Сын со мной почти не проводил время. Я закрывал глаза на все его пакости, которые он делал в досаде на своего властного и бессердечного родителя. Он выливал чернила на мои врачебные записи, резал мне одежду, срывал шторы, царапал гвоздем деревянный пол, стол, панели на стенах, упорно вырезая глубокие отметины. К счастью, все его проделки касались только меня, поэтому не было никакой проблемы в том, чтобы попросту из отцовской любви и милосердия простить свое чадо.
В тот день я вышел из кабинета довольно удрученный – Лю вырвал три страницы из энциклопедии. Моя память скорее хорошая, чем плохая, и до возрастного слабоумия мне далековато, но восстановить интеллектуальным усилием содержание тех страниц я не мог никак. Стоило ли быть жестче по отношению к сыну – возможно, но я не мог.
В таком упадническом духе я прибыл обследовать или скорее следить за обследованием бледной, насмерть перепуганной шатенки-пастушки. Она заикалась, все не расставшись с тем неистовым ужасом, который настиг ее и жениха. Опершись боком о дверной косяк, я старался внимать ее спутанному рваному рассказу. На свой главный вопрос я ответа, видимо, не получу и посему направился прочь.
Едва ли не сразу, как я оставил палату, в коридоре раздалось неторопливое шарканье, заставившее меня обернуться.
– Доктор Янсен? – улыбнулся я и поклонился.
– Ваша светлость, вы нашли что-то, что смутило ваш ум в речах той уцелевшей мадемуазель? – спросил Питер.
Я скрестил руки на груди.
– Скорее, я точно понял, что вразумительного ответа на свои вопросы я не получу, – просто ответил я. – А вопросов у меня слишком много.
– Какой же больше прочих терзает вас? – спросил Питер.
Несколько секунд колебаний повисли меж нами.
– Почему Зверь не тронул ее? – наконец спросил я.
– Чудовище уже напало на юношу, который был подле. – Он озвучил довольно банальную и, казалось бы, очевидную версию. – Зверь уже не был голоден.
Нервный смешок сорвался с моих губ.
– Вот тут вы правы. – Моя голова согласно качнулась.
Питер вопросительно приподнял бровь. Я развел руками.
– Что касается Зверя – вы правы, доктор, – произнес я, указывая пальцем куда-то вверх. – Он не был голоден, это очевидно. Только вот мне сдается, что Зверь был сыт еще до нападения на несчастного юношу. Куда смотрят эти охотники – без понятия, но они не видят очевидного. Потроха остаются на полях, на радость падальщикам.
Хладнокровное и величественное спокойствие не покидало мениэра Янсена ни на мгновение. До чего же меня поразила та мягкая улыбка, которая добродушно озарила его лицо, пока я так увлеченно живописал кровавое зрелище, раскинутое едва ли не под самыми окнами Святого Стефана.
– Большая отрада, – произнес Питер, – слышать, что вы, граф Готье, говорите намного меньше, нежели вам доподлинно известно.
– Вот как? – смущенно удивился я.
– Не лишайте мою седую голову того спокойствия, которое дарят ваши слова, – продолжил Питер. – Абсолютно очевидно, что вы что-то знаете об этом Звере, чего не знает никто. Я верю, что вы, как единственный посвященный в сокрытые от меня тайны, сможете защитить Святого Стефана.
Слова ошеломили меня. Попросту не зная, что ответить, я произнес какую-то формальную заученную благодарность и, поклонившись доктору, покинул его. Мое сердце было тронуто той верой, на которую я сам никогда не был способен, но которую мой мудрый наставник высказал своим мирным и царственно спокойным голосом. Мной завладело страстное желание причаститься к той вере, ведь, как известно, и любовь, и надежду много проще питать к ближнему, нежели к самому себе.
Зверинец жил своей жизнью. Я почти не спускался в подвал. Люди герра Хёлле исправно несли свою службу, и у меня не было ровным счетом никаких оснований полагать, что что-то пойдет не так, ведь самое страшное уже случилось. Ничто не сравнится с этим блаженным выдохом долгожданной свободы, когда страшный рок обрушивается своим чугунным неподъемным телом, но твоя душа упрямо и вопреки ликует: «Свершилось». В глубине души я опасался, что кто-то из питомцев вытворит что-то подобное. Так что мне было даже за что благодарить Зверя, ибо он своим дерзким побегом и дальнейшими нападениями прервал тягостное ожидание чего-то ужасного и неотвратимого.
Посещения зверинца стали какой-то пустой формальностью. Я даже не помню, сколько раз за лето я спустился по старым каменным ступеням. Что-то мне подсказывает, что пальцев одной руки хватит для полного пересчета.
Робкий стук в дверь моего кабинета едва ли не потонул в шуме бури, разыгравшейся за окном. Глубокая ночь меня не смутила, ибо накануне я был предупрежден. Я встретил на пороге ту самую девушку, выжившую после нападения. Ее голову и плечи укрывал черный платок.
– Прошу. – Я тихо пригласил жестом войти.
– Ваша светлость. – Она поклонилась и вошла в кабинет, любопытно осматриваясь по сторонам.
Дав ей вволю наглядеться, я не спеша вернулся к столу. За окном огрызнулась буря, блеснув далекой молнией. Сыскав небольшую записку, я подглядел ее имя, написанное мне как напоминание, и лишь тогда послышался раскат грома.
– Шарлотта Моро, – произнес я наконец, поднимая на нее взгляд. – Для меня большая радость, что твое доброе сердце не ожесточилось после страшной трагедии. Твоя помощь Святому Стефану будет щедро оплачена.
– Благодарю, ваша светлость, – с поклоном молвила она, кутаясь сильнее в свой платок.
– Ты уже ухаживала за больными? – спросил я.
– Да, ваша светлость. Я ухаживала за немощными родителями Робера… Ныне покойного…
Когда она добавила последние слова, ее и без того тихий голосок смолк.
– Каким он был? – спросил я, не поднимая взгляда.
Кажется, мои слова застали ее врасплох. Когда молчание затянулось, я все же обратился к ней взором. Ее глаза не знали ни сна, ни покоя, ни утешения.
– Прости мое любопытство, – коротко извинился я.
Шарлотта стиснула губы, и из ее груди сорвался пылкий и горестный смешок.
– Он всегда знал, что делать, – пробормотала она, прикрыв веки. – А без него я потеряна и не знаю, куда идти. Отчасти потому и пришла к вам, что вы напоминаете мне о нем. Простите, ваша светлость, что говорю вам такое! Мой Робер – простолюдин и бедняк, но я не с тем сказала о вашей схожести! Как я увидела вас, так оторопела, до того вы похожи на Робера, особенно вот тут…
Девушка аккуратно коснулась своей переносицы, будто бы проверяла, сошел ли синяк.
– Как вы появились, – продолжила Шарлотта, – так у меня замерло сердце! Мне впрямь почудилось, что мне уже мерещится покойный, что зовет меня с собой! Как стала вглядываться, все больше ужасалась и верить не верила – одно лицо… Простите, что говорю вам такое, простите!
Она зажала свой рот двумя руками.
– Завтра приступишь к работе. Иди, – произнес я, указывая на дверь.
– Ваша светлость, – напоследок пролепетала она, прежде чем скрыться.
Раскат грома озарил комнату, инфернальная вспышка пробилась сквозь приоткрытую щель меж плотных занавесок. Небесный огонь оживил в памяти самое жуткое видение, которое мне привелось узреть, а именно – два крохотных гробика с изуродованными белокурыми детьми. Сердце безумно колотилось, и всего меня пробил лютый холод.
Я не вспомню их черты лица, я их попросту не видел, но все нутро вопило в жуткой агонии, ибо коварный разум живописал, что оба ребенка совершенно точно походили на моего сына, на белокурого Лю. Посему же за эту роковую схожесть расплатились несчастные дети, и этот чертов бедняк Робер, и еще многие, которых Зверь затащил с собой в ад.
Этим утром, как всегда бывает после грозы, воздух был напоен пьянящей свежестью. Тяжелый туман боязливо прижался к земле, стелясь низким серым полотном. Каменистую дорожку едва-едва было видно, и мне приходилось напрягать глаза, вглядываясь под ноги. Этим сырым утром как будто сам воздух замер, боясь шевельнуться. Ни одно дерево не шелестело ветвями, не шепталось со своими длинноствольными сродницами.
В безлюдном безмолвии я обыскал сад и вышел к озеру. Уже наработанная привычка не позволяла мне выходить из дому без оружия, карабин был со мной. Вглядываясь в пустое побережье, первым делом мне бросились круги на воде. Такую рябь не подала бы водомерка – ровный рядок блинчиков сопровождался четырьмя ритмичными шлепками.
– Вот ты где, – выдохнул я, увидев Лю.
Мой сын сидел прямо на земле и кидал гладкие камешки на озеро. Он довольно поздно заметил меня либо просто не подавал вида. Скорее всего, второе. Я сел недалеко от сына.
– Лю, Зверь не просто так не покидает эти места. Он ведет охоту, понимаешь? На нас с тобой. Он запомнил нас, пока глядел оттуда, из-за толстых прутьев решетки. В своем заточении он озлобился на нас, как не озлобилась ни одна тварь из моего зверинца.
Лю кинул очередной камушек, который по форме никак не подходил. Вместо ровных блинчиков раздался одинокий всплеск.
– Ты злишься на меня? – спросил я. – Я сам на себя злюсь. Из-за того, что втянул тебя в это. Я прошу тебя, Лю, лишь об одном. Я знаю, что ты не слышишь моих слов, но ты умный, умнее многих детей, и ты все прекрасно понимаешь. И я прошу тебя – пожалуйста, просто поверь мне. Я обещаю все исправить. Эти леса снова станут нашими, и не будет никаких запретов, и все двери отворятся вновь. Ты мне веришь?
Лю глядел на меня, чуть закинув голову набок. Губы были плотно стиснуты, а взгляд сосредоточенно пялился на меня. После недолгого ожидания его белокурая голова все же согласно кивнула, безмерно обрадовав меня в то туманное утро.
Наступила осень 1764. Кровавая слава Зверя дошла до самого военного губернатора, графа де Монкан. Имя, выведенное изящным почерком на полученном письме, звучало знакомо. Вполне возможно, увидь я его, по привычке улыбнулся, припоминая, как отец или кузен непременно представляли нас друг другу. Так или иначе, в моих руках был лишь сухой лист бумаги.