На мгновение он вроде бы воспрял. Коллин знала, что бывают моменты, когда ты забываешь о своем горе, пусть даже всего на несколько секунд.
– Впрочем, я об этом задумался. Видела ирисы, которые выращивает Элиза? – спросил Робли, и Коллин повернулась, чтобы бросить на них взгляд. – Недавно мимо проезжал грузовик – обрабатывал сорняки на обочине. Всю эту дрянь смыло к нам вниз. А у Гейл Портер, которая живет неподалеку, погибли все пчелы.
Оконные стекла начали тихо дребезжать: из-за поворота показался груженый лесовоз. Робли подождал, пока он проедет мимо.
– Я этой отравы не боюсь, – продолжил он, когда шум грузовика стих и вдалеке послышался визг тормозов. – Но что, если он прав? Что, если они нам просто не рассказывают обо всем этом дерьме? – От сковороды поднимался аромат запеченного тунца. – Давай я. – Он взял запеканку. – Элиза уже неделю не выходила на улицу. Я ухожу на работу, возвращаюсь через три дня, а она как будто вовсе не двигалась.
– Это нормально, – произнесла Коллин, чувствуя, как в груди поднимается волна печали. – Такое бывает, особенно… Особенно после такой большой потери.
– Спасибо за это. – Робли кивнул на запеканку. – И за то, что отвезла ее в клинику, когда я был на работе. Я тебя за это так и не поблагодарил.
Потом Робли ушел, а Коллин вернулась в свой пикап и поехала по подъездной дорожке – мимо ирисов, растущих в своих шинах-клумбах, мимо пустого одноэтажного дома Мелоди Ларсон, мимо ржавеющих белых ульев во дворе Гейл Портер.
17 сентября
Дядя Юджин рубил дрова. Грудь у него была такой белой по сравнению со всем остальным телом, что казалось, будто он носит нижнюю рубашку из собственной бледной кожи. Длинношерстная мама-кошка мяукала в вольере, отвисшие соски волочились по грязи.
– Где ее котята? – спросил Карпик у Уайета. Новорожденные котята были такими милыми и теплыми, так смешно копошились под боком у мамы. Карпику каждый раз хотелось открыть в груди маленькую дверцу и засунуть одного внутрь.
Уайет прихлопнул комара, размазал его по руке.
– Она их съела.
С заднего двора, где Агнес и другие девочки, сидя у костра, мастерили лодки из листьев, донесся громкий смех тети Энид.
Уайет пересек дорогу, избивая палкой увядшие папоротники.
– Откуда ты знаешь, что она их съела? – спросил Карпик. Он был почти полностью уверен в том, что Уайет лжет, но Уайету было десять лет. Он мог повалить Карпика на землю и держать его так, пока сердце не начнет колотиться у самого горла.
Уайет пожал плечами.
– Да какая разница? У нее будут еще котята. Кошки – те еще потаскухи.
Вода в ручье стояла неподвижно, словно в пруду. Карпику нельзя было заходить в воду без взрослых, но Уайет ушел на другую сторону, и его никто не видел. Он нашел палку, на ходу ободрал с нее кору, потерся о шелковистую древесину носом. Когда он поднял голову, то увидел, что стоит на краю дороги, которая упирается в ручей. Он перешел ручей вслед за Уайетом – тот как раз с трудом выбирался из зарослей сухих мертвых камышей. Вода подернулась тонкой пленкой зеленой ряски. Карпик погрузил палку в воду и вытащил наружу волосатый жгут слизи. От него пахло тухлыми яйцами. Карпик взмахнул палкой, отбрасывая эту гадость в сторону, и ком водорослей приземлился прямо на грудь Уайета.
Тот отпрянул назад, принялся бешено отряхиваться.
– Я тебя урою!
Карпик попятился, его ботинок погрузился в воду.
– Ты труп! – орал Уайет.
Карпик развернулся и побежал. Мокрый ботинок влажно хлюпал. Он слышал, как Уайет продирается через кустарники следом. Карпик прорвался сквозь папоротники, и они распахнулись, словно занавес, открыв наполненный водой шар со свернувшимся внутри розовым малышом. Уайет схватил Карпика за плечи, опрокинул его на спину и взгромоздился ему на грудь, тяжело пыхтя.
– Слезь! – принялся брыкаться Карпик. Уайет вцепился ногтями ему в запястье, навис сверху. Даже его веснушки выглядели угрожающе. Затем он заметил шар, ткнул в него пальцем. Жидкость внутри закачалась, захлестывая младенца с головой.
– Не надо! – заорал Карпик, сам себе удивляясь. Он перекатился, вырвался из хватки Уайета и вскочил на ноги.
Уайет помахал в воздухе пальцем, словно собирался вытереть его о лицо Карпика.
– Не смей.
– Не смей, – передразнил его Уайет. – Это всего лишь олень, дебил. Посмотри на его ноги.
Карпик присмотрелся: и впрямь, маленький олененок. Он потрогал мешок – на ощупь склизкий, как желе из холодильника, он одновременно пугал и манил к себе.
– Идем. – Уайет схватил эту штуку и отправился обратно к форту Юджина.
Коза с черным ухом лежала на боку во дворе и жалобно блеяла, тело ее было покрыто язвами.
– Что с ней? – спросил Карпик.
– Болеет. – Уайет поднялся по ступенькам.
Карпик с трудом стянул с себя заляпанные грязью ботинки. Мокрый комбинезон натирал кожу, холодно лип к телу и изрядно вонял. На кухне сидела мама, вытряхивая арахис из скорлупок. На ней был одет мягкий розовый свитер. Карпику немедленно захотелось уткнуться в него замерзшим носом.
– Ты почему мокрый? – нахмурилась она.
– А это что за чертовщина? – спросила тетя Энид, увидев младенца-олененка в шаре. – Уайет Джон ДеВитт. Немедленно отнеси это на улицу.
– Что это? – полюбопытствовали Мэвис и Гертруда.
– Детеныш оленя, – объяснил Уайет. – Он мертв.
– Почему?
– Он родился раньше, чем нужно, – ответилп тетя Энид. – Уайет, отнеси его на холм. Не оставляй во дворе, он будет вонять.
Вошли папа и дядя Юджин, ежась от холода.
– Еще неделя, – сказал дядя Юджин. – Лесничество скоро отправит восвояси этих клоунов с их «человеческими останками». А если не отправит, то мы сами с ними разберемся. Ты поможешь выбить из хиппарей все дерьмо, Карпик?
Мама цыкнула языком и протянула Карпику дождевик.
– Простите. Я сказал дерьмо? Я имел в виду «дурь». Всю дурь выбьем. – Брови дяди Юджина заходили вверх-вниз.
– Что такое «останки»? – Карпик просовывал руку в рукав.
– Кости, – объяснила тетя Энид.
– Энид, – недовольным голосом произнесла мама.
– Что? Рано или поздно он все равно все узнает.
– Что узнает? – спросил Карпик.
– Ничего, – и мама погладила его по волосам – намек, что вопросы стоит прекратить.
23 сентября
Марша занималась бухгалтерскими книгами «Сандерсона» вот уже тридцать лет, в кабинете, где звук тикающих часов, казалось, проникал под кожу. Если бы Ричу пришлось провести здесь весь день, он бы точно сошел с ума.
– Время зашибать деньги. – Марша положила на стол квитанцию и ручку. – Ты последний?
– Юджин заехал домой, – сказал Рич.
– Ну что ж. – Марша посмотрела на часы. Она уже собрала сумочку и поставила ее на стол. – У него есть девять минут.
Рич расписался и положил квитанцию обратно. Марша открыла ящик картотечного шкафа и принялась копаться в файлах на букву «Г».
– Много тут Гундерсенов.
– Поищи среди тех, что еще живы.
– Большие планы на выходные, а, Рич? – Она вытянула чек из папки и захлопнула дверцу бедром. – Да ладно. Мне-то можно рассказать.
Для Марши это было привычным делом – поддразнивать мужчин. Если бы они оба были помоложе, это можно было бы счесть флиртом. У Марши было двое взрослых сыновей от разных отцов, а вот мужа не было. Джейкоб – в него она стреляла – оказался единственным ее мужчиной, от которого у нее не было детей. Она тогда провела в тюрьме несколько недель, и все местные мужчины до сих пор ее остерегались, хотя судья вынес решение, что она не превысила меры самообороны. В конце концов, она просто отстрелила Джейкобу мизинец. За все эти годы многие мужчины заработали куда худшие травмы, просто работая на лесопилке.
Она протянула чек, и Рич потянулся за бумажником.
– И это не забудь, – она положила на прилавок стопку газет. Марша по-прежнему приберегала для Коллин кроссворды, хотя та не работала в офисе с тех самых пор, как родился Карпик.
Впервые он заговорил с Коллин именно здесь, за этим столом – тогда их пальцы случайно соприкоснулись, когда она протягивала ему чек. «Холодные руки – теплое сердце», – пошутил он. Коллин покраснела, схватила стопку папок и исчезла в коридоре.
«А этих тихонь легко смутить, а, Рич?» – насмешливо произнесла тогда Марша. Теперь она снова копалась в картотеке, заново заполняя квитанцию.
– Мерл еще здесь? – спросил Рич, надеясь, что прозвучало это непринужденно. Марша наклонила голову набок.
– Тебе что-то от него нужно?
– Если у него найдется минутка.
Марша потянулась к телефону.
– Тут с вами хочет Рич Гундерсен поговорить. – Рич размял плечо. – Валяй, иди.
Он приходил в офис раз в неделю с того самого времени, как ему исполнилось пятнадцать, но ни разу за тридцать восемь лет у него не было повода – ни хорошего, ни плохого – чтобы пройти за дверь в коридор, ведущий в кабинет Сандерсона. Он сглотнул. Стрекотание люминесцентных ламп эхом отзывалось в обшитом деревянными панелями коридоре. Зазвонил телефон.
– Алло, – донесся голос Мерла из-за открытой двери.
На стенах висели черно-белые фотографии в рамках. На всех были запечатлены лесорубы – скрещенные на груди руки, шерстяные штаны, пропитанных парафином, подтяжки – они стояли на пнях размером с добрую танцплощадку, на лице гордость за свою работу и смущение от того, что их фотографируют. Уже тогда они понимали, что деревья такого размера рано или поздно закончатся.
– Погоди секунду, – сказал Мерл. – Рич?
Рич сунул голову в кабинет. Мерл махнул ему рукой, прижимая телефон к груди.
– Нейл меня уже достала. В школе ей явно заняться нечем. – Он снова поднес трубку к уху, зажал ее между плечом и ухом, принялся рыться в ящиках стола. – Нет, я тебя прекрасно слышу.
Комната была тесной, отделанной панелями из красного дерева. Даже письменный стол был совсем маленьким. На нем стояли печатная машинка, красная кружка, заполненная ручками с логотипом «Сандерсона», рождественская фотография Мерла и Арлетт – волосы у них были выкрашены в одинаковый фиолетово-коричневатый цвет. Мерл закатил глаза, почесал через рубашку круглый живот.