— Надолго так, сынок?
— Кто ж его знает, матушка! А мне так даже лучше. Интересно на мир глянуть.
— А настоятель, отец Серафим, отпустил тебя? — сурово спросил отец. Он лежал на лавке, и судя по его виду не вставал более.
— Как без его дозволении, тятя! Отпустил, сам направил, напутствовал и благословил. Всё по чину, тятя. А как вы тут поживаете? Вы, батя, сильно болеете?
— Ноги замучили, сын мой. Мочи нет, особенно по ночам. Лишь днём могу чуток приснуть. Скоро, наверное, придётся переселяться в мир иной. Готовлюсь вот…
Мать заголосила, две невестки вторили, а Тимофею вдруг показалось, что так будет даже лучше. Прекратится насилие и тирания в семье. Хотя, вспомнил, старший Никита мало чем отличается от отца. Да всё ж…
В молчании поужинали. Тимошке, как гостю, отдали печь, и он блаженно устроился там, ощущая после бани, как тело впитывает тепло разогретого кирпича.
А обоз пришлось задержать. За день до отъезда поднялась метель, и даже по реке ехать было невозможно. Отец Яков, а у него с собой ехала и семья, решил переждать и тем дать всем отдохнуть перед дальней и трудной дорогой. Каменный пояс был уже недалеко.
Из Устюга Великого выехали по реке. Местами лёд оголился, и обоз катил быстро. Тем более что самый большой колокол не тянул больше девяти-десяти пудов.
По Вычагде добрались до Усть-Сысольска за две недели и один день. Последние дни пришлось много и трудно поработать. Река стала изобиловать порогами, вернее наледями. Преодолеть их лошадьми было трудно, и все люди взялись за лямки. Потом пошли настоящие пороги, и путь вовсе стал малопроходим. Глубокие снега позволяли делать не больше пяти-семи вёрст в день. И то случалось прихватывать часть ранних сумерек. И начинать движение задолго до рассвета. День-то длился всего несколько часов.
— Дядька Сысой, — спрашивал Тимошка у бывалого мужика из Усть-Цильмы, — говорят, что дальше путь и того труднее станет. Верно?
— Все верно, парень. Камень пройти не так просто. Пока до нужной речки доберёмся. Вроде Сосьвой прозывается. Недели через три-четыре доберёмся до Печоры. И это будет большой удачей. Можно и полтора месяца карабкаться по камню. Как погода и снега какие навалит матушка Зима.
— А города или деревни там будут?
— Не больше пяти, сынок. Так что запасайся терпением и береги силы. Потом беречь свою силу тебе не придётся. Пупы рвать будем, если хотим живыми дойти хотя бы до Сосьвы. Там уже можно считать, что путь пройдён. По земле, парень.
— Тоже по рекам надо будет идти?
— По рекам, сынок. И даже по морю. А оно в тех местах уж так свирепствует!
— Я ещё не ходил по морю, — признался Тимошка. — Батя у меня два года назад вернулся с Новой Земли. Моржовую кость привёз. Теперь у семьи имеется достаток.
— Мореходом, значит, был, — качнул головой Сысой. — А ты что ж отстал?
— Мамка не пустила. Я просился… Старший брат ходил. А батя должен скоро помереть. По всему видно было, как уходил с вами.
— Нельзя так говорить про отца, — упрекнул Сысой. — Нехорошо сказал, парень.
Тимошка погрустнел. И правда, что он так про отца? Пусть живёт себе, пока Бог его к себе не прибрал. А, может, уже прибрал?
Эти мысли сильно подействовали на юного бродягу. Но силы его уже иссякали, и тяжёлый сон сморил его. Мороза даже не ощущал.
Как и предрекал Сысой, обоз тащился по Печоре ещё больше месяца, а затем начались мучения перехода через Камень. Тут Тимофей понял, что такое труд на истощение. Он так уставал, что не мог поесть перед сном. Просто валился на охапку соломы и тут же засыпал. Кто-нибудь укрывал парня полушубком или попоной.
И люди далеко не всегда выдерживали такой путь. А все были закалённые и испытанные людишки. И через две недели Тимофей с грустью и печалью проводил Сысоя в мир, откуда уже не возвращаются.
А спуск к речке Сосьве оказался ненамного легче. Сплошные каменные завалы, засыпанные снегом и низким ельником. Пришлось в одном стойбище самоедов отобрать десяток оленей и перевьючить часть груза на них. Однако не прошло и десяти дней, как самоеды с оленями незаметно исчезли и прихватили немного груза.
— Снарядить человек пятнадцать в погоню! — распорядился поп Яков. — Мы должны догнать и строго наказать язычников!
Сотник стрельцов не согласился, заявив решительно:
— Пустое занятие, батюшка. Они уже так далеко, что нам их уже не достать. На оленях и налегке они быстро будут уходить. А у нас только кони, и те едва двигаются. И людишки не лучше. Только время потеряем и силы. А толку никакого.
Отец Яков долго раздумывал и вынужден был признать правоту сотника.
И все же пришлось послать гонца в Берёзов, прося помощи оленями. Кони и сани так износились, что часть животных пришлось скормить людям. Долго чинили и укрепляли сани для колоколов. И всё же они часто ломались, сильно задерживая движение. Тем более что в неделю три-четыре человека умирали, и их приходилось хоронить в мёрзлой земле. Это тоже много занимало времени.
Наконец вышли к речке Сосьве. Она в этом месте скорей походила на широкий и быстрый ручей, дороги опять сильно задерживали обоз. А помощь из Берёзова появилась лишь через месяц. Уже весной запахло, и солнце увеличило день, а народец едва волочил ноги от бескормицы и усталости. Появились признаки чёрной болезни, скорбута[1]. Надо было спешить в Берёзов. Там была надежда отдохнуть и поправить здоровье. И у Тимошки в сердце закралась тревога. Вдруг не сможет дойти и сгинет в этих стылых камнях. Тут и хоронить трудно. Некоторых просто засыпали камнем, ставили крест и шли дальше. Зато было кому отпевать и читать отходную молитву. Кроме попа Якова с ним шли ещё один священник и дьяконы с подьячими. Благо они были северяне и от работы не отлынивали. Трудились наравне со всеми. Лишь отец Яков не очень утруждал себя работой. А его дочь лет шестнадцати, как посчитал Тимошка, нет-нет да и блеснёт на него глазами и щеки тут же зарумянятся.
С некоторых пор Тимошка стал замечать, что слишком часто стал искать в обозе встречи с поповской дочкой. Она в семье была старшей, остальные два брата были помоложе, и ещё не доросли до интереса к противоположному полу. Но с одним из них, что постарше, Тимошка слегка сдружился. Тому было четырнадцать лет, и он со жгучим интересом всматривался в горы и леса, в людей и работу, которую они выполняли. Поэтому часто крутился рядом. Так Тимошка познакомился с мальчишкой. Тот иногда бросался кому-нибудь помогать. Его отгоняли, но не очень грубо. Отца Якова вполне уважали, и никто не хотел осложнений с ним, и детей берегли.
Звали мальчишку Петром, и был он белым кожей, со светлыми волосами и курносый. Имя дочери попа Тимошка никак не узнал. Стыдился спросить. А Сысой помер. С ним он мог делиться сокровенным, но тогда его сердце ещё не стучало тревожно и с замиранием. Девка его волновала. А страх перед отцом Яковом заставлял юношу не показывать свой интерес к ней.
А вскоре случилась длительная пурга, и весь обоз остановился, укрываясь в наскоро построенных шалашах. Для отца Якова построили более тёплый, обмотав его грубой тканью вроде паруса для лодки. На этих работах был и Тимошка. Что-то вроде юрты он предложил подсыпать снегом до половины и поп потом с интересом заметил ему:
— А ты сметливый послушник. Лишь твоего рвения в вере что-то не заметно. Или то не так, а?
Тимошка смутился. Обвинение было достаточно серьезным, и он поспешил ответить, поклонившись и смущаясь:
— Как можно, отец Яков! Просто так много работы, что от усталости про еду забываю. Сразу падаю и засыпаю, простите. Всегда молюсь, — добавил он поспешно.
— Ну, ну! Однако, юный друг, прошу подумать об моих словах. Негоже человеку в твоём возрасте пренебрегать верой в Бога.
Тимошка не успел ответить, как поп удалился, ковыляя по глубокому снегу, приподнимая полы рясы, надетой поверх полушубка.
А затем у него случился разговор с Петькой, как он про себя называя поповича.
— Тимошка, ты правда редко молишься? — пытливо спросил мальчишка. — Тятька что-то говорил матушке об этом. Разве такое может быть?
— Не может! — излишне ретиво ответил Тимофей. — С чего бы мне не молиться? В таком походе нельзя без Бога в душе. Я к тому же послушник.
— Мне тятя тоже говорил, что меня будет учить на попа. Попы богато живут.
Тимоха заметил, что последние слова смутили мальчишку. Видно сообразил, что ляпнул не то, но отступать уже поздно. И спросил поспешно:
— А твои тятя и матушка как живут? Ты ведь из Устюга Великого.
Тимошка с удовольствием поведал о подвигах отца как промышленника и даже с бахвальством заметил:
— Мой тятька ходил с артелью покрученников на Новую Землю. Добыл моржовой кости, и продал её. Однако, жив ли он теперь? Когда уезжал, он был уже плох. Больше о смерти говорил и распоряжался имуществом, добром.
— Тебе что оставляет, узнал?
— Не успел. Да я самый младший из детей. Что мне достанется? Наверное, ничего. Разве что матушка настоит и отпишет и мне малость из добра.
— Любит тебя, да? Меня матушка тоже любит больше чем остальных. Да мне ещё рано про такое думку думать. Успеется. К тому же я старший из сыновей. Значит, должен получить больше всех или даже всё. Агафье вообще только приданое положено, а Глебу и Аксёну могут вообще ничего не отписать. Молодые ещё.
Тимошка с удивлением бросил взгляд на мальчишку. Его слова казались ему словами взрослого, умудрённого человека. К тому же уж слишком все помыслы о добре и побольше. Стало как-то неуютно. Сам он мало о таком задумывался. Полагал, что самому всё добыть надо. Мальчишке ничего не сказал, а отношение как-то сразу стало безразличным. К тому же имя девчонки он уже узнал.
К тому же работы все никак не убавлялось. А с едой становилось все хуже. И лошадей почти не осталось. Три клячи ещё тащили на себе небольшой груз, остальное таскали люди, сами впрягались в оглобли и надрывали пупки. Особенно трудно с большим колоколом. Десять пудов по бездорожью и глубокому снегу тащить долго никто не мог. О десяти вёрстах никто и не мог мечтать. Дай Бог, чтобы в день проходили семь, от силы восемь вёрст. И вечером едва перекусили и спать!