Медленно я перевел взгляд на Сару. Она стояла, пронзительно и дико глядя в глаза зверям. В мгновение ее взгляд перевелся на меня, и я невольно отшагнул назад.
– Что это за звери? – спросила она, вытянув руку вперед и шагая навстречу моим гибридам.
У меня отнялся дар речи. Я стоял, абсолютно сбитый и потерянный, не зная, что говорить.
– Я таких не видела, – произнесла Сара, давая животным обнюхать ее руку.
– Ты повелеваешь ими? Любой тварью? Они видят тебя впервые… – бормотал я, проводя рукой по своему лицу и не веря собственным глазам.
– М? – Она повернула ко мне голову, ласково трепля гибрида за ухом.
Зверье опасливо скалилось, некоторые вовсе отступили настолько, что уперлись в стену. Прочий мой зверинец, рассаженный по другим клеткам, как и я сам, пребывали в оцепенении.
– С ними не так уж и сложно поладить, ваша светлость. – Сара вложила столько едкой насмешки в эту «светлость», что мне стало жутко. Я ощутил горький яд проклятья из уст этой ведьмы у себя в груди.
– Как? – вопрошал я, не будучи в силах принять никакой разумный ответ.
Она издевательски и оценивающе окинула меня таким презрительным взглядом с головы до ног, будто бы выискивала во мне хоть какое-то достоинство и не нашла.
– Если тебе не трудно, опусти решетку между нами, – кивнула Сара, глядя на моих питомцев.
Гибриды продолжали трусливо поджимать уши, а холки дыбились в преддверии угрозы. Стоило мадемуазель Равель обратить к ним свой беспечный взор, тихий рык сменился на скулеж, и в этот момент мое сердце в ужасе содрогнулось. Лишь единожды я видел, чтобы дикое зверье так смирнело, и дело было в проклятом Алжире. Я повиновался, и преграда вновь отделила Сару от моих питомцев.
– Выпустишь, может? – спросила она, постукивая ногтями по решетке.
Я нервно усмехнулся, абсолютно сбитый с толку, не в силах сдвинуться с места. Мой замысел обернулся для меня жуткой ловушкой. Мы оба видели, кто из нас встрял в западню, кто над кем господствовал.
– Открой, – уже приказала она.
Я метнулся к замку, но мне не сразу хватило духу сейчас отворить дверь. Все обернулось слишком резко против меня, и, пока новые доводы не завладели моим сердцем, я отворил дверь и по привычке оказал мадемуазель любезность и приглашающе указал ей дорогу.
– Спасибо, граф, – ответила она, медленно расхаживая по помещению и заглядывая в другие клетки.
– Прошу, научи меня, – просил я.
Ее лукавый взгляд скользнул по мне, когда девушка обернулась через плечо.
– Тебе не дано, – ее слова холодно и резко полоснули мою душу.
Я снес этот удар и, сглотнув, совладал с собой.
– Почему? – продолжал я.
Сара заулыбалась еще шире и пожала плечами.
– Этому не учатся, граф. Просто тебе не дано, – бросила она.
Повторив свою жестокость, она прибрала юбку своего простенького платья и присела на корточки напротив клетки с детенышами. К моему сердцу приступило мучительное отчаяние, в которое я не собирался верить, с которым я не собирался мириться.
– Посмотрим, – сказал я, скрестив руки на груди.
Стайка щенков оживилась, встревожилась, увидев чужую. Самые бойкие осмеливались обнюхаться, но тотчас же неловко отбегали прочь, забиваясь в угол подальше. Меня встревожило, что слеповатый здоровяк не проснулся от лая своих старших сородичей, и сейчас, когда прочее зверье металось в тревоге, пристально зыркая на чужого человека, щенок крепко дрых.
– Вон тот странный, – сказала Сара, поведя голову вбок.
Я присел рядом с ней на корточки и принялся разглядывать своего звереныша.
– Да, он альтернативно одарен с самого рождения, – грустно вздохнул я.
Мадемуазель Равель кивала головой, разглядывая щенков. Внутри меня растекалось ядовитое пятно гнусного сожаления. Я проклинал себя за то, как обошелся с Сарой.
Я видел, как она смотрит на зверей, как она повелевает ими. С момента возведения Святого Стефана я с большим рвением, чем прежде, припал к лону науки, уповая на здравый смысл и выверенные законы.
Увиденное мной сейчас не поддавалось никаким описаниям. Прямо передо мной сидела сущность, которую Божий замысел вел в обход законов природы.
Она была творением иного порядка, нежели я. Многие годы мне лелеялась мечта познать, как же совладать с волей зверей, как приобщиться к тому таинству, к которому причастились разноглазый Жан и Сара. Я готов был изодрать себя изнутри от одной только мысли, что все это время в стенах Святого Стефана обитало истинное чудо, но моя непростительная невежественная тупость не давала мне даже разглядеть его.
Сказать, что я корил себя, – кощунственная насмешка над этой горестной ошибкой. Но действовать надо было прямо сейчас – стыд жег и жрал меня изнутри.
– Сара, – наконец я набрался смелости.
Девушка подняла на меня взгляд. В нем все еще читалась эта жуткая снисходительность.
– Я осмелюсь просить твоей помощи, – произнес я.
– Вот как? – с улыбкой произнесла она, убирая прядь за ухо.
– Я буду умолять тебя, – твердо продолжил я, положа руку на сердце. – Прошу, взгляни на мой зверинец. Каждое дыхание хвалит его Создателя, а значит, и эти звери прямо сейчас возносят хвалу нашему Господу и Спасителю. Я умоляю тебя помочь мне взрастить зверинец. Не взываю к справедливости, ведь поступил с тобой подло и жестоко, непростительно жестоко. Я увидел твое искусство, и я преклоняюсь перед ним. Нет такого преступления против Бога и человека, на которое я не пойду, если на кону будет стоять та сила, которой ты причастилась, которой ты повелеваешь дикими зверьми. Я прошу, я умоляю тебя о помощи. Позволь мне хотя бы видеть то, как ты заклинаешь их.
Холодная надменность на лице Сары чуть смягчилась. Я был жалок, и она это видела. Знала ли Сара, что сейчас она может в самом деле просить, подобно Саломее, принести мою голову на блюде, и я покорно подал бы меч своему палачу, если бы она согласилась поведать мне перед смертью таинство, что возносило ее над всеми прочими.
– Зачем тебе вообще сдались эти твари? – спросила Сара, поднимаясь в полный рост и оправляя свое платье, беглым жестом указывая на клетки.
Я глубоко вздохнул, вскинув взгляд к потолку и проводя рукой по лицу. Мне было нечего ответить ей.
– Что бы я ни сказал, это не искупит моего прегрешения перед вами, – тяжело признался я, чувствуя встающий ком в горле, собственная ничтожность душила меня. – Ваше право не верить мне после этой подлости. Но, правда, Сара: этот зверинец – моя жизнь.
Я развел руками, ведь это признание было честнее любых нагромождений, которые я мог бы соорудить из красноречия и фокусов риторики.
К моему счастью, слова вызвали на ее лице улыбку. Что именно ее позабавило – сказать сложно, но я был рад этому от всего сердца.
Усмешка не сходила с ее милого личика, но мне очень хотелось верить, что что-то дрогнуло внутри ее.
– Я дам тебе все, что в моих силах, – тихо произнес я, чувствуя, что глухое отчаяние подкашивает меня. – Прошу, помоги.
– Ты мне противен, Этьен, – с искренним презрением бросила она.
Я сглотнул ком в горле, будучи уже на грани.
– Ты жестокосерден и вместе с этим ничтожно жалок, – цокнула мадемуазель Равель, поглядывая за прутья решетки. – Пока они это чуют, даже не надейся на послушание от этих зверей. Граф привык подчинять своей воле людей – и это немудрено, ведь это положено по закону и так сложилось само собой. Едва ли прикладывал усилие, чтобы убедить слуг, что они взаправду слуги. Но здесь же все иначе. С самого начала твоя затея была пропащей. У тебя не было ни шанса в этой схватке со зверем, в тебе нет этого духа.
Молча внимая этим словам, я угадывал за ними еще что-то. Все ожидал, когда эти дерзкие унижения прервутся «но» или «однако», когда Сара, наконец, закончит упиваться своей силой, которой благословлена, этой властью над зверинцем и надо мной. Я ждал с замиранием сердца, и в тот момент, когда ее грудь только-только наполнилась воздухом, и губы не успели полностью разомкнуться, я уже угадал это долгожданное «однако».
– Однако, – произнесла Сара, – ты слишком отчаянно просишь, чтобы этот дух снизошел на тебя. Кто знает, каких дел ты наворотишь, если твои молитвы продолжат пребывать в забытьи, неуслышанные и неотвеченные?
В тот миг я был спасен. Я закрыл лицо руками, не в силах не то что совладать с охватившим меня порывом, но и описать его. В моих руках оказался дар, много больше нежели я сам, это прощение, дарованное мудрой прекрасной Сарой, захватывало мой дух.
Я ликовал над тщетностью попыток разума объяснить то, что мне приходилось видеть.
Сара была благословлена силами иного порядка, силами, к которым я взывал в детстве, и, положа руку на сердце, взываю до сих пор.
То, к чему я жаждал причаститься, было в ее крови, в самом ее естестве.
Разумеется, милосердная и добрая Сара была освобождена от любой работы в госпитале, а жалованье возросло вдвое.
Это было меньшее, что я мог сделать, взамен на то чудо, которым Сара Равель одаривала меня, спускаясь в подвал.
Она бесстрашной поступью перешагивала пороги одной двери за другой, пока я боязливо оставался снаружи.
Мой болезненный опыт нападения вынуждал быть осторожным – если со мной что-то случится, питомцам точно придет конец.
Сара приседала на корточки и о чем-то ворковала с животными – ни слова разобрать я не мог. Сперва мне казалось, что с ее милых губ срывается что-то неразумное, подобно той нерадивой детской речи. Но вскоре мне открылись закономерности ее голоса, ее речи. Я не мог бы объяснить смысла ни единого слова, которое глуховато срывалось с ее уст, но я понимал общую суть, общий посыл, и самое поразительное – зверь все понимал.
Гиены, новоприбывшие волки и первое поколение гибридов внимали ее речи и как будто бы ждали, когда она явится поведать им свои сокровенные тайны.
Я с Сарой не хотел говорить по-человечески – мне намного больше хотелось познать их речь. Мы сидели на втором этаже шато и пили кофе. Я пытался повторять эти звуки, которыми Сара заговаривала зверье. Ее звонкая насмешка кольнула мое самолюбие, но я пробовал вновь и вновь воспроизвести то самое глухое твердое словечко, которое выбрасывала Сара, заглядывая в темно-стеклянные глазки гиен.