Мы с сыном решили завтракать прямо в кабинете. Мальчик стянул лимонную тарталетку и направился в дальний угол к креслу с желтой обивкой, где на нас глядели все это время два медовых глаза.
Лю показал невозмутимому и величественному Алжиру пирожное, на что кот отреагировал вполне под стать своей природе. Ловким захватническим движением кот смахнул дольку на пол, и та упала плашмя. Алжир победоносно взирал сверху на добытую им и абсолютно ненужную дольку, которую он хотел цапнуть просто так, безо всякой на то причины. Исполнив свой искренний кошачий порыв, Алжир продолжил оставаться гордым и отчужденным наблюдателем.
Лю, к слову, ничуть не огорчила порча пирожного. Напротив, мальчик, кажется, даже обрадовался, что кот с ним согласился немного поиграть. Широко улыбаясь, сын подошел к столу.
Лю потянулся к чернильнице-рыбке и пресек мне возможность закончить мысль. В любой другой случай я был бы раздосадован: довольно неловко изложить свои впечатления, которые тебе привиделись в мире грез, когда ты тут, сидишь в своем теле и вынужден слушать оглушительно наглый глас разума.
Если я и садился за личные записи, меня приводило в досадное раздражение любое отвлечение. Но не сейчас, как я мог?
Мальчик схватился за край стола и опустил голову поверх своих рук и глядел прямо мне в глаза, чуть наклонив голову набок. Я глубоко вздохнул, ощутив, как веет доброй спокойной прохладой из окна. Под золотистой зарей в рощах и в некоторых отдаленных уголках сада.
Я потянулся, наслаждаясь живописным благолепием, которое было даровано нам. И в тот момент, когда я разминал шею, я, верно, повел слишком резко, отчего у меня что-то щелкнуло. Притом, что звук в самом деле заставил даже покорежиться, скорее от громкой резкости, боли это не вызвало никакой, и посему я не обратил на это никакого внимания.
Есть некоторое счастье в бессилии. Время неподвластно, и у меня попросту нет никакой воли вернуться в прошлое и иначе разыграть карты. Будь у меня такой шанс, терзания выбора бы разодрали душу, подобно той жуткой казни, при которой провинившегося четвертуют, привязав его конечности к резвым лошадям.
К счастью, мысли о том, как стоило бы поступить в тот осенний день, оставались лишь пустыми мечтами, не требующими от меня никакого решения. Ближе к вечеру мы с Лю спустились проведать наш зверинец.
В этот раз кормежку я брал на себя, ничего особенно сложного для меня не было, тем более если брать в расчет ту многолетнюю уже наработанную практику.
Выдвижные лотки наполнялись грубо рубленным мясом. Молодняк преохотно скучковался и припал своими забавными мордочками к еде, а я чуть медлил перед тем, как покормить своего самого проблемного питомца.
Тогда я недостаточно удивился, когда, вынув лоток, обнаружил содержимое нетронутым. Не ведая, к чему клонит это подлое животное, я переменил ему пищу, ибо долг хозяина обязывал меня заботиться даже о такой твари.
На второй день еда осталась нетронутая, что вызвало у меня уже куда большую тревогу. Я не знал, что и думать. Одна из самых убедительных догадок отталкивалась от того аномального аппетита, которым зверь уже успел отличиться. Исходя из особого чревоугодия, я предположил, что, скорее всего, зверь уже пресытился дешевой жирной свининой.
Мои поиски должного угощения не принесли никаких результатов: зверь не вкушал ни баранины, ни говядины, ни рыбы, и никакая птица не вызывала в нем того аппетита, который меня волновал, пожалуй, все это время.
– Что с тобой не так?! – негодовал я, видя, как меж тем неделя уже подходила к концу.
Чудовище изнуряло себя голодом до такой степени, что медленно теряло силы. Его позвонки и ребра уже стали выпирать сквозь полинявшую шкуру. Зверь забился в угол, лежа темно-коричневым пятном в глухой тени.
Лю с настороженностью выглядывал из-за меня, посматривая на темное очертание неведомого зверя, что томился там, во мраке.
Прозорливость сына поражала меня, настолько четко он, мой бедный калека, угадывал настроение. Мальчик был встревожен не меньше моего, заглядывая сквозь стальные прутья решетки. Пока я стоял в тотальной нерешительности, без понятия, что мне должно предпринять, как хозяину, мой сын взялся за дело.
Лю взял в руки сырой кусок тухловатой свинины и сделал шаг к клетке. Тут я как будто отошел ото сна, метнулся вперед и остановил мальчика за плечо, но, едва встретившись с его взглядом, оторопел.
Лю был взволнован, не напуган. Светлые брови решительно были сведены. Я отступил и позволил действовать.
Под моим встревоженным взглядом мой мальчик осторожно подобрался к клетке. До моего слуха доносилось хриплое дыхание зверя. Лю промычал, как будто звал кого-то или что-то, гибрид же и ухом не повел, даже когда мой мальчик воззвал второй раз.
– Он тебя не слышит, – сказал я, будто бы сын мог внять этим словам.
Резкий шлепок заставил меня вздрогнуть – то брошенный кусок баранины пал плашмя на каменный пол туда, через решетку.
Мускулы заходили под кожей с рыжеватой линяющей шерстью. Зверь насилу приподнял голову, исполосованную морщинами, которые протянулись сетью по этой безобразной морде из-за чудовищного истощения.
Мне казалось, его зрение отнялось, и он, подобно своему благородному предку, ныне ушедшему Слепышу, попросту водит незрячими глазами в той стороне, откуда слышит звуки.
Шевеление гибрида повторилось, на этот раз сделалось более явным. Во тьме сутулый зверь вставал на дрожащие от усталости лапы. Мы с сыном не отводили взгляда, глядя по ту сторону.
Глухой хриплый звук сорвался из черной пасти, после чего неровные лапы поковыляли на нас. Поступь вразвалку заставляла животное покачиваться из стороны в сторону, и пару раз оно едва не рухнуло наземь. Казалось, сейчас падение будет фатальным.
Зверь насилу приблизился к брошенному куску, притом, что его жратва стояла нетронутая. Несколько дней порубленное мясо оставалось у него прямо под носом, но зверь упрямо держался своего намерения. Не было тому объяснения, но пасть разверзлась, и чудовище впервые за время своей упрямой голодовки вкусило пищу.
Я терялся, беспомощно пялясь перед собой, в то время как мой сын не мог нарадоваться своей победе. Мой добрый мальчик, слава богу, никогда не нуждался в сокрытии своих душевных порывов и сейчас широко улыбался и даже подсмеивался, издавая глубокий звук, что прерывисто исходил из его горла. В безмерной радости ребенок взял меня под руку и подвел, как спящего лунатика, к клетке.
Вдруг я пробудился, опомнился, покрепче прихватил за плечи сына и отвел от клетки. Может, мне и померещилось – полумрак подвала лукаво играл своими тенями. И все же мне почудилось, будто бы подлая тварь дергано метнулась к нам и буквально за мгновение опомнилась.
– Что с тобой не так? – вновь вопрошал я, слабо качая головой.
Я пытался отвлечься от странностей своего питомца. Как обычно, желая отделаться от дурных мыслей, я погружался в тяжелую изнуряющую работу. Мои руки дрожали от усталости, и пальцы застыли не в силах держать перо, из-за чего я не смог сделать ни одной заметки в тот день.
С трудом мои кисти вытирались о мягкое полотенце с золотой тесьмой по краю. Терзания, которых мне удавалось избегать, наваливались с новой силой, стоило мне лишь на мгновение застыть, чтобы перевести дыхание.
Я смотрел в холодное отражение прямоугольного зеркала в резной раме бело-желтого цвета. Краска местами облупилась и пошла кракелюром[9], и я с большим удовольствием припал бы разглядывать сколы и потертости на старом красочном слое, но память меня вновь возвращала в подвал, к тому несносному зверю и его очередной, боюсь, отнюдь не последней выходке.
Тяжелый усталый взгляд пялился на меня оттуда, из зазеркалья. Нервная ухмылка разломала мой рисунок рта, и всего меня передернуло. Я оперся руками о длинную полку, что стояла напротив меня и свесил голову, попросту не будучи в силах держать ее ровно.
Резко отстранившись, я насилу сорвался с места и вышел в коридор. В шале еще не стихла жизнь, и прислуга не спала. Я приказал подать мне кофе и зарядить охотничий карабин.
– Ваша светлость?.. – переспросили меня, но я лишь закатил глаза и провел рукой по лбу.
– Карабин, – произнес я по буквам.
Слуги, явно обеспокоенные моим резким наплывом столь решительного настроя, все же исполнили свой долг. От маленькой эмалевой чашки поднимался ароматный дым, пленяющий, погружающий во тьму, из которой ты отталкиваешься, словно от долгого погружения под воду, в тот самый миг, как ты наконец достигаешь песчаного дна.
Отстранившись от чашки, я сделал вздох, точно вынырнул. Выжидая около минуты, я дал стремительному потоку оживить, пробудить мое тело. Едва я ощутил, что я готов, что моей прильнувшей решительности с лихвой хватит, так я сразу схватил карабин и поспешил вниз, в подвал, предстать лицом к лицу со зверем.
Сейчас со мной не было Лю, и в большом количестве света я не видел никакой нужды. Полумрак подступил со всех сторон, но дух не покидал меня.
Послышался рокот из клетки самого несносного чудища, которое попадалось мне в жизни. Оживление его меня поражало – цокот лап по полу давал понять о добром и игривом настрое. Гибрид выдал себя, звонко тявкнув, совсем по-щенячьи, как молодняк зазывает в свою игру.
Рука все крепче сжимала карабин. Кажется, в этот миг зверь заметил, что я пришел один, и тотчас же перестал. Короткий глухой вздох вознесся в стенах подвала, и на меня блеснули глаза чудовища и застыли, неживые и холодные.
– Чего ты задумал? – спросил я, насилу храня самообладание.
Мои руки медленно приподняли карабин. По стальному стволу медленно ползали и трепетали янтарные отблески далекого фонаря.
– Ты же не знаешь, что это? – спросил я, кивнув на карабин.
Зверь усмехнулся и презрительно фыркнул. Любопытство, угасшее в нем, вспыхнуло вновь. Гибрид приблизился к клетке и внимательно изучал оружие своими жуткими глазенками, окаймленными морщинистыми веками. Зверь принюхивался, верно, впервые почуяв запах пороха.