Люди зашумели. Сидящий рядом папа отнял от пола одну ногу, затем другую, словно освобождался от засасывающей грязи.
– Именно, – кивнул мужчина. – Оползень смыл гравийные пласты, где с незапамятных времен нерестился лосось. Больше он не пойдет на нерест – ни в этом году, ни в следующем, ни через год после этого. Если вы уничтожите остатки этой рощи, в ручьи будет стекать еще больше ила. Лягушки не смогут там жить, икринки лосося задохнутся, птички будут бессмысленно кружить над своим домом, пытаясь найти место для гнезда.
– Идите к черту со своими птичками! – крикнул кто-то.
– Пусть уже кто-нибудь другой выскажется, – поддержал его второй. Люди встали с мест, неодобрительно гудя.
Мужчина и женщина громко запели. Мистер Миллер подошел к ним сзади, достал из кармана носовой платок и протер микрофон:
– Не хочу от них заразиться. – Люди засмеялись. Он оглядел комнату, и его черные брови поднялись так высоко, что чуть не коснулись волос. – Меня зовут Лью Миллер. Я двадцать четыре года работаю оператором крана. Я начинал с установки чокеров, как и все остальные. Самая тяжелая работа, самая низкооплачиваемая. Я работал со многими ребятами, которых вы можете сегодня здесь видеть, и с целой кучей тех, кого вы больше никогда не увидите. Они упорно трудились, и когда приходил их черед – значит, такова была судьба. – Мистер Мюллер на мгновение опустил голову в знак уважения. – Мы можем показаться вам простыми людьми. И, наверное, в какой-то мере так и есть. Мы считаем, что человек должен иметь право работать, чтобы зарабатывать на жизнь. Если твоя семья голодна, ты работаешь. Мы всегда так делали. А потом приходите вы, – он жестом указал на длинноволосых певцов, – стали все разнюхивать, пытаться обвинить нас во всех бедах. Что ж, у меня для вас есть новости. У нас не было никаких проблем, пока не появились вы. Черт, да когда мы работаем, гербицид нам прямо на головы льют, и как видите, никто не жалуется. Я не боюсь средства от сорняков. Я поддерживаю планы по заготовке древесины.
Люди зааплодировали.
Следующим выступил мистер Портер.
– Когда большинство людей, – он почесал бородавку под глазом, как будто мог смахнуть ее с лица, – видят доску из красного дерева в строительном магазине, видят только качественный материал. Они видят стол для пикника, кресло или забор, который выдержит любое испытание. Они не видят крови и пота. Они не видят, как мы встаем в четыре утра, работаем в холод и дождь, как трудно в конце дня разжать пальцы. Они не видят порезов, синяков, сломанных костей, слез матери, когда такой парень, как Том Филли – помните Тома? – хороший парень, семьянин, встает однажды утром, идет на работу и не возвращается домой. Сейчас с нами работает сын Тома. Квентин, где ты?
Со своего места поднялся худой мужчина и двинулся вперед по проходу.
– Такие парни, как Квентин и я, каждый день рискуют жизнью, чтобы люди могли пойти в магазин и купить свой забор, или стол, или что там еще. И мы гордимся этим.
Карпик заерзал на коленях у мамы, и она крепче прижала его к себе.
– Эти леса – не просто место, где мы работаем, – продолжал мистер Портер. – Это наша игровая площадка. Это наша кладовая. – Мистер Портер похлопал себя по внушительному животу. – Моя жена готовит отличный пирог с ежевикой, как вы можете заметить. Мы заботимся об этом месте. Мы следим за ним. И мы поддерживаем планы по заготовке древесины.
Люди зааплодировали. Следующим к микрофону подошел дядя Юджин, даже не дождавшись, когда аплодисменты затихнут, как будто они предназначались именно ему.
– Вы все работаете в кабинетах? – обатился он к мужчинам, сидящим за длинным столом. – Ну, давайте я вам расскажу о своем кабинете. В нем нет стола. И стула тоже нет. Даже двери нет, но она открывается в пять утра и иногда не закрывается до самой темноты. Летом можно работать до семи, восьми, девяти часов вечера. Работаешь, идешь домой, спишь, встаешь и снова работаешь. У тебя нет выбора. От тебя зависит еще полдюжины ребят. Нет такого понятия, как больничный. Если ты можешь ходить, значит, ты можешь работать. У меня дома шестеро детей, пять из них девочки, и они тоже зависят от меня. Их отец так и не закончил школу, но вы посмотрите на них внимательно – Марла, Агнес, Мэвис, Гертруда, встаньте, пусть все вас увидят.
Головы повернулись. Карпик тоже оглянулся и увидел Марлу, которая выглядела так, словно у нее болел живот. На руках у нее сидела малышка Алсея.
– Эти девочки закончат старшую школу, – продолжал дядя Юджин. – Все до единой. И за все это заплатит один лесоруб. Каждая гигантская секвойя, которую мы валим, – это столько древесины, что хватит на строительство целой кучи домов. Мы вносим свой вклад в общество. Мы платим налоги. Мы следуем правилам, как бы быстро они ни менялись. Пожалуйста. – Дядя Юджин снял кепку и прижал ее к груди. – Вам эти рощи, может быть, и не кажутся чем-то особенным, но для этих девочек они – все. Это их будущее. Не отнимайте его у них.
– Спасибо. – Мужчина из первого ряда кивнул дяде Юджину. Певцы начали снова.
– Вы, люди, не хотите слушать, – пожаловался кто-то. – Вот это и есть возможности. Это и есть американская мечта.
– Да вы просто хотите усидеть на двух стульях сразу! – крикнул кто-то из задних рядов. – Вы хотите вырубить рощу, а потом продать землю парку. Для вас это все просто деньги.
– Чушь собачья.
– Это правда, – настаивал мужчина.
Возникла суматоха. Стул упал назад, стукнувшись о пол.
– Назад! – крикнул кто-то. – Харви! Где Харви?
Встала какая-то женщина.
– Как вы думаете, откуда берется туалетная бумага? – спросила она. – Чем бы такие люди, как вы, вытирали свои задницы, если бы не такие, как мы?
Пожилой мужчина поднял в воздух свою трость.
– Вы, кучка нахлебников, можете пристегивать свои тощие задницы где угодно, хоть к мексиканскому кактусу, хоть на канадской границе, но только не здесь.
Вдруг из микрофона раздался голос мамы Люка:
– Доброе утро. Меня зовут Хелен Янси. – Микрофон завизжал, и мама Люка отодвинулась назад, пока визг не затих. – Мой муж, Карл, четырнадцать лет управлял распылительной машиной компании «Сандерсон Тимбер», пока его не уволили. В ноябре у нас родился ребенок. Имон Пол. Я мучилась одиннадцать часов, а когда он наконец родился, у него отсутствовала верхняя часть черепа. Все здесь об этом знают. Они приходили на него поглазеть, как будто он был цирковым животным. Он тоже пришел, – она указала на мистера Сандерсона в его ярко-желтой рубашке. – Он принес нам вот это, – она показала конверт. – Он сел за наш кухонный стол и сказал, что сожалеет о нашей потере. Сожалеет. Мы все видим, что в нашей реке почти не осталось рыбы. Может быть, это из-за плотин, я не знаю. Может быть, это из-за вырубки лесов или из-за океанического промысла. А может быть, средство от сорняков убивает рыбу. А может, они и нас убивают? Вызывают у людей рак? Выедают мозги из голов наших детей? Вы все об этом думаете, но ни у кого не хватает смелости задать эти вопросы вслух. – Она оглядела комнату, выдохнула воздух через нос. – Тот, кто сказал, что лояльность нельзя купить, ни дня не провел в стране Сандерсона. Что ж, можете оставить свои деньги себе. – Она высыпала купюры из конверта на пол. Мама крепче обняла Карпика. – Может, я и похоронила своего сына, но память о нем не продается.
Мама Люка протиснулась в проход и вышла за дверь. Люди перешептывались.
Карпик прижался к маминой груди. К микрофону подходили все новые люди. Карпик зевнул. Он принялся качать ногами, пока мама не коснулась его колена, заставив остановиться. Он откинул голову ей на плечо и уставился в потолок, представляя, каково это – ходить по нему, как по полу. Ему хотелось, чтобы все замолчали, чтобы все закончилось.
Наконец раздался голос папы, гулкий и странный. Папа попытался отрегулировать микрофон, но тот не поднимался достаточно высоко, поэтому ему пришлось наклониться и начать сначала.
– Меня зовут Ричард Гундерсен. Моим отцом был Хэнк Гундерсен. Он занялся установкой чокеров в тринадцать лет. Это было в 1916 году. – Папа сунул два пальца за воротник и посмотрел на бумажку в своей руке. – Его дед был верхолазом, он поселился на утесе над Трамплинной скалой, когда туда еще вела старая дорога. Его сын, мой дед, тоже стал верхолазом. Погиб на работе. Как и мой отец. Я – верхолаз в четвертом поколении. С восемнадцати лет я занимаюсь валкой гигантских секвой. Повидал много леса. Эта роща не похожа на те большие леса, в которых мы работали раньше. Все они исчезли, за исключением того, что сохранил парк. – Мужчины закивали в своих креслах. Папа прочистил горло. – У нас у всех есть семьи. У меня жена и сын – они сидят вон там. – Карпик почувствовал, как мама сдвинулась с места. Головы повернулись в их сторону. – И если вы закроете эту рощу, то пострадаем не только мы. Этот город живет за счет древесины. С тем же успехом нас всех здесь можно просто расстрелять. – Папа сложил бумажку и спрятал ее в нагрудный карман. – Может быть, в том, что говорят эти люди, есть доля правды. Может быть, от отравы погибает рыба или олени, я не знаю. Когда ты кого-то теряешь, ты ищешь, кого бы обвинить, такова человеческая природа. – Папа бросил взгляд на маму. – Особенно если это ребенок, у которого не было шанса на жизнь. Я это понимаю. Но давай не будем путать вещи. Я прожил в Кламате всю свою жизнь, никогда не уезжал отсюда дальше, чем на сто миль, и провел большую часть своей жизни на этих берегах. Я пил из этих ручьев в течение пятидесяти лет и ни разу в жизни не болел, за исключением, может быть, одного или двух раз, но пил я тогда вовсе не воду из ручья. – По рядам прокатился смешок. – Может быть, это не очень популярное мнение, но я рад, что правительство создало государственные парки. Туда можно отправиться и собственными глазами увидеть девственные леса. Спросите любого из этих парней. Вы не найдете человека, который бы любил лес больше, чем лесоруб. Если вы поскребете лесоруба, то, будьте уверены, под ним обнаружится рьяный любитель природы. Но разница между нами и этими людьми в том, что мы здесь живем. Мы здесь охотимся. Мы здесь рыбачим. Мы разбиваем здесь лагеря. Они вернутся туда, откуда пришли, а мы завтра проснемся здесь. Это наш дом. Древесина дает нам еду для наших столов, одежду для наших детей. Знаете, секвойи очень трудно убить. Срубишь дерево, а оно пускает побеги. Даже огонь его не убивает. А вот те большие деревья в роще – они очень старые. Они готовы сгнить. Это все равно, что поджечь кучу денег и смотреть, как они горят.