— Золото само по себе ничего не значит, если его не тратят! — убежденно заявил Филиппус, уйдя от ответа.
— В этом месте у меня есть все, что я хочу. До тебя во мне была пустота. Если ты уйдешь, ее заполнит ребенок.
— У меня осталось два месяца, чтобы убедить тебя, и что бы ты ни говорила, Лоралина де Шазерон (она поморщилась), я считаю, что твоему ребенку после меня будет нехватать одного — фамилии. Фамилии отца, которой нет у тебя и которую я мог бы вам дать. Я беден, это правда, но я богаче тебя, потому что признан в своем мире и принадлежу к избранному сословию. Любовь, которую я испытываю к тебе, в моих глазах намного ценнее твоих неверных рассуждений, приводимых для того, чтобы избежать встречи с внешним миром.
Он подумал, что она сейчас разрыдается, но ошибся. Ее глаза потемнели при воспоминании о душевной ране, которую он сознательно разбередил. Но лицо ее сразу смягчилось, и она улыбнулась.
— Пусть будет так, — сказала она. — У нас впереди две луны, и каждый может выбрать свою судьбу. Потом Стельфар проводит тебя до городских ворот, и ты уедешь к себе улаживать свои дела. Затем ты возвратишься, чтобы помочь мне при родах, и мы вернемся к нашему разговору. Четырех месяцев разлуки достаточно для принятия решения. Мы укрепимся в своем выборе, чтобы ни о чем потом не жалеть. Согласен, Филиппус?
— Согласен.
Она приблизилась к нему, приподнялась на цыпочках, отчего покатилось несколько монет, и протянула ему губы для поцелуя. Обезумев от исходящего от дикарки запаха мускуса, он обвил ее руками, чтобы прижать к себе. Но, поскользнувшись на покрывавших пол золотых монетах, они с хохотом упали, опрокинув один из кувшинов, который осыпал их блестящим дождем. Они долго лежали обнявшись и хохотали до слез, прогоняя страх перед неизвестностью, возникшей на перекрестье их судеб.
— Я люблю тебя, Лоралина, — наконец проговорил Филиппус, стряхивая со своих длинных волос застрявшие в них монетки.
— Я тебя тоже люблю. Только вот сможешь ли ты не забыть меня?
Далеко отсюда, в городе Сен-Реми-де-Прованс, Мишель де Ностр-Дам внимательно смотрел на астральную карту своего друга, разложенную на столе, и нервно покусывал губы. Он несколько месяцев составлял ее, уничтожал, составлял заново — и так месяцами. Один и тот же расплывчатый образ опять возникал перед его глазами — образ его друга, воющего среди волков в глухом лесу.
16
— Расскажи мне о своей матери, — попросил Филиппус. Он внезапно осознал, что та была душой этой пещеры, причиной глубокой привязанности Лоралины к этому месту. За все пять лун он ни разу не пытался разузнать что-либо об Изабо, и тут вдруг понял, что это очень важно.
— По мере того как я росла, я видела ее разной, — ответила Лоралина. — Но почти не помню телесной близости, потому что, как я узнала позже, она не кормила меня грудью, меня выкормила волчица, которая только что ощенилась. Действительно, Ситар и я родились с разницей в несколько часов, поэтому мы с ним так близки — кормились из одних сосков, да и спали вместе, прижавшись друг к другу. В то время мать часто плакала. Мне смутно помнится съежившаяся, с растрепанными волосами женщина, которая целыми днями мылась, растирая тело мхом, иногда до крови… Мною занималась бабушка. Она жила с нами, и я отчетливей помню тепло ее рук, нежели рук матери.
Мало-помалу мать стала разговаривать со мной, как правило, неохотно и резко, но у меня появилось чувство, что она признала мое существование. С ней и с бабушкой я бродила по лесу, мы собирали ягоды, лечебные травы, грибы. Мать учила меня распознавать несъедобные растения. Если мне случалось пораниться и я плакала, она спешила ко мне. Увидев, что рана пустяковая, она отходила, насмешливо говоря, что я должна научиться страдать молча.
Однажды (мне тогда было четыре или пять) я запуталась в кустах ежевики, упала и сломала ногу. Она услышала мой вопль. Я не могла подняться. Она очень побледнела, принялась кружить вокруг меня, ломая руки и прижимая их к лицу, потом остановилась, взяла меня на руки и понесла в пещеру. Думаю, что именно тогда в ней произошла какая-то перемена. Я перестала плакать. Обвив ручонками ее шею, я прижалась к ее груди и слушала, как громко бьется ее сердце. Бабушки не оказалось на месте. Мать принялась сама лечить меня. Мне было очень больно, когда она вправляла кость, но меня словно убаюкали ее заботливость, неумелая нежность. Я ни разу не вскрикнула.
— Хорошо, доченька, ты мужественная, — печально улыбнувшись, сказала она. Впервые назвала она меня своей дочерью.
Я была еще мала, чтобы понять, что произошло в ее голове и в ее жизни. Весь мой мир ограничивался этим подземным залом, и я не знала, что творилось наверху, а еще меньше о том, что существовали другие люди, была другая жизнь. Однако кое-что изменилось. Мать уже не отталкивала меня, когда я залезала к ней на колени или брала за руку. Все это происходило постепенно. Полагаю, что за несколько месяцев я приручила ее. Мама все чаще улыбалась, а иногда она и бабушка разражались смехом.
Однажды я проскользнула за ней в другую пещеру, хотя мне это запрещалось. От увиденного я остолбенела, потом закричала. Впервые я увидела труп. Это был маленький мальчик, безжалостно растерзанный. Мать стояла над ним с ножом в руке. Она была вся в крови. Я отшатнулась и уткнулась в бабушку. Я опять завопила, но голос бабушки и ее руки успокоили меня. Положив нож возле трупа, мать подошла ко мне.
— Я нашла его в горах, — сказала она мне, — но не волки его растерзали, Лоралина, и не я. Я не хочу, чтобы ты гуляла одна, понятно? Там, наверху, живет дьявол в образе очень злого человека. Это он убил и расчленил этого мальчика. Если он узнает о тебе, он и тебя тоже убьет. А теперь подойди. Ты не должна бояться мертвых, они учат нас облегчать жизнь живым.
Я позволила ей коснуться меня окровавленной рукой и подвести к трупу. Она взяла нож и разрезала безжизненную грудь. Когда она вынимала по одному разные органы из вскрытого тела, я хоть и отшатнулась, но уже не боялась. А она, казалось, удивлялась своим находкам и восхищалась ими. Кончилось тем, что я уснула, прикорнув в уголке пещеры. Проснулась я утром на своем соломенном тюфячке. Мать плакала на груди бабушки.
— Он заплатит, Изабо, поверь мне, Франсуа де Шазерон заплатит.
Я в первый раз услышала это имя, но поняла, что он и есть тот самый дьявол. Мне и в голову не приходило, что это мой отец.
Мать много дней провела возле трупа — записывала свои наблюдения на пергаменте, делала зарисовки. Я уже видела нечто подобное в другой тетради, листы которой были скреплены бечевкой из конопли. На первом листе мать нарисовала волка. Бабушка объяснила, что мать Ситара после смерти была вскрыта и изучена Изабо. Она хотела узнать все изнутри, чтобы лечить их, когда они больны или ранены. Именно ее знания позволили ей вылечить мою сломанную ногу. Я очень гордилась ею. Впоследствии она зарисовывала также цветы и растения, готовила всякие мази и настойки.
Однажды бабушка привела тетю Альбери. Мать была очень рада ей, и они долго обнимались. Потом они тихо разговаривали, но несколько раз до меня донеслось имя Франсуа де Шазерона. Затем тетя Альбери сказала, что ее защищает Гук де ла Фэ. Это меня успокоило. Если уж кто-то оказывает сопротивление дьяволу, значит, и мне нечего бояться. Тетя Альбери стала часто приходить к нам, и мать стала больше смеяться, обнимать меня, играть со мной и волками. Но тетя Альбери тогда строго смотрела на нас.
Прошло время, и умерла бабушка. Мать поместила ее в склеп. Она и Альбери долго причитали, а я нет. «Смерть не должна тебя пугать», — когда-то сказала мать, и я не боялась. Меня только огорчала мысль, что бабушки больше нет. Когда мне не хватало бабушки, я спрашивала, скоро ли она вернется? Через несколько месяцев тетя Альбери мне все объяснила. И с того момента я начала страдать.
После смерти бабушки мама опять изменилась. Тетя Альбери много плакала, когда приходила к нам, и у нее всегда была синева под глазами. Как-то я спросила ее, не причинило ли и ей зло то чудовище. Она велела мне приподнять волосы на затылке. Она ощупала пальцами пучок шерсти, который находился под ними и с печальным смехом ответила:
— Чудище сидит во мне, Лоралина… в нас!
Я отскочила и спряталась. Мать выговорила своей сестре:
— Никогда, слышишь? Никогда не говори про это при девочке!
— Но придет день, когда она узнает, кто она на самом деле, — ответила тетя Альбери.
Я заткнула уши. Мною вдруг овладел беспричинный страх, возникло предчувствие чего-то ужасного, но вмешался Ситар: с рычанием и каким-то своим стоном он встал между ними. Они замолчали и испуганно повернулись к камню, за которым я спряталась. Мать подошла ко мне, отняла мои руки от ушей и постаралась утешить:
— Тетя Альбери, она особенная, но никогда не сделает тебе плохого.
Вскоре впервые появилась Стельфар. Мать сказала, что та будет приходить в каждое полнолуние, заботиться о нас и что благодаря ей нам нечего бояться.
Время шло. Мать продолжала раскрывать тайны природы, словно от этого зависела ее жизнь. Она посвящала этому все свое время, всю энергию. Я узнала, что в горах были и другие трупы, но мать больше не приносила их. После каждой такой мрачной находки она уединялась в своем углу и запрещала мне приближаться. Я слышала, как она плакала, а иногда кричала во сне. Я в конце концов поняла: чудовище причинило зло ей и Бенуа, о котором она часто говорила с тетей Альбери.
В последнее время она стала какая-то странная, думаю, чувствовала приближение смерти. Она сторонилась меня, но не прогоняла, когда я к ней подходила, только отворачивалась и быстро уходила под предлогом какого-нибудь срочного дела. А потом, однажды утром, как раз перед кончиной, она произнесла ту ужасную фразу. И моя собственная жизнь пошатнулась, потому что чудовище, обитающее наверху, оказалось моим отцом, а матери у меня уже не было.
Филиппус порывисто обнял ее. И они еще раз любили друг друга, исступленно, не обращая внимания на ее округлившийся живот.