Мое любопытство на секунду остыло, а взгляд опасливо метнулся на лестницу. Пока я ждал, чтобы Дюамель, хозяин дома, спустился и встретил гостей, эти самые гости сами уже отворили дверь, зашли внутрь и, увидев меня, застыли на месте, даже не закрыв за собою.
Семейство Дюамель стояло в растерянности. Мадам Дюамель и двое детей – девушка постарше и вихрастый мальчонка. Они смотрели на меня, я на них. За спинами Дюамелей уныло скулил ветер.
– Граф Этьен Готье, – произнес я, чтобы нарушить тишину.
– Ах, точно, вы сын Оноре? Я Кристина, жена Жака, – представилась она. – Наши дети – Луиза и Ален.
Я поклонился. Алену было на вид около двенадцати, а его сестре, думаю, около двадцати или чуть больше. Их угрюмый вид вполне себе вязался с обстоятельствами. К тому же, если прочие семейства дрожали в страхе перед чудовищем из лесов, у семьи Дюамель был повод печалиться о горестях внутри семьи.
Жак не спустился. Сначала я подумал, что он спит, ибо эту ночь он провел без сна или в жутком состоянии полусна. Сам я клевал носом от холода, не раз и не два вздрагивая и пробуждаясь, не помня, когда начал засыпать. Слышал ли капитан, как его семья вернулась домой? Я хотел верить, что нет, что он попросту провалился в глубокий крепкий здоровый сон, так нужный для его личного спокойствия и спокойствия его домочадцев.
Мы сели в гостиной, пока по поручению мадам Дюамель служанка накрывала на стол.
– Прошу прощения, если вопрос мой покажется вам, мадам Дюамель, бестактным, но откуда вы вернулись в такую рань? – спросил я.
Это было слишком дерзко. Кристина своим взглядом дала понять, что вопрос мой и вправду был довольно непристойным.
– Благодарю за вашу заботу, граф, – холодно поклонилась она. – Вы правы, час и вправду ранний.
– Прошу прощения, мадам, я ни в коем случае не хотел испортить наше знакомство, – извинился я. – Меня мучает лишь один вопрос – не опасно ли вам с детьми гулять одной?
Либо мне очень хотелось в это верить, либо ее гнев в самом деле сменился на милость. Брови сделались менее хмурыми, и она глубоко вздохнула.
– Вы так добросердечны, граф, – произнесла она. – Вы, верно, клоните, что в лесах небезопасно? И лишь безумец не согласится с вами. Посему же спешу успокоить ваше доброе сердце – мы не были одни.
– Сколько людей вас сопровождает? – спросил я.
– Один, он наемник, – ответила Кристина.
– Вы в нем уверены?
– Вполне, – кивнула мадам Дюамель. – Хотя, признаться, когда я впервые его увидела, мне стало не по себе. Даже сейчас мурашки, как вспомню эти глаза.
Я замер.
– А что с его глазами? – спросил я, силясь совладать с дрожью в голосе.
– Вы, должно быть, в Святом Стефане видели и не такое, – ответила Кристина. – Вы когда-нибудь видели, чтобы глаза по рожденью были разными?
Стиснув зубы, я отвел взгляд, будто бы припоминая что-то.
– Лишь однажды, – ответил я.
– Жутко, не правда ли?
Я согласно кивнул.
– Я не был так предусмотрителен, как вы, мадам, – произнес я. – Вы не будете так любезны познакомить меня с этим наемником? Где он сейчас?
– Он здесь, в домике для слуг, – ответила Кристина. – Но, граф, у него довольно скверный характер. Не думаю, что это будет приятное знакомство для вас.
– Когда проклятье обрушилось на эти леса, мы не вправе рассчитывать исключительно на приятные встречи, – ответил я. – Мне просто хочется посмотреть, каков ваш наемник, сколько он берет с вас и как несет службу. С ваших слов я заключил, что он исправно охраняет вас и детей, но ведь платит ли ему Жак? Ну вот, так я и думал. Я лишь гость и не хочу тревожить вашего дорогого супруга такими мелочами.
Я встал с дивана и подошел к большим окнам, выходящим во двор. Средь белой пелены мягкого снега чернело строение.
– Он там? – спросил я, и голос чуть не подвел меня.
– Да, – ответила мадам Дюамель.
Я кивнул и отпрянул от окна. Решительность могла пошатнуться в любой момент, надо действовать быстро. И, как назло, буквально предо мной возникла служанка Дюамелей.
– Мадам, месье, завтрак готов, – доложила она.
– Спасибо, я не голоден, – позволив себе подобную грубость, я спешно покинул их дом.
Накинуть пальто попросту не было времени. Единственное, что как-то грело мое слабое горло – бордовый шерстяной шарф. Холодное дыхание вскоре стало жечь рот и нос. Когда я приблизился к домику, как и в прошлый раз, меня встретил оглушительный лай. Я застыл на месте, переводя дух. Клубы дыма срывались с моего рта. Кажется, этим вечером снова поднимется жар. Цепной косматый пес продолжал надрываться, зовя хозяина.
В доме послышался шум, дверь резко отворилась.
– Шкуру спущу, шавка! – огрызнулся хозяин, вышедший на крыльцо.
Когда он поднял взгляд, гора спала с плеч.
– Месье? – спросил он, видя мою растерянность.
– Простите, обознался, – молвил я, очнувшись от охватившего меня оцепенения. – Я думал, вы мой старый друг.
Как и ожидалось, к вечеру поднялся жар. Кристина великодушно предложила остаться на пару дней, пока не пойду на поправку, и я принял приглашение. Не сказать, что я был самым желанным гостем семейства Дюамель, но, видимо, им хотелось видеть какие-то новые лица. Семья была разделена незримой гранью. Жак не садился за один стол с женой и детьми. Нелюдимый и угрюмый, он слонялся без дела, иногда выходил на крыльцо и сидел так же, как я его застал в ту ночь.
Дни тянулись медленно. Как мне тогда казалось, моя болезнь, которая, заручившись холодными сквозняками, с новой силой огрела меня страшным жаром, не спешила никуда. Время зачастую бывает в сговоре с подлой хворью, и посему дни болезни тянутся особенно долго.
Отлеживаясь после приступов горячей лихорадки, я предавался памяти о далеком Алжире. Наемник Дюамелей попросту где-то поранил глаз, и тот затянулся бельмом. В том взгляде не было ничего, чтобы роднило с разноглазым мясником из Алжира. Лежа в холодном поту, я все гадал, были ли рождены его гиены под крышей человеческого жилища – той же хибары? Мне хотелось в это верить. Не мог же Жан Шастель просто взять и приручить диких зверей, которые не повинуются никакому зову, кроме зова собственной плоти? Это просто не в силах рода человеческого. Вот так мне хотелось верить в одну из бессонных ночей, которую я провел у Дюамелей.
Наконец настал тот день, переломивший ход истории, пусть это не так уж и очевидно было в тот момент. На небе догорал красный закат. Я гулял по участку дома с Аленом, молчаливым и угрюмым мальчишкой. Уже вошло в привычку, чтобы за плечом болтался ствол ружья. Остальные домочадцы уехали в город вместе с тем самым наемником.
То чувство, пронзившее меня, до сих пор заставляет все тело покрыться мурашками, и холод приступает к самому сердцу, заставляя его биться вдвое чаще. Замерев на месте, больше всего я боялся, что Ален обернется раньше, чем будет готов к увиденному.
– Не шевелись, – тихо прошептал я, придерживая мальчика за плечо.
Мальчик сразу метнул на меня испуганный взгляд, а затем обернулся. Лицо Алена неописуемо исказилось, и глаза постепенно теряли проблеск любой живой мысли. Оставался лишь ужас, пустой и кричащий. Не знаю, что за чувство заставило и меня обратить взор назад – точно не смелость.
Я предстал на расстоянии ста футов перед Зверем. Опьяненный волей и раздольем дремучих лесов, он укрепился в лапах и в полтора раза прибавил в размере. На горбатой холке щетинилась полоса жесткой черной шерсти.
Пасть отвратительно скалилась, как будто разорванная Самсоном, но из-за какого-то кощунства все еще держалась на толстой шее. Морда криво склонялась влево, и черные морщинистые брыли отвисали вниз, еще больше обнажая желтые кривые клыки. Господь не мог допустить, чтобы по его земле рыскала такая тварь.
Ален шевельнулся, как и черные глазенки чудовища.
– Нет, – тихо пресек я, видя, как Зверь готовится к рывку, едва бы мальчик ринулся бежать.
Я медленно потянулся к ружью. Зверь разразился гадкой усмешкой.
– Думаешь, не смогу? – прошептал я, беря оружие в руку.
Зверь посеменил на месте и чуть прижался к земле, как часто молодняк зазывает к себе в игру.
– Ален, будь готов бежать, – произнес я, надеясь, что мальчик слышит.
Алену ружье было нужнее. Зверь смотрел мне в глаза, и я отвечал тем же. Ни черта я не смогу сделать, и тварь знает это.
– Бери, – я медленно передал Алену ружье.
Мы оба стояли один на один со Зверем, затаив дыхание. Ален медленно отступал в сторону, его зубы стучали то ли от холода, то ли от пронизывающего насквозь ужаса. Зверь уставил на меня свой взгляд, полный непробудной и глубокой тьмы. Я сглотнул, не понимая, что за дрожь охватывает тело, почему к горлу подступает ком. Это немыслимое и необъяснимое чувство колотилось, ревело внутри моего сердца, металось и рвалось наружу. Чем дольше я смотрел в глаза Зверя, тем нестерпимее становилась эта лихорадка.
И в тот момент, когда я стоял напротив чудовища один на один, под его взглядом, холод пробил меня насквозь. Хотелось кричать, но не было ни сил, ни голоса. Оцепенение, и больше ничего.
«Это все из-за тебя», – подумал я, почему-то уверенный, что тварь все понимает. Моя догадка была сродни помешательству, но Зверь резко выдохнул воздух, подняв облако пара из пасти. Сомнений не оставалось, он понимает меня. Прояснение давалось до того болезненно, что голова пошла кругом, меня вело от удушья и подступающей тошноты.
Чем дольше я смотрел на Зверя, тем невыносимее мне становилось. Я видел следы от дробей и силков, на двух лапах загрубевшие шрамы от укусов капканов. Он не был порождением Ада, но Ад обрушился на него, и то была моя вина. Я осквернил законы природы, я не дал ему защиты. Но не это было самым страшным открытием. Кошмары, что мучили меня в стенах родного дома, отступили, и я был так рад долгожданному облегчению, что и не задумывался о причинах душевного исцеления.
«Ты забрал мои кошмары», – подумал я, ощущая, как горячая влага подступает к глазам, и Зверь ответил. Мне не описать этого тихого глубокого звука, который издал он. Глубокое утробное урчание не оставило ни сомнения – Зверь понимает меня и всегда понимал.