— Залезайте на печку. Там, наверное, уже тепло. Отдохните.
— Каша. Надо дождаться. Может пригореть…
Фразы у неё получались короткие и ломаные — как будто в сознании её удерживала только одна сила воли.
— Я послежу за кашей, — пообещал Шедде. — И позову вас, как только будет готово…
Темершана та Сиверс
Темери проснулась с ощущением большой потери. Словно что-то оторвали от сердца, что-то значимое, но незримое. Оторвали и спрятали в старинной железной шкатулке, а ключ выбросили в окно.
Но непостижимым образом оказалось, что без этого оторванного куска дышать легче.
Было темно и жарко. Пахло дровами.
Темери осторожно свесилась с лежанки над печкой: слезть вниз значило признать, что ты уже проснулась. А значит, можешь заняться чем-то полезным. Слабость, навеянная предыдущими бессонными ночами и голодом, нашептывала: рано ещё просыпаться, нужен отдых…
Шеддерик та Хенвил дремал на узкой лавке в углу, напротив печки; догорающая свеча слабо освещала его небритое лицо, наполовину скрытое прямой русой чёлкой; хорошо было видно левую руку в чёрной перчатке — эту перчатку благородный чеор ни разу при ней не снял, как будто это и не перчатка, а сама кожа руки стала чёрной и гладкой. Рядом лежал нож и пригоршня светлых стружек. А на полу у самой печки стоял котелок.
Темери лежала, и с каким-то странным чувством отстранённого спокойствия думала: «Я его убью. Я ведь убью его, не сейчас, так когда выберемся из этих лесов ближе к людям. Мало ли, что он обещал и что говорил… и что я говорила — ифленцам верить нельзя. Вот нож. Он лежит, как будто специально для меня. Надо просто тихонько, очень тихо, незаметно, спуститься, подойти и ударить… только не мешкать и не раздумывать, иначе не хватит ни сил, ни смелости…».
Она горько улыбнулась: такие мысли приходили в голову без счёта… и каждый раз это были словно не её мысли. Чужие.
В реальности всё будет не так. В реальности этот сильный злой мужчина проснётся ещё до того как ты к нему приблизишься. Он не испугается. Он скажет что-нибудь едкое… или просто так посмотрит, что снова останется только бессильно злиться… или горевать.
Темери тряхнула головой, прогоняя дурные мысли и ночные страхи. Что-то она должна была сделать… что-то важное…
Всякий сон в этот момент с неё слетел: доварилась ли каша? Съедобная ли? Или крупа настолько испортилась, что съесть варево не получится?
На шорох вскинулся и Шеддерик — хорошо, что за пистолет не схватился. Темери виновато махнула рукой и спустилась вниз.
Она не помнила, когда успела снять сапоги — оказалось, что их нет на ногах, а сами ноги, отогревшиеся в тепле, покраснели и немного опухли.
Но это ничего — тепло — не холод.
Поискала глазами — не нашла. Пока не сообразила поискать там, где спала, на лежанке. Сапоги кто-то аккуратно постаил у трубы. Они были сухие.
Смешно подогнув под себя пальцы, она проковыляла по студёному полу до лавки. Под пристальным взглядом Шеддерика — ей казалось, что ифленец не отрываясь смотрит на неё, но проверять она боялась, и потому старалась всё делать чётко и точно. Как будто он может над ней посмеяться.
Благородный Шеддерик та Хенвил
Мальканка проснулась, наверное, за полночь. Снаружи поднялся ветер, было слышно как он там завывает, очевидно желая забраться в относительное тепло избушки. Шеддерик и сам то задрёмывал под звуки ветра, то вдруг просыпался от ощущения, что там не ветер шумит, а воют дикие лесные звери — все, какие только могут быть в этом холодном безлюдном лесу.
Просыпался, подбрасывал полешко в огонь, и снова задрёмывал, поняв, что опасность ему только пригрезилась.
Мальканка проснулась, зашевелилась на печи. Показалось заспанное лицо в обрамлении спутанных волос. Окинула сонным взглядом помещение. Нахмурилась. Выглядела она потешно, так что Шеддерик позволил себе некоторое время ещё исподтишка наблюдать за ней.
Скоро голова убралась. Зато с полки свесились ноги. Ещё повозившись наверху и найдя подле себя обувь, Темершана та Сиверс осторожно слезла на холодный пол.
Чтобы добраться до лавки ей пришлось сделать несколько шагов по нестроганым холодным доскам. Медленно, поджав под себя пальцы и прикусив губу, она сделала эти несколько шагов, и замерла, поняв, что дальше ей придётся как-то перебираться через ноги ненавистного ифленца. Шеддерик нехотя освободил дорогу.
Темершана быстро, как будто кто-то может помешать, юркнула к лавке. Устроилась на дальнем от Шеддерика краю и принялась обуваться. Вот только то ли сапоги за минувшие часы успели немного ссохнуться, то ли ноги отекли. Обуться у неё всё не получалось.
— Каша. — Напомнил Шеддерик. — Вполне съедобно получилось. Я оставил вам вашу порцию, жалко, нет соли…
Она бросила шнурки, выпрямилась. Потом улыбнулась, пожав плечами:
— Я забыла. Забыла, что хочу есть. Странно, но, кажется, будто и не хочу.
— Так бывает, если долго голодаешь. Но у нас с вами всё ещё не так плохо. Так что взбодритесь. Берите ложку и…
— А ложки…
Перед тем как заснуть, Шеддерик продуктивно потратил час, вырезая из щепки подобие ложки. Дело для него было новое, да и большой широкий нож для такой тонкой работы тоже годился слабо, но всё-таки кое-что у него получилось.
Темери критически оглядела его творение, как будто пытаясь понять, за какую сторону следует держать, а какую надо окунать в еду. Но всё же сочла его годным. Шеддерик осторожно поднял на лавку уже немного остывший котелок.
Каши на дне оставалась ровно половина от того, что получилось изначально. По мнению Шеддерика — этого и цыплёнку было бы мало: во всяком случае, он съел свою часть и не заметил. Темершана осторожно поддела небольшой кусочек, попробовала. Потом быстро и аккуратно принялась есть, позволив себе лишь единожды бросить быстрый взгляд на Шеддерика.
— На острова такие холода приходят в конце зимы, — сказал он, чтобы не молчать.
Темершана кивнула:
— А у нас даже снег выпадает редко. Но одну такую зиму я помню… как раз в тот год, когда пришёл ифленский флот.
Подумала и добавила:
— Вы, наверное, думаете, что я застряла мыслями в прошлом. В монастыре казалось, что всё забыто. Я даже думала, что если стану монахиней, это и будет моей новой жизнью, и я никогда больше не вернусь в Тоненг, тот Тоненг, который был тогда. А новый Тоненг, тот, который есть сейчас — это совсем другой город, до которого мне не будет дела… так же, как ему до меня. Но всё получается по-другому, и я…
Выдохнула почти шепотом:
— Я просто боюсь. Но вам, наверное, это смешно.
— Когда мать умерла, мне было двенадцать. Всё сразу изменилось: дома я стал не нужен. Сейчас я знаю, почему так вышло, тогда — задавал себе вопрос и никак не мог найти причину. Что делал не так, за что меня наказывают, почему мне больше нельзя играть с прежними друзьями… меня отправили к отцу, в одну из недавно присоединенных к империи южных провинций. Это было самое долгое и печальное путешествие в моей жизни. Путешествие из одного дурного сна в другой, ещё более дурной. Тем более, отца я плохо помнил. Он редко появлялся и редко обращал на меня внимание. А после того случая с мачтой… в общем, от этой поездки я ничего хорошего не ждал.
Темершана поёжилась, как от холода, хотя печка нагрела комнатушку так, что впору снимать не только верхнюю одежду, а вообще всю, какую только позволят приличия.
— Странно.
— Что?
— Вы меня успокаиваете. Так не должно быть.
— Потому что я злодей-ифленец? Убийца?
Темершана ответила с облегчением:
— Да. Вы как будто всё понимаете. Это пугает…
Шеддерик невесело усмехнулся:
— Вы как, выспались? Или…
Она заметно смутилась.
— Я потом отдохну. Теперь ведь ваша очередь… а я покараулю.
— На лежанке места хватит для двоих.
— Нет. Я… потом. Можно?
Шедде только рукой махнул и забрался в тёплый уют над печью. Попутно расшнуровывая куртку и скидывая сапоги. Захочет — сама заберётся. А нет — внизу на лавке такой небольшой девушке вполне можно разместиться…
Сон оказался не из приятных — тот самый сон.
Пленник, снова прикованный к решётке, тяжело и хрипло дышал. Палач продолжал монотонно повторять про бочки со смолой и про деньги, пленник — хрипел своё «нет».
Смотреть на пытку было тяжело, но Шеддерик не мог не смотреть. Во сне — ни зажмуриться, ни отвернуться. Эта пытка была не только для пленника. Для него тоже: смотри, изучай. Запоминай.
Когда с парня начали сдирать кожу — с плеч и боков, потом — с груди, Шедде готов был кричать от несуществующей боли. Когда пленник терял сознание, помощник палача лил на него солёную воду из ведра.
Пятый. Пятый день из семи. На шестой пленник во всём признается. На седьмой — умрёт. Сам умрёт, в камере. Ослеплённый, с разбитыми коленями и разможжёнными пальцами, почти лишённый кожи.
Его труп вернут родственникам. А тех родственников окажется — одна лишь обезумевшая от горя мать. Известная в городе ведьма и гадалка…
Проснувшись, Шеддерик увидел, что Темершана свернулась, как котенок, напротив печки, укрывшись его просохшим на печи плащом. Зрелище это странным образом сняло душное, болезненное ощущение, которое всегда сопровождает кошмары.
Избушка давала передышку, но не отменяла необходимость спешить в Тоненг. И неизбежно предстояло сегодня, а лучше — прямо сейчас, двигаться дальше. Шеддерик первым делом сунул нос в мешок с крупой, в надежде, что там осталась ещё хотя бы горсть. Но кроме чёрных спрессованных в пластины кусков плесени там не обнаружилось ни зернышка. Темершана вчера очень тщательно перебрала его содержимое.
В оконце утренний свет ещё даже не брезжил. Было тихо.
Шедде взял котелок и вышел наружу, набрать воды. И обнаружил, что ночью ветры сменились. Значительно потеплело, тощее снежное одеяло стало ноздреватым и просело. Облака ещё стремительно неслись по небу, в разрывах иногда поглядывала белая неполная луна. Но внизу, у самой земли, было тихо. Сыпала мелкая морось.