– Я не спал с позапрошлой ночи, – ответил он, будто оправдываясь.
– Давид… – Слова застряли в горле, а в голове молнией пронеслась мысль: что-то с Лаурой. Я перевела немой взгляд на Рауля.
– Присаживайся, – предложил он другу стул, но Давид даже не глянул в его сторону.
– Давид… что-то с Лаурой? – наконец-то вымолвила я.
– С Лаурой? Нет. Нет… – рассеянно ответил он. – Она уже дома.
– Как? Ее же завтра должны были выписать! – воскликнул Рауль.
Давид вместо ответа развел руками.
– Мы с ней расстались, – вдруг сказал он. И это известие прозвучало так неожиданно, что в первый момент мне показалось, что я ослышалась.
– Что?
– В смысле? – нахмурился Рауль, сел на предложенный Давиду стул задом наперед и оперся руками на спинку.
– Расстались.
– Но… не понимаю.
– Я тоже, – Давид поднял на нас глаза, в которых застыло недоумение пополам с болью. – Мы не ссорились. Если бы мы поссорились, потом бы помирились. Обязательно. Как всегда. Но мы не ссорились. Мы просто расстались. Мирно. Понимаете?
– Нет, – ответил за нас обоих Рауль.
– А что тут понимать?! – громыхнул Давид. – Что понимать? Расстались! Она попросила меня отвезти после больницы не в нашу квартиру, а к родителям.
– Погоди, – остановил его жестом Рауль, и в его голосе послышались нотки облегчения. – Ты, видимо, не так понял мою сестру. Лауре нужны уход и помощь, как были нужны и мне, когда я восстанавливался после аварии. Она еще слишком слаба, да к тому же, как и многие женщины, пережившие подобную ситуацию, находится в подавленном состоянии. С ней кто-то должен быть постоянно.
– Думаешь, я бы не взял отпуск, чтобы быть с ней? Думаешь, я бы не поддержал ее? Почему все думают, что это только Лаура потеряла ребенка? Это мы потеряли его, – с нажимом проговорил Давид, глядя на друга красными от недосыпа глазами, в которых плескалась боль. Он заходил по комнате. Что-то бормотал, размахивая руками, не слыша нас, не видя, замкнувшись в своем горе. Как он вообще сел за руль в таком состоянии?
Наконец, перестав кружить по гостиной, он замер в центре. Комната всегда в его присутствии казалась мне маленькой: Давид умудрялся как-то занимать все пространство собой – крупной фигурой, громовым голосом, широкими жестами. Но сегодня она выросла до размеров тронного зала, в котором гуляют сквозняки. Я даже невольно поежилась от холода.
– Я привез Лауру к родителям, и она сказала мне, что между нами все кончено. Почему – не объяснила. Но ее тон был таким… таким, что я ей поверил. Закончилась история. Поставлена точка. Закрыта книга. Лаура идет своей дорогой, я – своей. Все.
Вся его поза – поднятые плечи, разведенные в стороны ручищи, вывернутые носками наружу, как у Чарли Чаплина при его знаменитой походке, огромные ступни – выражала даже не отчаяние, не вопрос, а твердую точку.
– Сядь, – сказал Рауль, поднимаясь со стула и усаживая на него Давида.
Тот сел машинально, словно и не понимал, что делает. Мне подумалось, что он не отдает себе отчета в том, что происходит вокруг него, потому что для него сейчас все, что происходило снаружи, перестало существовать, остановилось. Не идут часы, поэтому для него нет времени. Не движется земля, поэтому все застыло в тени, на границе между светом и темнотой. Не колеблется воздух, потому что Давида окружает вакуум. Его мир теперь не снаружи, а внутри – он весь состоит из боли, которая наполняет его всего, вытесняя другие ощущения и чувства.
– Мне казалось, что это мы должны пережить вместе. А она посчитала – что по отдельности. Каждый сам по себе. Она – там, я – здесь. Я где-то допустил ошибку, сказал что-то не то, сделал что-то не так? – посмотрел он вопросительно на меня.
Я покачала головой. Что я могла ему ответить?
– Давид, ты не виноват.
– Почему она решила, что не может положиться на меня? Разве я ей не доказал обратное однажды в сложной ситуации?
– Женщины… – вздохнул Рауль и ровным голосом спросил у Давида: – Ты собираешься так быстро сдаться?
– Что? – встрепенулся тот.
– Спрашиваю: ты вот так быстро решил сложить руки? Лаура сказала, а ты поверил. Да, она находится в таком состоянии, что отторгает всех и вся. Замыкается в себе, уходит от мира, отвергает руку помощи, отталкивает тех, кого любит. Ты правильно сказал, что пережить должны вместе, так не дай ей закрыться, помоги ей справиться.
– Как? – вопросил Давид. – Как, если она меня видеть не хочет?
– Не знаю, – честно ответил Рауль.
– Давид, докажи ей еще раз, что не бросаешь в сложной ситуации. Рауль уже сказал: Лаура находится в таком состоянии, что отвергает всех и вся. Но кто-то ей все равно нужен.
– Может, ты с ней поговоришь? – с надеждой спросил Давид.
– Конечно поговорю, – ответила я. – Но и ты…
– Завтра! – не дал мне договорить Давид. – Завтра, пожалуйста! Я тебя отвезу к ней и привезу обратно! Или ты тоже уезжаешь?
Он покосился на чемодан, и Рауль потупился, будто чувствуя вину за то, что покидает друга в такой сложный для того момент.
– Нет, я остаюсь, не еду в Мадрид. Может быть, приеду к Раулю позже. Посмотрим.
Я увидела, как глаза Давида вспыхнули радостью и надеждой, и поняла, что приняла правильное решение.
VIII
На следующий день Давид с утра пораньше уже был у нас, чтобы отвезти вначале Рауля с вещами к месту сбора, а затем меня – в дом к родителям мужа. Мы с ним договорились, что он будет ждать меня внизу, в поселке, в одном из кафе-баров.
Свекра я уже не застала, а сеньора Пилар хлопотала, как обычно, по хозяйству. Моему визиту она обрадовалась и усадила за стол – вновь завтракать. Сама, однако же, не присела, продолжала протирать тряпкой и без того блестящие поверхности, параллельно расспрашивая меня о нас с Раулем так, будто не виделись мы не меньше года, хотя встречались накануне. Про Лауру сказала лишь, что та предпочитает проводить время в своей комнате, почти не выходит и почти не ест.
– Может, хоть с тобой разговорится? – вздохнула свекровь. – Говорю с ней, а она меня будто не слышит. Ни меня, ни отца. Даже не знаю, что с ней делать. И поверить не могу, что с Давидом рассталась… Он хоть и такой… грубый на первый взгляд, но я знаю его с младенчества, он мне как второй сын. С золотой душой парень. И Лауру крепко любит. Она была бы с ним как за каменной стеной. Отдала бы за него дочь без сомнений, хотя, помню, сорванец в детстве был еще тот. Лауру задирал страшно, Рауля подбивал на такие проделки, что до сих пор как вспомню, так вздрогну. Помню, один раз…
Но рассказать она не успела, потому что в этот момент в гостиную вышла заспанная Лаура. Прошла в пижаме к столу, на ходу кивнув, будто ее совершенно не удивило мое присутствие, выпила прямо из графина воды и после этого уже обратилась ко мне:
– А ты чего не уехала с Раулем?
Прозвучал ее голос безразлично, будто спрашивала она не из интереса, а просто из вежливости, машинально.
– Я к нему позже…
Она даже не дослушала, повернулась и ушла. Хлопнула дверь ее комнаты, и в доме повисла тяжелая тишина.
– И вот так вот… – вздохнула сеньора Пилар и с каким-то остервенением, будто вкладывала в свои действия все копившееся в ней отчаяние, принялась оттирать кухонный стол от ей лишь видимого загрязнения. – Даже не знаю, что с ней делать. Времени мало еще прошло, да. Но нельзя же так… Доктор сказал, что обошлось без осложнений. Что физически она восстановится быстро и вновь сможет забеременеть. Что не такая уж это и редкость – сорвавшаяся первая беременность. Но вот психологически… Если бы она мне раньше сказала о своем положении!
– Она скрывала, так как хотела сделать подарок ко дню рождения Давида, – сказала я и опустила взгляд в чашку с кофе, потому что глаза защипало от нахлынувших слез. Я сюда приехала не плакать.
Свекровь тяжело вздохнула, ополоснула тряпку под струей воды.
– Говорю я Лауре: «Ну посиди со мной! Расскажи, как тебе плохо! Вместе поплачем, может, я часть твоей боли на себя возьму!» Молчит… Уходит. А я переживаю. Не меньше ее. Плачу вот тут! – Сеньора Пилар на миг оторвалась от своего занятия и стукнула себя в грудь. – Как мать может не переживать за своих детей? За каждую их царапину, за каждый синяк, за каждую неудачу. У них – ссадины на коленках, у матери – раны в сердце. А уж когда что-то серьезное происходит… Как вон случилось тогда с Раулем. Какой тяжелый период это был, Анна! А я не знала, как помочь ему. Если бы могла, взяла бы себе всю его боль. Вот так и с дочерью сейчас. Если бы она не молчала! Поплакала бы, покричала, попричитала, но не замыкалась в себе.
– Рауль с Лаурой знают, как сильно вы их любите и переживаете. Они вас не меньше любят, потому и скрывают, когда им плохо. Берегут вас.
– Берегут… – проворчала сеньора Пилар. – У нас этот проклятый мотоцикл Рауля, весь разбитый, долго в гараже стоял. Зачем? Напоминал только о плохом. Рауль его еще ремонтировать собирался… И это называется «бережет»? Слава богу, отдал кому-то на запчасти. То ли ты его уговорила, то ли сам все же сообразил. Всегда такой он был: вроде понимает, что я волноваться буду, а все равно влезет в какие-нибудь приключения! Помню, восемь лет ему едва исполнилось… Заметила как-то вечером, что сидит он странно, кособоко. Что такое? Спрашиваю – отнекивается. А я же чувствую, что что-то не так. У него бедро, оказывается, сзади все было ссажено. Признался потом, в чем дело: взял один его друг тайком у старшего брата такую доску на колесиках…
– Скейтборд.
– Он самый. Покататься мальчишки решили! Но по ровной дороге гонять скучно, надо же с крутого спуска попробовать! Рауль первый поехал. Разогнался и уже потом только сообразил, что спуск ведет на оживленную дорогу. Не затормозишь – попадешь под машину! А как остановить эту доску на роликах, если она уже мчится со свистом? Тормозил мягким местом. Порванные штаны и рану от меня пытался спрятать, чтобы я не узнала о его «подвиге». Знал, что наказать-то накажу, а сама потом успокоительное пить буду. К наказаниям относился с легкостью, а вот с тем, что я себе потом места не находила, за него, сорванца, переживая, смириться не мог. Но вспоминал ли об этом, когда собирался опять что-нибудь вытворить? Нет. Счастье, что не так уж часто мои нервы проверял