— Говори, и ты облегчишь свои страдания! — взмолился Джон де Аленсон, крестя воздух над Саймоном.
Тюремщик с трудом поднял еще одну плиту и положил ее на живот узника, чтобы тот не мог вдыхать воздух с помощью брюшных мышц. Проклятья и ругательства превратились в сипение, лицо начало багроветь.
— Говори, тебе нечего терять! — закричал де Вольф, когда губы изгоя почернели. — Кивни головой, если согласен!
Стиганд, пыхтя, приволок еще одну плиту и собрался положить ее на грудь разбойника, и упрямство Саймона дало трещину. На белках глаз появились черные пятна.
— Освободи его, пока он не умер прямо у нас на глазах!
Тюремщик-садист нехотя столкнул плиты с груди и живота мученика, взял кожаное ведерко с грязной водой и окатил Саймона. Через несколько минут его изуродованное лицо приобрело почти нормальный цвет, и Саймон, все еще пришпиленный к полу, заговорил. Теперь он признался во всем — в том, что завидовал Гервазу, взявшему себе лучшую часть добычи, в том, что пошел за ним в Эксетер, нашел его в «Кусте» и перерезал ему глотку.
— Я не хотел его убивать! — прохрипел узник. — Но я вытаскивал золотую шкатулку у него из кармана, он чуть не проснулся, и я испугался.
Оставив Томаса, скорчившегося у распростертого на полу Саймона, записывать его признание, де Вольф подошел к шурину и посмотрел ему в лицо.
— Теперь доволен, Ричард? Ты арестовал мою женщину только мне назло, будь ты проклят! Ты сам слышал признание этого человека, и я надеюсь, что ты немедленно прикажешь ее освободить и лично перед ней извинишься! Может быть, тогда я не стану записывать все подробности этого дела в мой отчет королевским судьям, когда они в следующий раз прибудут в Эксетер!
Ричард сердито запыхтел, но он понимал, что проиграл, и, кинув несколько гневных слов, он повернулся и чопорно пошел вверх по лестнице.
— Скатертью дорога! — пробормотал Гвин на ухо хозяину, глядя вслед шерифу. Тут сзади началась суматоха, и голос Томаса пропищал:
— У него припадок! Что с ним такое?
Они поспешно подошли к группе людей, столпившихся вокруг распятого узника. Спина Саймона изогнулась дугой, руки и ноги конвульсивно дергались, гремя цепями. Джон опустился перед ним на колени и увидел, что глаза его закатились, так что виднелись одни белки. Тут он еще раз сильно дернулся, опустился и затих.
— Черт, да он мертв! — пророкотал Гвин голосом, в котором звучало скорее недоверие, чем тревога. — С чего это он помер сейчас, а не когда его сдавливали?
Томас де Пейн посмотрел вверх с лицом более бледным, чем обычно, и перекрестился.
— Этот глупец, должно быть, трогал реликвию. Опять проклятье Барзака! — Он ветревоженно посмотрел на хозяина. — Коронер, во имя Пресвятой Девы, ни в коем случае не открывайте флакон!
В течение следующей недели жизнь коронера, его людей и посетителей «Куста» постепенно возвращалась в привычную колею. Неста, похоже, не пострадала от своего пребывания в Ружмонте, хотя некоторое время побаивалась подниматься вечерами на темный чердак. Шериф оставался по-прежнему надменным и отчужденным, ни словом не упоминая об этой истории в присутствии Джона. Его сестра, как всегда, вела себя с мужем угрюмо и обидчиво, не обращая внимания на его нерешительные благодарности за то, что помогла освободить Несту из лап Сиганда.
Оставалось только решить вопрос с проклятой реликвией. После того, как Джон забрал ее у Саймона Клейвера, он положил ее на подоконник в своей комнате в сторожевой башне, где Гвин хранил хлеб и сыр. Хотя коронер и относился скептически к проклятью Барзака, он все же решил пойти навстречу Томасу и не открывать бутылочку.
Через день или два Джон решил отдать реликвию Джону де Аленсону, чтобы тот поступил с ней, как сочтет нужным. Похоже, архидиакон более серьезно отнесся к могуществу реликвии, и после совещания в соборе, на котором епископ Маршал дал свое согласие, решили бесплатно предложить ее аббатству Гластонбери. Эта почтенная церковь стремилась собирать реликвии, которые привлекали паломников. С аббатом обменялись письмами, но великодушное предложение изящно отклонили. Видимо, в Гластонбери тоже знали зловещую историю реликвии и решили не рисковать и не пригревать на своей груди змею. По стране полетели письма, и в конце концов для сомнительной реликвии нашли пристанище в аббатстве Тьюксбери. Тамошний аббат счел святость своего заведения достаточной даже для древнего проклятья.
Джон де Аленсон не сумел подавить вздох облегчения, когда увидел, что позолоченная шкатулка и ее зловещее содержимое исчезли в сумке паломника, идущего к усыпальнице святого Катберта в Линдисфарне. Монах пообещал по дороге доставить реликвию в Тьюксбери.
Так он и сказал своему другу коронеру, когда тем вечером они уселись за стол с кувшином красного анжуйского вина.
— Будем надеяться, что они как следует спрячут ее, — угрюмо ответил Джон де Вольф. — Даже думать не хочу, что еще какой-нибудь горемыка разбудит проклятье Барзака.
— Аминь! — провозгласил архидиакон, поднимая к губам кубок.
АКТ ВТОРОЙОксфорд, 1269 год
Когда толстого мальчика, свернувшегося калачиком, обнаружили в святая святых аббатства святой Фридесвиды в Оксфорде, среди монахов поднялся переполох. Мальчика обнаружил рано утром в воскресенье брат Ричард Яксли, хранитель усыпальницы, и поначалу решил, что тот мертв. В первую очередь брат Ричард представил себе, какие катастрофические последствия это повлечет за собой для репутации аббатства, да еще прямо перед праздником святой покровительницы монастыря. Он решил, что это церкви, соперничающие в борьбе за внимание паломников, каким-то образом исхитрились осквернить святое место, и, взбешенный, поспешил поднять тревогу. Вскоре каменную усыпальницу окружили обеспокоенные монахи, с недоверием вглядываясь в шесть узких отверстий, по три с каждой стороны. Приор, Томас Брассингтон, тоже смотрел в одно из отверстий в форме изящного креста, заключенного в круг. Он и выразил вслух то, о чем думали все остальные:
— Как, скажите на милость, он туда забрался?
Раздался гул голосов — братья пытались решить загадку. Отверстия были очень маленькими, а мальчик внутри усыпальницы — очень крупным. Тут брат Ричард сконфузился. Именно он, как хранитель, отвечал за усыпальницу во время праздников, когда к ней допускалась публика. Усыпальница стояла в церковном приделе, позади высокого алтаря, на каменном возвышении. Предыдущей ночью брат Ричард отлучался, и ему не хотелось, чтобы приор узнал, куда он ходил. Глядя на фигурку, лежавшую поперек позолоченного гроба, в котором хранились останки святой, он высказал вслух еще одну очевидную мысль:
— А как мы его оттуда извлечем?
В этот момент из священного склепа раздался пронзительный голос:
— Привет, брат Ричард. А что я тут делаю?
Из тюка занавесей, образующих преграду для монахов, но позволяющих паломникам подойти этим утром к усыпальнице, показалось круглое, пухлое лицо. Гладкая физиономия выражала одновременно недоумение и искреннюю радость. Ричард Яксли ахнул, только сейчас узнав негодника.
— Уилл Плоум! Что ты там делаешь?
Толстый мальчик хихикнул.
— Я спросил первым, так что ответь.
— Уилл!
Может, Плоум и был дурачком, но деловой тон он понимал. Когда-то этот мальчик выступал с труппой жонглеров и акробатов, там-то он и научился различать различные интонации, которые использовали актеры вроде Джона Пепера и Саймона Годриха. Сейчас голос хранителя очень походил на манеру Саймона, изображавшего Господа Бога. А иногда — дьявола. Мальчик тут же скорчил рожу, по его мнению, выражавшую раскаяние.
— Прости меня, брат Ричард. Я только хотел быть поближе к ее благословенному духу. Я вчера вечером пришел поздно, а тебя как раз не было…
Уилл не заметил пронизывающего взгляда, которым при этом откровении наградил брата Ричарда приор. И того, как Ричард потупил взор. Он был чересчур простоват и не понимал, что навлек на хранителя неприятности. Мальчик просто рассказывал дальше.
— Я встал перед ракой на колени и начал молиться. Я просил хорошей погоды для овец, потому что им приходится быть под открытым небом на пастбищах. И молился за рыб, потому что они вечно мокнут в прудах. И молился…
— Не надо перечислять всех животных, за которых ты молился, Уилл Плоум, — с упреком прервал его брат Ричард. С упреком, потому что оказался из-за мальчика в затруднительном положении.
— А, да, за тебя я тоже помолился, брат Ричард!
Собравшиеся братья с трудом подавили смех — этот простофиля нечаянно сравнил хранителя со скотом на пастбищах. Приор решил ласково поощрить толстого мальчика, чтобы тот продолжал рассказ.
— И ты помолился святой, Уилл, чтобы она помогла тебе стать тоньше? Чтобы ты смог забраться в раку?
Уилл Плоум захихикал.
— Нет, отец приор. Это было бы глупо.
Теперь вспыхнул Томас Брассингтон.
— И как же ты туда попал?
— Да ведь брат Ричард меня уже спрашивал об этом!
Приор чувствовал, что выяснение требует терпения: добродетели, которой он как раз сейчас не располагал. День разгорался, и паломники скоро потребуют впустить их. Приор собирался показывать им не только останки святой. Недавно он раздобыл флакон крови святого Томаса Бекета, чтобы привлечь новых паломников. В конце концов, невозможно до бесконечности рассчитывать только на старых святых. Их привлекательность и действенность неизбежно ослабнут, поэтому он был вынужден время от времени добавлять новую энергию. Новую кровь — в данном случае буквально. Приор с одобрением отметил, что брат Ричард по крайней мере не забыл поставить у входа в усыпальницу большие дубовые ящики для пожертвований. Церковь нуждалась в ремонте и улучшении, и вклады паломников были ценным источником дохода. Но притоку этих денег мешал толстый мальчик. Приор сказал как можно суровее:
— Уилл Плоум. Если ты немедленно не выберешься оттуда, я отлучу тебя от всех святынь церкви.