— Тут я с тобой согласен, — мрачно промолвил ир-Кайсах. — Сам знаю таких, что хуже любого гуля. А как же тела? Их найдут, и все узнают о трупоедах.
— А что тела? Думаешь, они долго пролежат нетронутыми? В старую часть кладбища редко заглядывают, а молодые гули уже на следующую ночь позаботились о собратьях. Что не сожрали на месте, а они, конечно, не успели сожрать, утащили в норы. Через пару дней от этой истории и следов не останется. Разве что… Ты мои вещи не выбросил, я надеюсь?
— Во дворе у колодца кинул, — так же хмуро отозвался Халид, рассудком понимая, что Раэн прав. — Надо бы спалить, они в крови, но я не знал, вдруг у тебя там что-то нужное…
Например, гром-камень, зашитый в поясе, или еще какая чародейская дрянь. Говорить этого он не стал, как и оправдываться, что посчитал непристойным лазить по карманам, но Раэн понимающе кивнул и вышел во двор. Его не было ровно столько времени, чтобы Халид успел снять с огня плов, разложить по мискам и достать из корзины свежие лепешки. Хмыкнул про себя, вспомнив, что в сказках джинны едят солнечный свет или пьют кровь людей, если темные. Из каких бы джиннов ни был Раэн, вкусную еду, кофе и доброе вино он любил как самый обычный человек, да и в прочих радостях, похоже, себе не отказывал.
— О, сырные лепешки! — потянул носом предмет его раздумий, показываясь на пороге. — Сдвинь-ка блюдо в сторону.
Он подошел к столу и вытянул над ним руки. В ладонях, сложенных ковшом, высилась горка чего-то непонятного, тускло блестящего из-под слоя то ли грязи, то ли копоти. Халид брезгливо покосился на странную гадость, которой ни за что не стал бы осквернять такое святое место как стол, но блюдо с пловом послушно сдвинул — и подальше, чтобы грязь в него не попала.
Раэн раздвинул ладони, и на полированное темное дерево со стуком высыпались кольца, какие-то бляхи, несколько толстых цепочек с подвесками, серьги… Все крупное, тяжелое, золотое и с множеством камней. Халид пораженно воззрился на драгоценности, словно много лет пролежавшие в земле. Осел, да именно там они и лежали!
Он протянул руку и взял массивный перстень. Потер рукавом камень размером с лесной орех, и из-под темного налета брызнул синевой сапфир чистейшей воды.
— Вот тебе еще одна загадка гулей, — весело сказал Раэн. — Понятия не имею, зачем они тащат своей матушке драгоценные камни и золото, но там, под землей, остался далеко не один тайник. Мне было не до тщательного обыска, прихватил, что под руку попалось. Половина твоя, можешь выбирать.
— Нет.
Положив перстень обратно, Халид сделал шаг назад, не отводя взгляда от лежащего на столе клада, на который можно было бы купить лавку с дорогим товаром или большой дом с садом.
— Нет, — повторил он. — Я не святой, но ограбить мертвецов…
— Их уже ограбили до нас, — усмехнулся Раэн. — Мы ведь не можем вернуть камешки ни законным владельцам, ни их наследникам. Знать бы, кому возвращать. Что им, так и лежать под землей? Или тебе стыдно перед гулями? Не дури, Зеринге. Мертвым золото без надобности, поверь тому, кто не раз ходил за Грань. А нам нужно на что-то жить. Считай, что это плата за нашу работу.
— Плата?
Халид закусил губу, раздумывая, потом нерешительно взял со стола серьгу без пары и повертел в пальцах оправленный в золото изумруд, носить который не постыдился бы ни один придворный вельможа. У него дома говорили, что ограбить мертвеца — великий грех перед богами, но ведь Раэн взял это все не из могилы, а в логове гулей. Значит, это не воровство, а воинская добыча. Правда, чужая.
— Я не заработал половину, — хмуро сказал он.
— А это уж мне решать, — заявил Раэн, споласкивая руки.
Вернувшись к столу, он подцепил верхнюю лепешку из горки и негромко сказал:
— Бери, не сомневайся. Раз уж я распоряжаюсь твоей жизнью, пусть она хоть иногда будет приятной.
Халид бросил серьгу обратно в кучу и пристально взглянул на чародея, ответившего ему спокойным прямым взглядом.
— Тебе и в самом деле это нужно? Чтобы я не просто выполнял приказы?
— Нужно, — несколько мгновений помолчав, ответил Раэн. — Я могу заставить тебя жить или умереть, но к верности никого не принудить силой. И если для тебя делить со мной хлеб и прикрывать мне спину хуже смерти, что ж, выбор твой. Убивать не стану, но и спиной больше не повернусь.
— Верность? — Халид криво усмехнулся почему-то непослушными губами. — Похоже, ты первый, кому она понадобилась. Всем остальным хватало послушания. Раэн, скажи, у меня есть хотя бы надежда? Надежда на свободу?
— Есть, — снова помедлив, сказал чародей, блеснув углями зрачков. — Имеется в узах Тени одна лазейка. Только я тебе о ней не расскажу. Догадаешься, сумеешь воспользоваться — твое счастье. И моя смерть…
— Даже так? — недоверчиво сузил глаза Халид.
— А ты как думал? На то оно и равновесие, — вернул ему невеселую усмешку Раэн. — Так что ты выбираешь?
— Не знаю, — тяжело выдохнул Халид. — Хотя…
Он вдруг снова вспомнил слова Раэна о том, что искренность — клинок с двумя лезвиями. И подумал, что если сейчас солжет, то жизнь, может, и получит, но зачем ему жизнь, в которой придется считать себя трусом и подлецом?
— Если догадаюсь, как от этого проклятия избавиться, тут и выбирать нечего, — честно сказал он, глядя в непроницаемое и бесстрастное, как у мраморной статуи, лицо Раэна. — Не обессудь, но мне моя свобода дороже твоей жизни. Хочешь, ищи себе другую Тень, а со мной поступай, как знаешь. Но это дело между мной и тобой. А если придется драться с кем-то другим… то можешь поворачиваться ко мне спиной без опаски. Клянусь хлебом и водой, которые мы разделили, — произнес он старую клятву своего племени. — Никому из твоих врагов я тебя не выдам и… — Он запнулся, но с усилием заставил себя договорить: — И из воли твоей не выйду.
— Другим не отдашь, но сам, если получится, убьешь? — глумливо уточнил Раэн и вдруг широко улыбнулся. — Хорошая сделка, Зеринге, мне нравится. А теперь давай все-таки поедим, иначе я помру с голоду над полным столом, а это слишком обидно.
Не так страшен укус пчелы, как оставленное в теле жало, что вновь и вновь отравляет его. Джареддин ир-Джантари исчез из спальни Наргис, подобно кошмару, развеявшемуся с пробуждением, но остался в ее мыслях темным ядовитым пятном.
Два дня она металась по дому, как испуганная птица по клетке, внешне — спокойная, а внутри все тряслось от запоздалой злости, стыда и отвращения. Словно Джареддин все-таки опозорил ее, не тронув тело, но испачкав гордость и показав Наргис ее бессилие. Как можно противостоять магу? Еще и племяннику самого шаха! Да, отец Джареддина и Аледдина умер несколько лет назад, но даже мертвый Лунный визирь внушал страх врагам престола.
Отец Наргис счел Аледдина подходящим женихом, ведь в его жилах текла священная кровь дарованного богами государя, пусть и по матери, а корни семьи ир-Джантари уходили лишь на чуть меньшую глубину, чем корни ир-Даудов. Прекрасный выбор! И Наргис думала, что боги ослепительно милостивы к ней, ведь она полюбила жениха, найденного родителями, а он — ее. Не все так счастливы…
А потом Аледдин разорвал помолвку. Наргис едва не обезумела от горя, но матушка с отцом сказали, не скрывая печаль, что юный ир-Джантари поступил как истинно благородный человек, не принуждая к исполнению заключенного договора. А ведь мог бы потребовать, чтобы Наргис все равно связала жизнь со смертельно больным мужем… Страшная судьба для девушки, но данного слова не взять обратно!
Наргис не верила. Боги не могли сменить щедрость на такую жестокость! Аледдин должен был выздороветь! Она уверяла всех в этом и таяла, как воск на полуденном солнце, пока не получила от него первое письмо. Честное и милосердное, как удар кинжала, прекращающий пытку. Это письмо было единственным, которое она не сохранила. Но и нужды не было, Наргис до сих пор помнила в нем каждую строчку…
А о Джареддине тогда и речи не шло! Наверное, отец понимал, что если бы он попытался заключить новый брачный договор с родом ир-Джантари, заменив жениха на его родного брата, Наргис могла бы решиться на страшное. Только не он! Не тот, у кого будет родное и любимое лицо, но чужая душа!
Да она и не думала о Джареддине никогда! Они даже не встречались. Во всяком случае, на помолвке его точно не было. Как ни странно…
Стоя у окна, выходящего в сад, Наргис глубоко вдохнула, стараясь успокоиться. Если птица, запутавшаяся в силках, постарается освободиться, осторожно распутав сеть, у нее может и получиться. Страх же убьет быстрее, чем руки охотника. Что она знает о Джареддине?
Он брат-близнец Аледдина. Младший, но не согласен с этим. Единственный из братьев одарен колдовским даром и одарен щедро, иначе не стал бы одним из придворных чародеев пресветлого шаха, да хранят его боги. Его мать…
Наргис невольно поморщилась, вспомнив, с какой ненавистью Лейлин ир-Джантари смотрела на нее при встречах. Боги упасите от такой свекрови! Хотя если бы Наргис вышла за Аледдина, у шахской сестры не было бы причин ее ненавидеть. Наверное… Лейлин обвинила ее в болезни сына! Кричала страшное, ломала руки, срывала вдовье покрывало, топча его ногами прямо в дворцовом зале, где они встретились, и все вокруг отворачивались, потому что слушать это было больно, а не слушать не получалось.
А потом Лейлин вдруг успокоилась. Глянула на Наргис огромными глазами, горящими, как в лихорадке, и ее побледневшие губы прошептали, что боги все видят и накажут виноватую…
Наргис не испугалась, потому что и сама так думала. Боги видят все. А в чем ей себя было упрекнуть?! Если бы Аледдин в том письме не запретил, она бы сбежала к нему даже против воли родителей! Ну и что, что он болен? Она была бы рядом столько времени, сколько отмерила им судьба! Больному еще нужнее забота, ласка и нежность… И, может быть, сама смерть отступила бы, сжалившись над ее просьбами. Ведь бывают же не только страшные чудеса?
Но где тогда был Джареддин? И если сейчас он пожелал ее в жены, то почему только сейчас?