Было Нехмету лет тридцать пять-сорок, если судить по лицу. Резкому, с правильными строгими чертами и пронзительной синевой глаз лицу человека, привыкшего даже не командовать — повелевать. По смуглой коже не один год гулял резец ветра и зноя. И одет ир-Базуфи был не для Харузы, а разве что для пустыни или степи. Рубашка из тонкого полотна и такие же штаны, да на плечи небрежно накинута холщовая куртка, расшитая стальными колечками, превратившими ее в легкий доспех. То ли опытный наемник, то ли атаман разбойников — не понять, да и невелика разница. Такому ли пить драгоценный иршаадский кофе в «Двух розах»? Караваны ему водить. Или грабить.
Это если не знать, что ночной шах, чьим голосом говорит Нехмет, правит своей частью страны не менее властно, чем его великий собрат, сидящий на троне. И что с того, что часть эта рассеяна по всему шахству толпами нищих, гадалок, карманников, грабителей и торговцев удовольствиями? Деньги есть деньги… По слову ночного шаха, изреченному кем-то вроде Нехмета, улицы Харузы может залить кровь куда быстрее, чем в Небесном дворце издадут указ и войска повелителя двинутся из казарм. Так что еще неизвестно, кого можно считать истинным владыкой столицы и страны.
Раэн принял чашку, пригубил. Зажмурился от удовольствия, покатав на языке как раз в меру горячую, упоительно ароматную жидкость. Нехмет крошечными глотками цедил кофе, время от времени лениво кидая в рот прозрачные белые виноградины без косточек, и мягкие отблески огня ложились на его лицо.
— Все-таки нигде так не варят иршаадский кофе, как здесь, — сказал он мечтательно и умиротворенно. — Не забавно ли, почтенный Раэн? Благородные зерна из Иршаада, спелый виноград из Ханулии, гюльнаридские гранаты, переполненные рубиновым соком… Как еще могли бы они встретиться? Но вот мы сидим за этим благодатным столом, подобным всему земному своду, и тот, кто взглянет издалека, скажет: вот запад и восток пьют из чаш чинского фарфора, сотворенных равно далеко от них.
— Да вы поэт, уважаемый! — восхищенно покачал головой Раэн. — Что ж, если запад и восток повстречались здесь, под сводами, подобными мировому древу, да будет благословен этот мир.
— Пусть согласятся с вами боги, почтенный… Увы, эта сияющая мысль о встрече плодов принадлежит не мне. Я, недостойный, услышал ее луну назад в доме светлейшего ир-Джантари, управителя славного города Тариссы.
— Ах, вот как, — ожидаемо удивился Раэн, с облегчением понимая, что непременная ритуально-поэтическая часть встречи двух высокорожденных подходит к концу. — Так вы были в Тариссе, уважаемый Нехмет? И какие новости привезли оттуда?
— Что нового может случиться под луной? — пожал плечами Нехмет, наливая Раэну еще кофе. — Тарисса по-прежнему прекрасна и богата. Разве что там еще выше подняли цену за вашу голову, почтенный.
— В самом деле? Приятно слышать, что меня ценят, — усмехнулся Раэн. — И насколько же высоко, хотелось бы знать?
— Если спросить меня, так ваша голова бесценна, — так же легко ответил улыбкой Нехмет. — Но род Аримсе оценил ее в три тысячи золотых саму по себе и в пять — если она останется на плечах.
— Очень приятно! — убежденно произнес Раэн, следуя примеру сотрапезника и раскусывая брызнувшую соком во рту виноградину. — Даже передать не могу, сколь радостно это слышать. А то сегодня утром, представьте себе, меня попробовали прирезать всего за жалкую сотню золотом.
Рука Нехмета, потянувшаяся за виноградиной, на какую-то длину вздоха зависла над блюдом. Потом пальцы все так же небрежно отщипнули ягоду.
— И правда, какая нелепица, — безмятежно произнес олицетворенный голос ночного шаха. — Кто же это был, почтенный Раэн?
— Если бы я знал. От удивления забыл поинтересоваться его именем, увы. Но человек приметный. Ему лет двадцать пять или немного меньше. Высокий, стройный, у него нос с горбинкой и необычные желтые глаза, словно у птицы или кошки.
— Тогда уж, скорее, как у змеи. Зеринге.
Нехмет кинул в рот виноградину и запил кофе, продолжив:
— Знаете эту змейку, почтенный? Кобра раздувает капюшон, гюрза шипит, а зеринге бросается молча, без предупреждения. Вашу змейку зовут Халид ир-Кайсах. Зеринге не наш родич. Он одиночка.
— Значит, Зеринге? Песчаная гадюка? — Раэн тоже неторопливо отпил глоток. — Да, ему подходит. Как же ночной шах терпит в Харузе вольный клинок не из семьи?
— Почему нет? — Нехмет пожал плечами. — Ир-Кайсах платит налоги, как все одиночки, и не просит защиты. Мы позволяем. Этот несчастный жив или получил по заслугам?
— Представьте себе, жив и свободен. Парень оказался неглуп и ответил на мои вопросы. Оказалось, один из старых знакомых решил таким странным образом позвать меня в гости. Непременно загляну к нему, как будет свободный час.
Уголки губ Нехмета тронула усмешка.
— Старые знакомые такого рода горячат кровь и веселят в день скуки. Кстати, наши братья из Тариссы, которых просил о помощи глава ир-Аримсе, помнят и чтут дружбу с вами.
— Вы не представляете, как я рад этому, — опять улыбнулся Раэн. — Когда-нибудь, думаю, придется мне и в Тариссе навестить старых знакомых, но пока что слишком много хлопот.
— Хлопоты нескончаемы, — подтвердил Нехмет. — Но дружба украшает жизнь.
— Воистину так, — склонил голову Раэн. — Потому не откажите, прошу, в знак дружбы принять этот маленький подарок.
Замшевый мешочек в пол-ладони лег на стол. Нехмет покачал головой.
— Ради Света, Раэн. К чему это? Семья давным-давно считает вас другом. Уберите, прошу.
— Разве от подарков друзей отказываются? Вы ведь взяли на себя часть моих хлопот!
— Увы, пока эти хлопоты пусты, — вздохнул ир-Базуфи. — Мы искали тщательно, как влюбленный ищет след своей возлюбленной, но никто из услышавших вопрос не смог ответить. Семья ничего не знает о Спящей в камне.
— Жаль, — просто и тихо уронил Раэн. — Еще один след в никуда. И все же я благодарен вам и семье, Нехмет. Возьмите подарок, не обижайте меня.
— Чем же мне позволено будет отдариться? — мягко улыбнулся голос ночного шаха. — Не за ваш подарок, а за вашу дружбу, что не имеет цены.
— Если уж вам так хочется, — задумчиво сказал Раэн, — подскажите, где мне снова повстречать Халида ир-Кайсаха? Раз он не служит ночной семье, то, возможно, согласится служить мне.
— Вам нужен ир-Кайсах? — удивленно поднял одну бровь Нехмет. — Разве в семье клинки хуже?
— Клинки семьи принадлежат ей, — отозвался Раэн. — А мне нужен как раз вот такой одиночка, человек без друзей и родных, которых беспокоила бы его жизнь. Или смерть.
Он улыбнулся Нехмету, и голос ночного шаха кивнул в ответ.
— Тогда, конечно, понимаю. Но, боюсь, встретиться с Зеринге будет немного сложнее, чем кажется. Говорят, что на песчанку нашелся змеелов. У сотника ир-Мансура из городской стражи к Зеринге давний счет, а не далее, как сегодня днем, люди видели, что Халида вели в тюрьму у северной стены. Если хотите застать Зеринге живым, лучше поторопиться. Не думаю, что ир-Кайсах доживет до суда. Он и эту ночь-то переживет вряд ли.
— Как некстати, — поморщился Раэн. — Хотя… пусть так! Моя благодарность, уважаемый Нехмет, вечно принадлежит вам и вашей семье. Простите, что вынужден вас покинуть.
— Мудрый знает, когда замереть мышью, а когда поспешить соколом, — откликнулся ир-Базуфи, откидываясь на подушки. — Пусть удача ведет под уздцы коня ваших замыслов, друг мой…
Переступив порог «Двух роз», Раэн замер на улице, прямо под сплетением веток. Сотник ир-Мансур, значит? Тюрьма у северных стен? Лишь бы не опоздать!
А лекарь-то оказался прав. Бежать из города надо было сразу, бросив и дом, и деньги в тайнике. Хороший был совет. Но кто мог знать?
Халид сплюнул соленый красный сгусток, стараясь попасть на расшитый сапог возле своего лица. Попал. Сапог неторопливо отодвинулся назад и с размаха врезался в его ребра, снова отчетливо хрустнувшие.
Скорчившись на каменном полу, Зеринге потерял сознание от слепящей боли, принимая это с радостью. Разумеется, долго отдыхать ему не позволили. Полведра грязной холодной воды обрушились сверху, вырывая из блаженного беспамятства.
— Ну нет, падаль, я тебе разлеживаться не дам, — раздался знакомый голос откуда-то сверху.
Испачканный сапог приподнял подбородок Халида. Он снова плюнул кровью.
На этот раз последовал целый десяток пинков, тщательно отмеренных так, чтобы не убить, но основательно отбить внутренности. В очередной раз придя в себя, Халид с трудом разлепил губы, остро жалея, что в запекшемся рту не осталось не только слюны, но даже крови.
— Очнулся, шакалья шкура? Вот и славно. Хватит с тебя, пожалуй. А то еще сдохнешь раньше времени.
Ир-Кайсах с трудом вдохнул сырой воздух подземелья, ножом режущий легкие за сломанными ребрами. Грубый толчок перевернул его на спину. Сотник, поигрывая плетью с медным шариком на конце, посмотрел на Халида сверху.
— Вот теперь, наконец-то, ты выглядишь как нужно, — почти ласково проговорил он. — А жить тебе осталось час, не больше. Пока я не сдам караул. Хочешь умереть?
Ир-Кайсах собрался с силами.
— Еще бы. Передам… привет… твоему братцу…
Лицо сотника даже в полумраке посерело. Зеринге стиснул зубы, приготовившись. Но получил всего лишь еще один удар плетью по окровавленной щеке. В голове вспыхнуло яростное белое солнце — и погасло, оставив тупую тяжелую боль.
— Даже не надейся, — с усилием выговорил его мучитель. — До смерти я тебя не забью. Это слишком просто. Будешь подыхать, как и положено такому шакальему дерьму.
Подождав и убедившись, что пленник молчит, ир-Мансур вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Халид услышал глухое лязганье засова. Покосился на ведро в двух шагах от себя, облизнув разбитые губы пересохшим языком. Задыхаясь от боли, переполз поближе, взглянул и едва не заплакал от разочарования. Жестяное дно было едва влажным. С невероятным трудом он сел, привалившись к сочащейся сыростью стене. Кто бы мог подумать, что летом в Харузе можно найти такое прохладное местечко. Не сказать ли спасибо за заботу?