Халид, и вправду будто сдернувший пелену чужих чувств и облегченно вздохнувший, помотал головой.
— Правда, — серьезно сказал Раэн, испытующе глядя ему в глаза. — Чистая правда, поданная на блюде из уверток. Запомни, Зеринге, существа вроде Лиса, Минри, да и меня, если на то пошло, никогда не лгут. В этом мы все сходимся, хоть и по разным причинам. Но правду можно сказать по-разному. Кто-то назовет меня искусным лекарем, спасителем множества жизней, и будет прав. Кто-то скажет, что я разрушил его судьбу, и тоже не солжет. А еще… Вон, видишь на небе созвездие Лучника? Сколько звезд-стрел у него в колчане?
Халид, с трудом отведя взгляд от пугающе неподвижного лица чародея, на котором жили только сверкающие глаза, посмотрел в глубокую ночную синеву над черными крышами и нашел взглядом Лучника, покровителя путешественников на суше и на море. Острие стрелы на тетиве небесного гиганта безупречно указывало на Глаз небес, не самую яркую, зато путеводную звезду, а за спиной великого стрелка в колчане, дорисованном внутренним взором, серебрилась россыпь мелких звездочек.
— Девять, — хмуро сказал он истину, известную с детства всякому пустынному мальчишке, кроме совсем подслеповатых.
— Хорошее у тебя зрение, — хмыкнул Раэн. — Обычно люди видят там семь-восемь звезд, а то и меньше. Но на самом деле их двенадцать. Да-да, ты уж мне поверь. А вот если спросишь Лиса, он может тебе назвать и девять, и двенадцать, и семь — смотря кем ему нужно прикинуться в этот момент. Хотя сам Лис видит всего пять. Понимаешь?
Он подождал немного, пока Халид мрачно кивнет, и добавил негромко, но очень тяжело:
— Зато Лис, как и Минри, может прочитать в твоей душе и памяти то, что ты сам либо давно забыл, либо и вовсе о себе не знал. Вытащить самые потаенные страхи и желания, а потом сплести из них сеть, в которую ты непременно угодишь. В нее все попадаются, разница лишь в том, что кто-то выбирается, а кто-то — нет. Бойся Лиса, Зеринге, и если он тебе скажет, что день — белый, а ночь — темна, не спеши соглашаться. Сначала подумай, зачем он тебе это говорит. Сделаешь один шаг ему навстречу — и сам не заметишь, как придешь туда, куда вовсе не собирался.
— Зачем ты все это говоришь? — спросил Халид, переводя взгляд на темный тихий дом, ожидающий их в окружении зелени и нарядного кованого забора.
Такой спокойный и даже на вид уютный, такой гостеприимно безопасный…
— Разве ты не будешь рядом? — снова глянул он на целителя.
Тот пожал плечами.
— Может, буду, а может — и нет. Лис — осторожная хитрая дрянь. Впрочем, и Минри рассказала об этом деле далеко не все, что могла бы. Я иду туда не ради нее. Лис приказал убить Марей только для того, чтобы ее смерть стала ленточкой на его послании.
— Она была твоей ученицей? — продолжал допытываться Халид, сам не зная зачем.
— По правилам и обычаям — нет, — уронил Раэн. — Но правила решают не все. Мне нравились и ее представления, и сама Марей. В жизни не так уж много хороших чудес, а у нее получалось делать мир ярче и радостнее… Ладно, идем.
Он пошел к воротам, но возле ивы остановился. Протянул руку, и Халид увидел, как в совершенно безветренном воздухе, все еще томно жарком, — прохладнее станет лишь к утру — ветви ивы пугливо отклоняются от ладони чародея и даже, кажется, возмущенно шелестят. На миг ему показалось, что в шелесте можно различить быстрый тихий шепоток, но тут же ветви просто качнулись, как самые обычные лозы самой обычной ивы, а Раэн тихонько рассмеялся. Нехорошим таким смехом, снова прокатившимся у Халида по спине россыпью ледяных осколков.
— Ну, нет, дереву я мстить точно не буду, — сказал чародей и миновал иву, в несколько шагов оказавшись возле ворот.
Снова подняв руку, он начертил в воздухе странный знак, на несколько мгновений вспыхнувший ярким золотистым светом. Потом знак погас, а створки, скрипнув, закачались, хотя ветра так и не чувствовалось. Халид поспешно подошел ближе, взглянув на медленно открывающиеся, словно кто-то их тянул в разные стороны, половинки ворот.
— Не лучше ли было забраться туда потихоньку? — угрюмо спросил он. — Через ограду, например. Да и в саду должны быть лазейки… Нас, конечно, двое, и мы такие грозные — мне самому страшно в зеркало глядеться, — съязвил он, ожидая, что чародей одернет за дерзость, однако лишь услышал одобрительный смешок. — Но в доме наверняка охрана и колдун, который ждет гостей. Что, если он убьет девочку раньше, чем мы до него доберемся?
— Не лучше, — бросил чародей и, помолчав, все-таки объяснил: — Он давно знает, что мы здесь. Ива его предупредила. И он знает, кто именно пришел за его девятью хвостами. Охрана — это пустяки, опасен только сам Лис, а с ним все равно придется встретиться, с какой стороны ни подойди.
Перешагнув невидимую черту, он прошел в ворота, и Халид последовал за ним, снова тронув рукоять Ласточки просто для уверенности. За воротами оказался большой двор, вымощенный гранитной плиткой. В свете выбравшейся на небо луны отшлифованные камни блестели, как зеркало, а высокие кусты, посаженные в огромные каменные вазоны по краям двора, бросали на них темные резкие тени.
Дом виднелся впереди серой каменной глыбой с черными дырами-окнами, и первое, что заметил Халид, — на окнах нет решеток. А хозяин не из осторожных, однако. Или очень уж уверен в своей силе.
Про девять хвостов, кстати, Халид не понял решительно ничего. Лис, конечно, он… лис, но почему хвостов девять? Как стрел в колчане у Лучника, что ли? Еще одна загадка, но он промолчал, перестав расспрашивать. Когда впереди драка, не до игры в слова.
Чародей шел рядом, тоже прекратив многоумные рассуждения, которые Халиду всегда казались пустой болтовней. Они пересекли двор, поднялись на низкое крыльцо с резными перилами, как в чинских лавках или Домах Удовольствия — как-то раз Халида в такой занесло, но очень уж там оказалось непривычно и скучно. Что ж, зато здесь наверняка будет весело.
Раэн толкнул дверь внутрь, и та с готовностью распахнулась, открыв длинный коридор. Пол здесь был устлан голубым ковром, а стены с вызывающей роскошью обтянуты таким же небесным шелком, расшитым серебром, мягко сиявшим в лучах масляных светильников. Все чинское, конечно, и ковер, и ткани, и благовония, разлитые в воздухе, острые, резкие и вместе с тем какие-то душные. Халид, уже не скрываясь, потянул Ласточку, выдвинул наполовину и успокоился, услышав мягкий шелест благородной стали о толстую кожу ножен. Покосился на чародея, но тот промолчал и первым ступил на драгоценный ковер, который иной вельможа не постыдился бы положить в домашнем святилище.
— Их было трое, — заговорил вдруг Раэн, беззвучно ступая по скрадывающему шаги толстому ворсу. — Один довольно высокий для чинца, со шрамом на правой щеке. Двое других похожи, как родные братья, скуластые такие, круглолицые крепыши… — Он поморщился и добавил негромко: — Если получится — оставь их мне. Но попусту не рискуй. И не верь всему, что видишь.
В подтверждение своих слов он шагнул к ближайшей двери и пнул ее. Полированные доски из темного дерева, украшенные бронзовыми накладками, вдруг задрожали, заколебались, как пустынное марево, и исчезли, обнажив гладкую стену. Голубой шелк в этом месте был расписан странными алыми узорами, похожими на забытое хамтурское письмо.
— Ловушка для дураков, — бесстрастно сообщил Раэн. — Простенькая — даже обидно. И следующие двери — тоже. Ну что? — повысил он голос. — Выйдет мне кто-нибудь навстречу? Или подпалить здесь все к демонам Бездны? Не люблю запах горящего шелка, но паленая шерсть воняет еще хуже!
Дом безмолвствовал.
— Значит, все-таки подпалить, — заключил он подозрительно довольным голосом и принялся катать в ладонях что-то невидимое, будто сминая большой упругий ком. — Зеринге, держись пока у меня за спиной.
Этого он мог бы и не говорить, вперед Халид и так вылезать не собирался. У него аж скулы заныли, как все было неправильно! Если чародей настолько в себе уверен, зачем ему спутник? Не может ведь он всерьез рассчитывать, что невольник по доброй воле станет прикрывать его собой, случись такая необходимость? Или может? Что, если хозяин и не даст ему выбора, просто приказав? Зачем ему простой воин, не обученный магии, если не для живого щита?
Злость на чародея, уже вроде бы погасшая, снова вспыхнула, и Халид понял, что скулы болят оттого, что он слишком сильно стиснул зубы. Нет, так не пойдет! Разум должен быть ясен, это первое правило боя. Случались переделки и похуже, а Раэн вряд ли возился с его превращением в Тень, чтобы потерять в первой же драке. Слабое, конечно, утешение — каждый раз думать, какая драка станет последней…
Тихий мелодичный звон волной проплыл по коридору. Запах стал сильнее, но неприятные нотки из него исчезли, теперь вокруг веяло будоражащей свежестью. На миг у Халида закружилась голова, словно он долго сидел в горячей парной, а потом вышел в прохладу и слишком глубоко вдохнул полной грудью. Именно так, нежной молодой зеленью, цветами и пальмовой пыльцой, пахло в оазисах теми краткими днями, что в пустыне именуются весной. Аромат звал дышать жадно, исступленно, глотая его открытым ртом, чтобы насытиться вволю, и Халид ловил в нем запахи горячих сырных лепешек, чистой верблюжьей шерсти и конского пота, мокрых кожаных бурдюков с водой и овечьим молоком, сваренного на костре кофе и жареного мяса…
И в ушах уже стоял не красивый, но бессмысленный звон! Халид слышал звяканье браслетов на руках своей приемной матери, мягких и ласковых руках, всегда готовых погладить его встрепанные волосы или разбитую коленку. А еще — как перекликаются бубенцы на отцовском верблюде, могучем Баруфе, великане-вожаке с пучками курчавой шерсти вокруг стройных ног, с копытами широкими и плоскими, как свадебное блюдо… И журчание родника, дарующего жизнь большому оазису, а значит, и всем племенам на сорок дней пути вокруг. И гортанный тихий смех Шадир-Ла, первой красавицы и распутницы племени, что однажды холодной пустынной ночью позвала пятнадцатилетнего Халида укрепить колышек в покосившейся палатке.