— Пешком.
— Да, конечно. Под покровом темноты.
— Я понимаю. — Фон Хельрунг закивал с притворной серьезностью. — Теперь хочу привлечь ваше внимание к первому случаю, доктор Уортроп. Вы утверждаете, что это существо…
— Джон. Его звали Джон.
— Да, когда-то он был Джоном.
— Он всегда был Джоном.
— Вы утверждаете, что он выпрыгнул из окна с четвертого этажа больницы…
— Я утверждаю, что он ушел через это окно. По водосточной трубе — вверх или вниз. Он не «улетел на сильном ветре», как вы предполагаете — если вы не имеете в виду, что у него выросли крылья.
— А как насчет других свидетельств — что вы скажете о них? — Старый австриец поднял стопку данных под присягой показаний. — Это тоже несчастные жертвы Смертельного Червя?
Уортроп с исказившимся лицом переждал, пока утихнет смех, и только потом заговорил:
— Я не знаю, чем они страдают — разве что разновидностью массовой истерии, усугубленной чрезмерной тягой издателей к тому, чтобы продать как можно больше газет.
— Так вы хотите, чтобы эта наша августовская ассамблея отвергла данные под присягой свидетельства семидесяти трех свидетелей на основании… чего? Чего, доктор Уортроп? На основании того факта, что, поскольку вы говорите, что этого не может быть, то этого не может быть? Не в этом ли вы меня обвиняете? В допущении неподтвержденных фактов?
— Я не обвиняю вас в допущении неподтвержденных фактов. Я вас обвиняю в том, что вы их высасываете из пальца.
— Очень хорошо! — воскликнул фон Хельрунг, драматическим жестом бросая бумаги. — Скажите мне, просветите всех нас, милейший доктор, что убило Пьера Ларуза? Что содрало с него кожу, съело его сердце и насадило его на кол? Что затащило сержанта Хока на сорок футов к небу и распяло его на самом высоком дереве? Что такого наш любимый коллега нашел в пустыне, что могло бы сделать с ним это? — Он махнул рукой на анатомический стол, на котором под ярким светом ламп сцены лежало тело.
— Я не думаю, — осторожно сказал доктор, — что он вообще что-то нашел. — Он встал со стула. Я едва сдержался, чтобы не броситься к нему. Казалось, он готов упасть в обморок. — Я не знаю, кто убил Пьера Ларуза. Это могли сделать туземцы в состоянии суеверного ужаса. Это мог быть рассерженный кредитор или кто-то, кому он задолжал в карты. Возможно, это сделал и сам Джон после того, как попал под власть какой-то демонической силы. Сомневаюсь, что кому-то суждено это узнать. Что касается Хока… это типичный случай лесной лихорадки. Я спрашиваю, какое объяснение лучше: что что-то бросило его сверху или что он вскарабкался на это дерево? Мальчик размером вдвое меньше него забрался на это дерево. Почему же не мог этого сделать он?
Он посмотрел на тело своего друга, потом отвернулся.
— А Джон… Думаю, это главный вопрос, не так ли? Что случилось с Джоном Чанлером? Вы хотели бы представить его чудовищем, и, думаю, его можно так назвать. Я не отрицаю его преступлений. Я не говорю, что он страшно страдал от чего-то такого, что я плохо понимаю. Ключ в том… Ну, думаю, я единственный садовник на земле, который не знает семян, которые он засевает. Но я скажу, — тут голос монстролога стал суровым. — Я скажу, что он сделал все возможное, чтобы оправдать наши ожидания. Вы хотели, чтобы он стал чудовищем, и он вам подчинился, ведь так, Meister Абрам? Он превзошел ваши самые дикие мечты. Мы изо всех сил пытаемся стать тем, что в нас видят другие, не так ли? Я пытался его спасти. С самого начала я хотел отдать за него свою жизнь, но нет любви сильнее, чем это…
Он замолчал, захлестнутый своими эмоциями. Я поднялся, чтобы пойти к нему. Он жестом меня остановил.
— Он спрашивал меня: «Что мы дали?» Не скажу, что я вполне понимаю, что именно он имел в виду, но вот что я знаю точно: это недопустимо. Я этого не допущу. Вы не надругаетесь над его телом, как надругались над памятью о нем. Это то, что я могу ему дать. Это все, что я могу ему дать. Я похороню своего друга, и я клянусь, что убью любого, кто попытается мне помешать.
Он обвел собравшихся взглядом, и они не выдержали его праведного взгляда.
— Теперь голосуйте. Я больше не отвечу ни на один из ваших вопросов.
Началось голосование, и мы с доктором ушли в свою личную ложу. Голосование сделали, по настоянию фон Хельрунга, тайным. Уортроп лег на диван, скрестив руки на груди и положив голову на подлокотник. Он смотрел на расписной потолок и отказался наблюдать за голосованием.
Наше молчание было не из приятных. После смерти Чанлера доктор почти не говорил со мной. Когда он посмотрел на меня, я понял, что он скорее смущен, чем разозлен. Когда все начиналось, он был твердо убежден, что его другу нет спасения, а в конце так же твердо верил, что сумеет его спасти. И казалось, это выше его понимания, что его веру разбил я, единственный оставшийся на земле человек, хоть как-то привязанный к нему.
Так что мне потребовалась немалая храбрость, чтобы попробовать разбить стену, которую он возвел между нами.
— Доктор Уортроп, сэр?
Он глубоко вздохнул. Он закрыл глаза.
— Да, Уилл Генри, в чем дело?
— Почему — извините, сэр, но я все думаю — почему вы решили искать меня в Монструмариуме?
— А ты как думаешь?
— Нас кто-то видел?
Он покачал головой; его глаза оставались закрытыми.
— Попробуй еще раз.
— Доктор Доброгеану — он пошел туда за нами?
— Нет. Когда он обнаружил, что ты исчез, он сразу вернулся к фон Хельрунгу.
— Значит, вы догадались, — заключил я. Это было единственное объяснение.
— Нет, я не догадался. Я извлек урок из бойни в доме Чанлеров. В чем заключался урок, Уилл Генри?
Как я ни старался, я не мог вспомнить из той жуткой сцены ничего поучительного, кроме отвратительной замогильной шутки, выведенной над дверью в спальню: «Жизнь это».
— Джон сам рассказал мне, где тебя найти, — объяснил монстролог. — Так же, как он пытался рассказать, где искать Мюриэл. Когда Доброгеану пришел с новостями, я сразу понял, куда он тебя забрал. Разве ты не помнишь, что он сказал: «Он выставит тебя в Мусорке для чудищ, где всем вам, грязным тварям, и место». — Он открыл глаза, приподнял голову и выглянул через барьер. — Хмм. Они не торопятся. Интересно, хорошо это или плохо. — Он снова лег. — Кстати, они нашли девочку Новакову в грязи на дне, когда осушили подвал.
Я знал, что она была не единственной жертвой, которую нашли в том подвале. Он заметил мое волнение и сказал:
— Ты ничего не мог сделать, Уилл Генри.
Я ответил:
— Это как раз то, что я сделал, сэр. Ничего.
— Бесполезно себя винить. Что, это возродит девочку или изменит будущее? Ты сделал в точности то же самое, что сделал бы я, что сделал бы любой при таких обстоятельствах. Представь, что ты бы взял ребенка и ушел. Как много новых жертв пало бы в ту ночь из-за твоего ненужного альтруизма? В жизни часто приходится делать трудный выбор, Уилл Генри, и в монстрологии это приходится делать даже чаще.
Он ждал моего ответа. Он знал, что я соглашусь. Я всегда с ним соглашался. «Если бы в доме случился пожар и я велел тебе залить пламя керосином, ты бы крикнул: "Да, сэр! Да, сэр!" и устроил нам второе пришествие!»
— Я должен был его спасти, — сказал я.
— Спасти? От чего спасти? Ты тогда не имел представления, находился ли Джон в доме.
— Я должен был его спасти, — повторил я.
— Очень хорошо. Предположим на минуту, что спас. И предположим, что ты выяснил, чей он. Теперь ты можешь смело предположить, что он бы не дожил до своего первого дня рождения, потому что шансы не в его пользу, Уилл Генри, — это мрачная реальность гетто. Ты бы спас его от одного чудовища, но предал бы другому, не менее кровожадному.
Я покачал, головой.
— Я должен был его спасти, — сказал я в третий раз.
Он покраснел, его глаза загорелись. Наверное, он после моих всегдашних подобострастных ответов оказался не готов к тому, что я стану менее подобострастным!
— Почему? — требовательно спросил он.
— Потому что мог спасти, — ответил я.
Их положили рядом, две любви моего хозяина, в семейное захоронение Чанлеров, потому что отец самого непутевого сына все равно отец. Старший Чанлер не разговаривал с Уортропом, если не считать нескольких угрожающих слов после панихиды у могилы в том смысле, что он собирается разорить его до последнего гроша. Ответ Уортропа: «Это было бы только справедливо, но прошу оставить мне хотя бы мой микроскоп».
На похоронах были фон Хельрунг, а также несколько других монстрологов, включая уцелевших членов охотничьей команды. Доброгеану с серьезным видом пожал мне руку и заявил, что доктору повезло с учеником, очень способным и очень храбрым.
Лилли тоже пришла. Я не знаю, как она сумела это устроить, но она выскочила из кареты в черном платье и с черной лентой в локонах. Во время службы она сидела рядом со мной и в какой-то момент взяла мою руку в свою. Я не пытался ее высвободить.
— Значит, ты уезжаешь, — сказала она. — У тебя был такой план — уехать, не попрощавшись?
— Я служу доктору, — ответил я. — У меня нет собственных планов.
— Думаю, это самое жалостливое и трагическое, что я когда-либо слышала. Ты будешь обо мне скучать?
— Да.
— Ты просто так говоришь. На самом деле ты не будешь скучать.
— Я буду скучать.
— Ты планируешь поцеловать меня на прощанье? О, извини. Твой доктор планирует, чтобы ты поцеловал меня на прощанье?
Я улыбнулся.
— Я его спрошу.
Она хотела знать, когда мы снова увидимся. Придется ли ей ждать целый год?
— Если только дела доктора не приведут нас сюда раньше, — ответил я.
— Ну, я ничего не могу тебе обещать, Уилл, — сказала она. — Может, я буду слишком занята. Через год я уже буду ходить на свидания и рассчитываю, что мое расписание будет очень плотным. — В ее глазах прыгали веселые искорки. — Вы приедете на следующий конгресс? Или твой доктор покинет Общество из-за того, что он проиграл это маленькое голосование?