— И какие же? — еле выдавила Наргис, ошеломленная и испуганная, но не тем липким и мерзким страхом, что преследовал ее после явления ночного незнакомца, а иным, пьянящим, как вино, толкающим на безрассудства. — Что ты попросишь за помощь, госпожа Минри?
— Твоего врага, — наклонившись к ней, сказала гадалка юным голосом, так не подходящим к древнему лицу, зато очень идущим к серебру глаз. — Я заберу у тебя врага, девочка. Не слишком дорого, верно? Все дорожат друзьями и любимыми, враги никому не нужны, тебе без него будет только лучше.
— И в чем подвох? — мрачно поинтересовалась Наргис, выдергивая руку из внезапно ослабевшей хватки гадалки. — Ты снимешь с меня проклятие и мне же за это окажешь услугу? Почему?
— Потому что судьба уже ступает за тобой след в след, — Минри улыбнулась узкими бесцветными старушечьими губами. — Потому что другая цена была заплачена много лет назад, и процентов от нее хватит, чтобы купить смерть или жизнь для многих и многих… Потому что иногда даже я делаю глупости. Иди, девочка. И скажи своей служанке, что счастье дороже золота, хотя вряд ли поможет.
Словно во сне Наргис встала, бросила на стол отцепленный от пояса кошелек, в котором хватило бы денег на дюжину очень дорогих предсказаний от заслуживающих уважения гадалок. Настоящих, работающих при храме или в своих магических лавках — не то что какая-то чинка из Пестрого Двора. В котором, как известно, на троих жителей — пять мошенников.
Вокруг, в полупустой комнате, лишенной окон и щелей, дул чистый свежий ветер с запахом вишни… Уже подойдя к двери, Наргис вдруг обернулась в полном смятении чтобы узнать еще хоть что-то… Но комната была пуста. Стол, подушки, лампа — и никакого следа чинской колдуньи, лишь валялось на полу тонкое шелковое покрывало, в которое та была закутана.
ГЛАВА 9. Новая жизнь
Разбудил Халида запах кофе и абрикосов. Боясь пошевелиться, он размеренно дышал благоуханием, различая в нем все новые нотки: кардамон и корицу, свежую сдобную выпечку, вино и, еле уловимо, какие-то травы. Однако сильнее всего пахло абрикосами. Значит — жив? «Еще как жив», — подтвердил проснувшийся вместе с ним голод.
Зато больно не было совсем. Тело размякло от наполнившей его теплой истомы, шевелиться не хотелось, да и страшно было — вдруг боль вернется? Но вокруг точно не подземелье: щекой Халид чувствовал мягкость подушки, а другую щеку пригревало солнце, ярко светя сквозь веки. И откуда-то рядом доносился шелест листьев.
Пора было на что-то решаться. Приподняв тяжелые спросонья веки, он увидел не слишком большую, но уютную комнату, в окно которой заглядывали солнечные лучи, едва пробиваясь сквозь зелень шелестящей на легком ветру чинары. Сам Халид лежал на диване, укрытый хлопковым покрывалом, а дразнящий запах шел как раз от окна. Там спиной к Зеринге развалился в глубоком кресле его недавний знакомец, удобно положив длинные ноги на подоконник, а на них — огромную книгу. Между креслом и диваном стоял столик, на котором Халид разглядел серебряную джезву, высокогорлую пузатую бутыль и блюдо пирожков. Читая, чужестранец жевал пирожок, запивая его из серебряной — в пару к джезве — чашки. Вот страница, похоже, кончилась, но вместо того, чтоб ее перелистнуть, чародей прожевал остаток пирожка и взял блестящими от масла пальцами еще один, а страница перевернулась сама.
— Проснулся? — негромко спросил он, не поворачиваясь к Халиду. — Тогда иди сюда, позавтракаем.
Приготовившись к боли, Халид осторожно пошевелился и вздохнул от изумления: тело радостно повиновалось, забыв о недавних мучениях. Не смея поверить, он поднес к самому лицу руки, внимательно их разглядывая. В подвале караулки ир-Мансур с особым удовольствием растоптал ему пальцы подкованными сапогами, заставив потерять сознание в первый раз. Теперь кисти, которые Халид помнил искалеченными, почти размозженными, выглядели совершенно обычно. Хотя… Кожа на пальцах и ладонях была местами светло-розовой и мягкой, словно там заживал ожог. Зеринге легонько прикоснулся к лицу…
— Рядом с подушкой зеркало, — все так же спиной к Халиду посоветовал чародей, подливая себе в чашку из бутыли.
Возле подушки действительно обнаружилось зеркальце. Небольшое, с ладонь, зато не металлическое, а из драгоценного вендийского стекла. Халид, лишь пару раз в жизни видевший такое чудо, словно взглянул на другого человека. И в самом деле — другого. Исчезли не только рубцы и кровоподтеки от ударов сапогом и плетью, пропали оспинки и тонкие шрамы на скуле и подбородке. Выровнялся нос, переломанный в жестокой драке несколько лет назад. Лицо, смотревшее из зеркала, было совершенно чистым и даже моложе, чем ему помнилось.
— Нравится? — лениво спросил чужестранец, наконец-то соизволив отложить книгу, и одним плавным движением обернулся к наемнику. — Сотник ир-Мансур постарался на славу, даже я с трудом смог все исправить. Встань, пройдись.
Халид послушно спустил ноги с дивана и встал, по-прежнему ожидая вспышки боли. Тело слушалось так, словно подвал караулки и впрямь был всего лишь дурным сном. Подвал. Крысы. Обещание! Память о Крысином колодце нахлынула горькой тяжелой волной. Он позвал чужака! Сам позвал…
Положив зеркальце, Халид подошел и присел на подоконник, в упор взглянув на чужестранца, ответившего ему спокойным ясным взглядом. А нелегко, похоже, дается чародейство. Под глазами целителя лежали темные, как у тяжелобольного, тени, а кожа, и без того бледная, стала полупрозрачной. Лечил, значит? Ценит… раба. Слово обожгло ударом плети — но врать себе Халид не собирался. Раб — и притом по своей воле.
— Все-таки поешь, — мягко посоветовал лекарь, отводя взгляд, чтоб наклониться и налить вина еще в одну чашку. — Ты много сил потерял, а сладкое помогает их восстанавливать.
Вместо ответа Халид выглянул на улицу. Тугая зелень чинары изрядно мешала, но несколько шпилей на храмовых куполах он разглядел и понял, что дом стоит в северной части Харузы.
— Я думал, ты живешь в «Черном льве», — сказал он больше для того, чтоб проверить голос.
Голос не дрожал.
— А я там и живу. Только работать в гостинице нельзя, сам понимаешь. А мне нужно варить зелья, делать эликсиры… Много чего нужно, — улыбнулся чужестранец. — Кстати, в соседней комнате — мастерская. И я тебя очень прошу туда не соваться. Замучает любопытство, скажи — сам покажу все. А без меня это слишком опасно.
Он протянул чашку с вином, взглядом указал на блюдо. Подумав, Халид принял прохладное серебро, дотянулся до пирожка. Силы-то и вправду надо возвращать. Хотя сидеть за одним столом с… врагом? Хозяином? Пальцы дрогнули, словно кто-то дернул нитку — и что-то в глубине самой его сущности отозвалось болезненной дрожью. Мягкое тесто едва не встало поперек горла, и Халид поторопился запить его вином. Проглотил, запил еще одним глотком.
— К вечеру ты будешь совсем здоров, — негромко сказал чужестранец. — А вот чары, что связывают нас, все еще крепнут, так что не удивляйся и не бойся, если почувствуешь что-то странное. Я всегда буду знать, где ты и что делаешь. Смогу позвать издалека или услышать твой зов, приказать — и сопротивляться ты не сумеешь. Зато, если будешь ранен или болен, я смогу отдать тебе часть своих сил, как и наоборот. Это называется Узы Тени. И снять их, пока один из связанных жив, нельзя.
— Пока… жив?
— На твоем месте я бы на это не рассчитывал, — усмехнулся чужестранец. — Редкая Тень переживает хозяина, да и жизнью это не назовешь. Так что лучше тебе беречь мою жизнь, как свою собственную.
— А что мне еще придется делать? — поинтересовался Халид, отставляя чашку: все равно кусок в горло не лез. — Снизойдет ли почтенный целитель до объяснений недостойному, зачем ему понадобился раб?
И снова слово обожгло, но внутри поднималась тяжелая хмельная злость, и Халид в упор глянул в смоляные пятна чужих зрачков.
— Я не держу рабов, если без этого можно обойтись, — отозвался чародей. — Можешь ненавидеть меня, сколько угодно, — твое право. Только не забывай, что ты сам не захотел стать крысиным обедом, выбрав мою помощь вместо смерти. Кстати, вполне заслуженной. Сколько отнятых жизней у тебя на счету, Зеринге?
— Не твоя забота, — прошипел Халид, напрягаясь всем телом. — Благодарности ждешь? Так ты меня не из милосердия спасал.
— А я и не говорил ничего про милосердие. Ты торговал чужой смертью. Я могу понять убийство ради мести или из ненависти. Но за деньги? Не тебе говорить о милосердии, хватит с тебя и справедливости. Хочешь знать, чем я занимаюсь? Случается — лечу людей, случается — убиваю. Иногда охочусь на существ, о которых ты разве что в сказках слышал. Иногда не позволяю свершиться злу, иногда останавливаю тех, кто считает себя добром. А помощник мне нужен, потому что одному везде не успеть, да и спину прикрыть иногда нужно.
— Спину? — Халид улыбнулся сведенными злостью губами. — Тогда ты не того выбрал, о величайший. В спину я умею только бить — сам разве не видел?
— Да и этого особо не умеешь, — бросил чужестранец насмешливо. — Видел, да уж…
Багровая тьма поднялась изнутри, застелила все вокруг тяжелой пеленой. Рванувшись к врагу, Халид попытался выхватить нож, забыв, что его нет — и осел на пол, едва не ударившись о стол. Воздух вонзился в горло острым и горьким лезвием, внутренности рвала когтистая лапа, выворачивая наизнанку.
Скорчившись на полу, он беспомощно открывал рот, как выброшенная из воды рыба, — и не мог вдохнуть. Страха не было — только желание добраться, убить, растоптать. За неудачу, с которой все началось, за насмешки, за спокойную наглую уверенность и равнодушие в мягком голосе. За то, что считает себя вправе определять, кто достоин жить, и не скрывает презрения, говоря о деньгах. Да кто он такой, чтобы судить?
А потом пришел страх. Боль не утихала, питаясь его ненавистью, как пожар — горючим маслом. Показалось, что вот-вот кровь хлынет горлом, вымывая горькую ярость, и в ней захлебнется все, что он считает собой. Страх мешался с ненавистью, выгибая тело раскаленной судорогой, хрипя в сведенном спазмом горле…