– Бог мой, ты напугал меня. Что ты здесь делаешь? Я думал, ты в Милане.
– Я здесь живу. Может, ты выключишь свой фонарик? Он слепит мне глаза.
Какое-то мгновение я колебался. Если я оставлю фонарик включенным, то, может быть, мне удастся незаметно достать пистолет, который дала мне Джина. Но потом я подумал: вряд ли он не запасся оружием в ожидании моего прихода – иначе для чего же он оставил это окно незапертым? – и выключил фонарик. Но как только снова стало темно, я пожалел, что не выстрелил в него.
– Не спится?
– Я немного поспал. Но потом мне стало плохо. Боюсь, я слишком много выпил.
– Где же ты был? Гулял в саду?
– Нет, я же говорю, мне стало плохо. Я слышал, как кто-то звал Роберто и Агостиньо. Это был ты?
– Да, это был я. А где же все-таки находился ты? Когда я узнал, что ты здесь, пошел тебя поприветствовать, но нигде не нашел. Где ты был?
– Я же сказал, мне было плохо. Я был в туалете.
– В туалете? – Он вдруг засмеялся. Я думаю, он был уверен, что я ни о чем не догадываюсь. – Как тебе нравится этот фейерверк? Великолепное зрелище! Вся дорога отсюда до Авина забита машинами с туристами, глазеющими на Везувий.
– Невероятно, – пробормотал я. – Как ты думаешь, это не опасно?
– Трудно сказать. За два года, что я здесь живу, ничего подобного я не видел. Он всегда вел себя тихо, как мышка.
– Эта вилла твоя?
– Ну да, разве Джина тебе не сказала?
– Нет. – Потом я добавил: – Извини, я не приехал бы, если бы знал.
– Может быть, поэтому Джина тебе и не сказала. Мы с ней старые друзья, и, если ей захотелось привезти тебя сюда, значит, все в порядке.
Я постепенно привык к темноте и видел, что его глаза пристально следят за мной. Думаю, что если бы я не пребывал в таком нервном напряжении, то нашел бы эту ситуацию смешной. Теперь я знал, что он хочет заполучить мой протез, а он не знал, что я об этом знаю.
– Думаю, пора спать, – сказал я.
– Я тоже так считаю, – сказал он, – но сначала надо выпить. Чего тебе налить?'
– Спасибо, ничего.
– О, прекрати. Не заставишь же ты меня пить в одиночку.
– Я и так выпил сегодня слишком много.
– Ерунда! Я настаиваю.
Ом подошел к столику с напитками. Я не видел, что он там делает, только слышал позвякивание бокалов. Я направился к двери, но он остановил меня:
– Иди сюда, Фаррел. Чистый коньяк, вот что тебе нужно.
– Нет, мне не хочется.
– Черт побери, это тебе не повредит.
Голос его сделался резким, а глаза сверкали в полутьме, как два раскаленных уголька. Я был уверен, что он подмешал чего-нибудь в коньяк, но если я откажусь пить, то он наверняка придумает еще какой-нибудь способ заполучить желаемое.
– Ладно, – сказал я и взял стакан.
– Ну, поехали.
– Будь здоров.
Я поднес бокал к губам. В нем действительно был коньяк. Я слегка пригубил его и тотчас же опрокинул все его содержимое на пиджак. Я думал, он не заметит, но он заметил:
– Зачем ты это сделал?
Я допустил оплошность и сознавал это, потому что теперь он заговорил уже тихим голосом, в котором слышалась угроза. И без всяких потуг на американский акцент. Это был Сансевино, говорящий по-английски.
Я ничего не ответил. Мы молча смотрели друг на друга. Волосы у меня на голове зашевелились, и засосало под ложечкой. Игра окончена. Я знал, кто он, и он знал, что я это знаю. Я сунул руку в карман пиджака. И совершил еще одну ошибку. Теперь он знал, что я вооружен. Он шмыгнул к роялю. Я заметил на пюпитре тусклый блеск металла. Когда он схватил пистолет, мой уже был нацелен в его сторону.
Но в этот самый момент в прямоугольнике окна я увидел громадное огненное облако, с ревом несущееся по небу. Этот рев был подобен реву пятидесяти тысяч составов, одновременно мчащихся по тоннелю. Дом заходил ходуном. Казалось, земля раскололась на части от столкновения с другой планетой.
Я увидел Сансевино с револьвером в руке. Он стоял и, словно завороженный, смотрел в окно. Я проследил за его взглядом и увидел, что вся вершина Везувия охвачена огнем. Из кратера с жутким грохотом вырывались потоки кипящей лавы.
Шум все нарастал, становясь совершенно невыносимым. Это был голос охваченной гневом горы – она облегчала свой распираемый ветрами каменный желудок. Эти ветры-газы и испражнения - лава исторгались ею из собственного чрева на высоту, достигавшую многих тысяч футов. Я застыл на месте, потрясенный разворачивающимся на моих глазах зрелищем. Перед моим мысленным взором возникли Помпеи, погребенные под миллионами тонн пепла, и его жители, застигнутые врасплох за своими обыденными делами и спустя 2000 лет представшие взору вездесущих туристов. Интересно, тогда происходило нечто похожее? И был такой же грохот? Суждено ли нам быть погребенными здесь на радость будущим археологам? Все эти мысли, перемежающиеся картинами моей личной жизни, проносились у меня в голове, пока я взирал на это чудовищное зрелище. А в ушах у меня стоял такой звон, что казалось, он никогда не кончится и никаких иных звуков отныне в природе существовать не будет.
Потом вдруг все прекратилось так же неожиданно, как и началось. Наступившая тишина показалась еще более страшной, чем грохот, растворившийся в глубине черного неба. Казалось, все живое погибло. Между тем и виноградники, и апельсиновые плантации никуда не исчезли и не были засыпаны пеплом. Только все вокруг приобрело красный цвет. Все было залито красным заревом Везувия. Как в преисподней.
А потом огонь потух, и свет сменился сумерками. Как при закате солнца, когда оно опускается за горизонт. Я взглянул на Везувий. Красные полоски лавы постепенно тускнели. Гору окутывала завеса, она сделалась непроницаемо-черной. И как только исчезли отсветы пламени, все вокруг погрузилось во тьму. Невозможно было увидеть ни виноградники, ни апельсиновые плантации, ни даже окно на фоне кромешной темноты.
А потом что-то застучало по черепице, как бывает во время града, но это был не град. Повеяло запахом серы и я понял, что с вершины вулкана на нас обрушился пепел.
Я знал, что это означает. Вот она – пепельная лавина, под которой погребены Помпеи. История повторяется. И вдруг мною овладело спокойствие и абсолютное безразличие ко всему происходящему. После сильного нервного потрясения от испытанного страха воспринимаешь смерть как нечто неизбежное, логическое завершение событий. Именно такие чувства владели мною, когда я вглядывался в беспросветную ночь за окном, пронизанную запахом серы и шумом сыпавшейся на землю золы. Я смирился со своей судьбой, а коль скоро смирился, то ничто меня уже не могло испугать.
Но теперь я способен был воспринимать и другие звуки. Хлопнула дверь, и я услышал, как кто-то бежит по коридору на втором этаже. Вилла, казалось, очнулась от оцепенения. Ее обитатели вздохнули с облегчением. Вот так же оживают джунгли, когда замирает грозный рык тигра, вышедшего на очередную охоту. Сансевино тоже пришел в себя. Он помчался по коридору. Пробегая мимо меня, он крикнул:
– Быстро! Быстро! В машину.
Я последовал за ним вниз по лестнице. На улице в свете фонарика была отчетливо видна густая завеса пепла, сыпавшегося с неба. Мелкие его частички блестели, кружась в воздухе. Свет фонаря высветил мое лицо, и я услышал голос Джины:
– Мы уезжаем отсюда? Уезжаем?
Во дворе Сансевино давал Роберто какие-то указания.
– Они пошли за машинами, – сказал я ей.
– Надо уезжать отсюда как можно скорее. Где Роберто? Роберто! – Голос ее срывался на крик. – Нужно успеть выбраться отсюда, прежде чем дорогу завалит пеплом.
Я подумал о брезентовых крышах машин, Горячий пепел прожжет их насквозь. Разве можно ехать под ливнем из горячего пепла? Это будет похуже песчаной бури. И кроме того, зола будет, как стена, отражать свет передних фар.
– Лучше остаться здесь, – сказал я.
– Остаться здесь! И быть погребенными заживо! Разве вы не видели, что сталось с Помпеями? О Боже! Зачем только я приехала сюда! Но я вынуждена была это сделать. Да, вынуждена. Албанец из обсерватории ведь говорил же мне, что нечто подобное произойдет. Но я вынуждена была сюда приехать. Вынуждена! – твердила она, заламывая руки.
Я слышал о таких импульсивных людях, но мне никогда не доводилось их видеть. Она была на грани истерики. Я взял ее за плечи и потряс:
– Возьмите себя в руки. Мы как-нибудь выберемся отсюда.
Она стряхнула мои руки:
– Оставьте меня в покое, идиот! Вы думаете, я крестьянка и собираюсь завопить? Единственное, что мне нужно…
Она не закончила фразу, но в свете фонарика я увидел ее глаза, горящие лихорадочным блеском. В ее лице было что-то пугающее. Словно она была не в себе.
– Что вам нужно? – спросил я.
– Ничего, мы должны сесть в машину. Поторопитесь!
Она оттолкнула меня и ринулась к парадной двери, но, обнаружив, что та заперта, заметалась, как зверек в ловушке. Потом метнулась к другой двери. В коридоре замерцало пламя свечи.
– Агостиньо! – послышался голос Сансевино. Свеча замерла на месте.
– Да, синьор.
– Идите наверх и закройте все окна, – приказал Сансевино, проходя через холл, и добавил: – Это бесполезно. Слишком много насыпало пепла.
– Надо срочно уезжать! – Джина устремилась к двери, но Сансевино схватил се за руку.
– Я же говорю, это бесполезно. Вы погибнете, если пойдете. Я велел Роберто запустить электродинамо. Мы останемся здесь, пока весь этот кошмар не прекратится.
Джина беспомощно приникла к стене, будто силы покинули ее. К нам подошла жена Агостиньо; в одной руке она держала свечу, другой перебирала четки, без конца повторяя «О Боже!», как будто это могло принести спасение. Маленькая девчушка цеплялась за юбку матери. В ее огромных глазах был дикий страх.
Люстра робко мигнула раз-другой, потом засияла на полную мощь. Мы смотрели друг на друга, шуруясь от яркого света. Сансевино был просто неузнаваем, с ног до головы засыпанный пеплом. Воздух тоже был густо насыщен пеплом. Толстый слой его покрывал также все имеющиеся в доме предметы. Можно было подумать, что мы находимся в районе, только что подвергшемся бомбардировке.