
Все вокруг было покрыто снегом. Альбери рукой разгребла его между двумя плоскими валунами, затем с силой бросила камень на сковавший воду слой льда. Из проруби послышалось пение реки — медленно и ровно приподнимаясь над поверхностью, мелодия растворялась в прозрачной тишине. Альбери выловила языком острые, словно стекло, льдинки, потом голая легла прямо на снег. Зачерпнув чистую воду уже ладонями, она уткнула в них лицо. Вода сразу окрасилась алым цветом. Она проделывала это еще и еще, пока не смыла липкую кровь. Когда она закончила, не осталось никаких следов ее злодеяния. Вода все унесла под лед. Тогда женщина свернулась калачиком в снегу, будто желая похоронить себя. А потом заплакала, устремив взгляд к круглой луне.
Призрачное солнце выбросило первый луч над нарядившимися в праздничные одежды горами, возвестив им свой приход. Теперь Альбери дрожала от холода, но ждала, пока ее посиневшее тело не потянется ко сну, к этой новой границе между двумя мирами — между жизнью и смертью. Она всегда дожидалась этого мгновения, умоляя свою душу не сопротивляться. Еще несколько минут, и будет покончено с ней самой и сидевшим в ней зверем. Но она в который уже раз превозмогла себя и встала, потому что инстинкт самосохранения был в ней очень живуч и не давал ей права на самоуничтожение. А холод помогал ее телу избавиться от страданий, хотя она с трудом могла шевелить окоченевшими руками и ногами. Она извлекла из тайника в кустах одежду, спрятанную ранее, дабы та не изодралась во время превращения, и, стуча зубами, оделась. Как и всегда зимой, ей было трудно замерзшими пальцами зашнуровывать лиф, но она кое-как справилась и затем накинула на себя теплый плащ. Вход в подземелье был совсем рядом — в двух шагах, но ей потребовалось сделать усилие, чтобы онемевшими ногами преодолеть это небольшое расстояние. Теперь ее неотступно преследовала мысль о Гуке. Гук ждал ее. Ждал, несмотря ни на что. Он встретит ее, обнимет, возьмет на руки, будет нежно баюкать до тех пор, пока не заставит поверить в то, что ничего не было, ничего не произошло. Да, он будет там. Эта мысль вливала в нее силы, помогала жить. Она медленно продвигалась по каменному коридору, представляя себе его улыбающимся, успокаивающим, внимательным. Он будет мазью растирать ее окоченевшие пальцы, ноги и все остальное, пока от обмороженных мест не останется ничего, кроме плохих воспоминаний. Говорить они не будут. Обоюдное молчание будет красноречивее всяких слов. Гук понимает ее. Гук любит ее. Гук ее ждет.
И все-таки с каждым шагом, приближающим ее к нему, глухая тоска расшатывала ее уверенность. Он изменился с тех пор, как она в прошлый раз отказала ему. Ей казалось, что любовь мужа к ней незыблема, но так ли это? Не отняла ли она у него последние надежды своим признанием? У Гука не будет наследника. А для него это много значит. Альбери положила руку на кольцо. За стеной находилась ее комната. Обычно она нагревалась от разведенного в камине огня. Но уже давно не приходила она сюда, не поддерживала огонь в камине. Почти все ночи она проводила в пещере с Лоралиной, ухаживая за ней, оберегая от непродуманных поступков. Она обещала это своей сестре. Какое-то время она стояла в нерешительности, сжав зубы. Сердце ее учащенно билось. А если на этот раз Гук забыл о ней? Если его там нет? Не выдержав, она повернула кольцо. Каменная плита отошла. Она сразу увидела его, освещенного пламенем свечи, и ее отчаявшееся сердце подпрыгнуло от радости. Гук здесь! Она улыбнулась ему и вошла в комнату, заспешив к его протянутым рукам.
Пока он прижимал ее к себе, она жадно вдыхала знакомый запах, принадлежавший только ему. И тут ее кровь застыла в жилах. Во избежание ошибки она несколько раз потянула носом. От его тела исходил слабый аромат чужих духов. Возникло сильное желание оттолкнуть его, отхлестать по щекам и убежать, но она не шевельнулась. Нет, даже не пошевелилась. Гук обманул ее. С Антуанеттой де Шазерон! Опять ненавистная фамилия обокрала ее, разрушила то, что принадлежало ей и ее близким.
Гук нежно баюкал ее, ласково поглаживая еще влажные волосы. Непрошеные слезы подступали к глазам. Он не станет ее расспрашивать, как и прежде. Тогда она заплакала, уткнувшись в его шею, ища и не находя на ней местечка, на котором его запах не смешивался бы с запахом соперницы. Но постепенно она успокаивалась. Гук обманул ее, зато был рядом. Значит, еще не все потеряно. Это приободрило ее. Она всегда ненавидела себя, но сейчас всем сердцем ненавидела Антуанетту де Шазерон.
Утро прошло спокойно. Во время мессы, которую служил брат Бертен (такие мессы проходили каждую зиму, чтобы Бог не оставлял своей милостью Монгерль), Альбери рискнула внимательнее понаблюдать за Антуанеттой. В маленькой часовне, примыкавшей к главной башне, собрались все обитатели замка. Альбери кусала губы от досады. Как же она ничего раньше не замечала? Под маской безутешной жены ей явственно виделось сияющее лицо Антуанетты. Живот ее мало-помалу округлялся, и пальцы Альбери невольно сжались на собственном: как бы хотела она не быть бесплодной! Но Антуанетту больше всего выдавали глаза. Всякий раз, как она взглядывала на прево, в них словно зажигалась свеча. Не оставалось сомнения: она любит Гука де ла Фэ. А вот любил ли он ее? Альбери не смогла бы ответить. Как и всегда, лицо его было озабоченным, а вид такой, каким обычно бывал на следующий день после ее трагических превращений.
Она знала, что тот молодой врач Филиппус беседовал с ним после того, как они расстались. Они повстречались в коридоре, и Альбери случайно подслушала их разговор. Филиппус спросил, много ли волков в этом крае, и утверждал, что ночью его разбудил волчий вой. Гук заверил, что такое иногда случается в голодное время года, но лично он ничего не слышал. У Альбери создалось впечатление, что солгал он довольно неудачно, однако Филиппус не стал настаивать, а Гук свернул разговор на Франсуа, которому, похоже, полегчало, так как он попросил принести ему завтрак. Альбери была раздражена, из-за этого лекаря Лоралина уже две ночи не подсыпала Франсуа его дозу.
Пока аббат заканчивал проповедь, Альбери перенесла внимание на Филиппуса. Он находился впереди нее и, следовательно, не подозревал, что за ним наблюдают. Но, хотя он и стоял к ней спиной, она чувствовала, что глаза его обшаривают часовню.
«Узнай он о связи Гука с Антуанеттой, он заподозрит в них сообщников, — вдруг подумала она. — Он, в отличие от других, не глуп, и наверняка не верит в естественные причины болезни Франсуа». Если он ненароком рассказал пациенту о своем открытии, да еще впутает в эту историю Гука, то сеньор велит повесить прево, как повесил Бенуа. Альбери с трудом сглотнула, и сразу фальшивая нота в ее пении привлекла внимание двух горничных Антуанетты, которые покосились на нее полунасмешливо, полувозмущенно. Но Альбери даже не взглянула на них. Целиком отдавшись своей задаче, она пренебрегла мужем, сама толкнула его в объятия другой. И эта другая представляла большую опасность, чем ее собственные действия. Будет дежурить Филиппус сегодня ночью или нет, Франсуа де Шазерон все равно получит свою дозу, а значит, до конца недели в любом случае умрет. И все подозрения Филиппуса окажутся бездоказательными. Гук же не только не будет виновен в смерти сеньора, ему даже и в голову не придет, что Лоралина причастна к этому убийству. Альбери казались убедительными ее рассуждения. Если Гук согласится с версией об отравлении, она сумеет сделать так, что на Антуанетту, и только на нее одну, падет ответственность за смерть Франсуа. Одновременно разрешится вопрос и о ее любовной связи с прево, так как (Альбери была в этом уверена) хотя Гук и ненавидел Франсуа, он тем не менее не сможет продолжать любить его убийцу.