— Ты все-таки ошиблась, любовь моя, — с жуткой ласковостью прозвучал знакомый и неизвестный одновременно голос. — Я не он. И не дай тебе боги еще раз нас перепутать. Аледдин — мое отражение. Отвратительное в своей слабости и слабое в попытках меня изобразить. Я Джареддин, изумруд мой. Джареддин ир-Джантари, старший из нас, что бы ни болтали досужие языки. А ты — моя возлюбленная невеста и будущая жена.
— Никогда, — прошипела Наргис, все-таки отскакивая назад и хватая вазу с подоконника. — И вправду не понимаю, как могла вас перепутать! Ты тварь! Подлая, злобная, мерзкая тварь! Твой брат еще жив! И пусть боги его сохранят, а ты… ты… Убирайся! Вон из моего дома, чудовище! — кричала она, не думая, услышат ли в доме. — Ненавижу!
Оружием ваза послужить не могла, и Наргис с яростным наслаждением просто запустила ею в Джареддина — будь он проклят. Он даже не уклонился, просто повел рукой, и чинский фарфор, свернув к стене, брызнул сотней осколков.
— Убирайся! — прохрипела, задыхаясь, Наргис. — Если еще раз меня тронешь, боги тебя проклянут! А если их справедливость запоздает, я лучше себе горло перережу, чем выйду за тебя. Свадебным поясом удавлюсь!
Джареддин молча улыбнулся, глядя на нее с насмешкой, но Наргис было уже все равно. Страх обрел имя и лицо! Она не могла бороться с неизвестной всемогущей тварью, но брат-близнец Аледдина, придворный чародей, известный всей Харузе, — о, это совсем другое дело! Как же она его сразу не узнала? Ну, теперь понятно, почему этот мерзавец оба раза являлся к ней, скрыв лицо! А голос… не так уж часто она его слышала, если подумать. Но что за тварь! Принуждать к замужеству бывшую невесту своего брата, зная, что они с Аледдином друг друга любят! И не просто принуждать, а еще и тайно домогаться!
— Убраться? Ну что ж, мой нарцисс, — сказал, наконец, Джареддин с той же отвратительной усмешкой, тем более ненавистной, что кривила она самые прекрасные в мире губы. — Изволь. Тебе в самом деле стоит отдохнуть и подумать. Отдохнуть — ради твоей несравненной красоты, которую я намерен беречь, а подумать — ради твоих любимых родичей и домочадцев. Что ты собираешься теперь делать, моя милая, но такая неосторожная невеста? Поднять шум? А может быть, пожаловаться пресветлейшему шаху, моему господину и возлюбленному дяде? И что ты скажешь? Что сын Лунного визиря, придворный чародей и мужчина шахской крови сделал тебе брачное предложение, а ты его отвергла? Хотел бы я это послушать. Боюсь, прослывешь не только проклятой, но и безумной. — Он улыбнулся, и Наргис передернуло от омерзения. — И я все равно на тебе женюсь, ведь у твоего почтенного дядюшки нет ни одной причины отказать.
— Будет… — выдохнула Наргис. — Я поклянусь, что он меня проводит не к алтарю, а в могилу!
— Тогда, может, и откажет, — согласился Джареддин. — Господин наиб очень любит вас с братом. Правда, его немолодое сердце, изношенное на службе шаха, может не выдержать подобного беспокойства. Как думаешь, твой брат, оставшись главой рода, согласится отдать мне твою руку? — Он снова улыбнулся с полной безмятежностью, пугающей сильнее любых угроз, и Наргис замерла, как мышонок перед гадюкой, а Джареддин небрежно добавил: — Кстати, если и он окажется слишком снисходителен к твоим капризам, род ир-Дауд может вовсе пресечься по мужской линии, как это ни будет печально. Внезапная болезнь, например, или кинжал ревнивого любовника — поскольку твой брат столь же неосторожен в своих пристрастиях, как ты — в отказах.
— Прекрати… — с трудом выговорила Наргис. — Уходи… Оставь меня, — добавила она почти умоляюще.
— Как прикажешь, любовь моя, — ласково сказал Джареддин и уронил сухой стебелек розы, который все это время держал.
Наргис проводила его беспомощным взглядом. Веточка упала на ковер, темным штрихом перечеркнув светлый узор, и Наргис прикрыла глаза, чувствуя, что если скажет сейчас еще хоть слово, то упадет и сама рассыплется пеплом, как несчастная роза. Легкое дуновение ветра коснулось ее лица, зашелестела тонкая занавеска на окне… Наргис открыла глаза и увидела, что комната совершенно пуста, как и видимый из окна сад.
Вернувшись на кровать, она села, обняв себя руками за плечи, и бездумно посмотрела на блестящие осколки вазы, крошечными бликами поймавшие лунный свет. Страха больше не было, хотя Наргис точно знала, что он вернется. Но сейчас она будто разорвала удавку, стянувшую ей горло, и первый глоток воздуха был сладок и желанен, и думать не хотелось, что темная тень за спиной лишь выжидает удобного момента.
ГЛАВА 15. Страшные сказки и давние истории
Два дня прошли пусто и незаметно.
Первый из них Халид проспал, зарывшись в подушки и укутавшись тонким покрывалом, не чувствуя ни жары, ни холода, а только глубокий, почти пугающий покой. Вечером встал, накинулся на еду — Раэн только кивнул одобрительно — и снова свалился на диван.
На второй день столько спать уже не получалось, так что он просто лежал, глядя в окно, за которым пылало знойное харузское лето, и думал, думал… Чародей появлялся в комнате всего пару раз, брал какие-то вещи и снова уходил в свою закрытую матерскую. Вечером он вышел оттуда и позвал Зеринге ужинать — мальчишка из «Черного льва» принес еды, которой хватило бы на полдюжины голодных водоносов. И снова за столом они молчали.
А утром третьего дня Раэн ушел из дома, напоследок бросив небрежно то ли совет, то ли приказание хорошо отдохнуть, будто Халид устал за два дня безделья. В спокойном и всегда чуть насмешливом голосе почудилась издевка, но Зеринге уже привык, что это просто выговор такой.
Из упрямого противоречия он весь день искал себе занятия. Вычистил и отполировал Ласточку так, что лезвие стало подобно вендийскому зеркалу, а на ножнах и эфесе засиял каждый камешек. Прополоскал с щелоком рубашку и штаны. Пока одежда сохла, вымылся до скрипа и укоротил не в меру отросшие волосы кухонным ножом — не саблю же таким делом утруждать, обидится. Заодно и нож подточил.
А еще, досадливо морщась, отыскал в чуланчике метлу и тряпки… Что бы там ни было между ним и Раэном, чародей принимал его как гостя, не требуя никаких услуг по хозяйству, и стыдно жить в чужом доме, не ответив хотя бы небольшой учтивостью. Забот хватило до вечера, и все равно Халид извелся от скуки и томительного предчувствия, глухо злясь на себя. Не хватало еще, чтоб он ждал возвращения хозяина, словно верный пес!
Раэн заявился часа за два до полуночи. Войдя, окинул одним внимательным взглядом и Халида, и убранную комнату с дочиста вымытым и выскобленным полом, и медную джезву, краснеющую натертыми боками в противне с песком. На мгновение удивленно вскинул бровь, но ничего сказал, и за это Зеринге даже испытал смутное подобие благодарности — иногда любые слова бывают лишними.
— Ну что, готов прогуляться? — поинтересовался чародей, ставя на стол небольшую корзину с крышкой. — В прошлый раз нам помешали, но достойный муж не поворачивается спиной к отложенным делам, чтобы удача не отвернулась от него самого.
Утром он уходил в обычной полотняной одежде, вернулся же в куртке и штанах из тонкой кожи. Мешковатых, совершенно не стесняющих движений и даже на вид очень прочных. Хотя эту высокородную заразу хоть в лохмотья угольщика засунь — стать и норов его выдадут.
— Отчего же нет? — уронил Халид, подчеркнуто неторопливо поднимаясь с дивана. — Прогуляемся.
На поясе у Раэна, кроме длинного охотничьего ножа, висел меч. Потертые кожаные ножны, простая рукоять, отделанная только костяными накладками, лезвие изогнуто дугой, а на конце расширено, чтобы утяжелить удар — легкие доспехи прорубает запросто. У Халида в его недолгую службу караванным охранником тоже был «шайпурский скат», как их зовут в честь хищной рыбины с хвостом подобной формы. Славный клинок — хоть в честный поединок один на один, хоть в кабацкую потасовку, хоть в короткую страшную драку среди барханов, где не берут пленных и не просят пощады. Или на абордаж…
История прошлой тени чародея сама вспыхнула в памяти, но Халид промолчал, отвел взгляд и потянулся за лежащей на диване Ласточкой. Холодная рукоять ласково коснулась ладони, и сердце стукнуло чуть громче, отозвавшись предвкушению, горячо разлившемуся по жилам.
Они вышли на улицу, щедро освещенную полной луной. В мертвенном резком свете и дома, и деревья потеряли цвета, но сохранили четкость форм и линий, уподобившись гравюре, вырезанной на потемневшей от времени слоновой кости. Халид полной грудью вдохнул сладкий запах жасмина, одуряющий, как перед дождем, тонкие струйки благовоний, густые потоки кухонных ароматов из харчевен, вонь сточных канав и караван-сараев — пряный причудливый дух большого города. Больше, чем когда-либо, он ощущал себя живым, не зная, благодарить или проклинать за это человека, идущего рядом с ним.
И снова, как три дня назад, они шли по ночной Харузе, но теперь в сторону северных окраин, где улицы стали шире и прямее, а промежутки между домами увеличились. Халид мельком подумал, чувствует ли его спутник шальную, пьянящую прелесть этой ночи? Неподвижное лицо Раэна белело в лунном свете, как мраморная статуя, которой световые блики на краткие мгновения придают видимость жизни. Такие изваяния Халид видел в садах высокородных, загадочно и туманно бесстрастные, неповторимо совершенные, самим своим безмолвием намекающие на что-то…
Вскоре кончились и окраины. До городской стены было еще далеко, и они прошли чередой глухих пустырей под треск цикад и уханье козодоев. Несколько раз лицо Халида почти задевала мягким крылом проносящаяся мимо летучая мышь, а потом в стороне пробежала стайка шакалов.
Ночь жила по законам, возникшим задолго до появления на этой земле человека, лишь снисходительно терпя его присутствие, пока оно не стало чрезмерно навязчивым. Выйдя на равнину, испещренную редкими деревьями и ложащимися от них густыми тенями, Халид вдруг сообразил, куда ведет чародей.
— Мы идем на кладбище?
— Верно. Лучшее место для прогулок при луне. Или ты боишься тех, кто нашел здесь последнее пристанище?