В момент все перестало. Меня всего обдал мертвенный холод, и я не слышал ничего. Просто в какой-то момент шум растерзал мои уши пронзительным писком, а на щеках и ноздрях горело что-то, как обычно оседает вспышка пороха после выстрела.
Не помню, чтобы я обернулся. Почему-то помню нас троих со стороны: я, Ален, чертов охотник, который участвовал в облаве, который знал, что Зверь где-то здесь. Ален ли подал знак или это все роковая случайность, я не знал. Рассудок оставлял меня.
Сам я стоял в оцепенении перед телом поваленного Зверя. Между нами было не больше десяти футов. Мой Зверь вновь лежал бездыханно предо мной, и я вновь был скован ужасом. Почему так разительно жгло мне глаза это красное на белом? Если бы снег сошел, не было бы так жутко видеть вышибленные из уродливой богомерзкой морды мозги и кровь, если бы они впитались в черную землю, и без того уже проклятую и покинутую Господом. И без того кривая и безобразная голова лежала ничком на земле, блестя своими открытыми внутренностями, напоминая разломанный плод граната.
Хриплый вздох. Нет, мне не почудилось. Зверь шевельнулся, дрогнул всей мордой, вернее, уцелевшей ее частью. Отхаркнувшись, монстр стал подниматься на ноги. Я не верил своим глазам. Между нами было около двух шагов, и я явственно видел, что выстрел снес как минимум треть головы, если не больше. Тем не менее чудовище поднялось на ноги и смотрело на меня залитыми кровью глазами. В шерсти оставались обломки черепа и мозгов, но Зверь отряхнулся от них, как отряхивался от прочего мусора. Схаркнув наземь, он медленно повернулся ко мне боком и пошел прочь, обернувшись пару раз.
Я так и стоял, не в состоянии поверить увиденному, и даже кровавое месиво, оставшееся на снегу, не добавляло моей вере никакой силы.
На следующий вечер я покинул семейство Дюамель, ибо ничем помочь я не мог. Я нужен был в Святом Стефане. Всю дорогу меня не покидало жуткое чувство, которое вспыхнуло в моем сердце, когда чудовище, вопреки всем мыслимым и немыслимым законам мироздания, встало на ноги. Лишь сейчас я осознал весь ужас, с которым столкнулся Жак Дюамель. В моем сердце был жив страх перед Зверем, но в тот день, когда мы стояли один на один, когда мне было послано откровение, я знал, что я в долгу перед ним. И если его сердце остановится, кошмары вновь вернутся и с новой силой вопьются в мою душу и разум, и отыскать спасения второй раз я не смогу.
– Этого Зверя нельзя убить, – с такими словами я распрощался с семьей капитана.
Единственным утешением были догадки. Никто в том лагере не знал, с каким кошмаром они столкнутся. Особенно не знал самоуверенный вояка и охотник старик Жак. Никто не мог догадываться, что пока Зверь безнаказанно пожирает жен, братьев и детей – это не самое страшное. С какой прытью охотился Жак, не зная, какой разверзнется пред ним ад, едва он настигнет цели. Видимо, капитан встретил Зверя, нанес ему увечье не меньше, а может, и больше, нежели я увидел накануне. В тот-то момент Жаку и открылось страшное знание – Зверя не берет ни штык, ни пуля, и он благословлен неведомо какими богами. Вот такая жестокая расплата постигла капитана, который охотился на взбесившуюся шавку-переростка, а угодил в пасть самой преисподней. Если раньше и была надежда расправиться со Зверем, в этот день она пресеклась и в моем сердце. До этого момента никогда бы не подумал, что надежда и истинный глубинный ужас будут так близко соседствовать в моем сердце.
С такими мыслями я въехал в ворота Святого Стефана. Стоял пасмурный день. Из окна кареты было видно, как шкодливая детвора играет в снежки. Жак макал какого-то из своих друзей лицом в грязный снег, в то время как девочки пытались оттащить его. Лю стоял ногами на заснеженной лавочке и закидывал снежками всех четверых, пока его самого не повалили и не затеяли беззлобную драку, без ломания носов, выбивания зубов и вырывания волос друг у друга. Посему же мое отцовское сердце было спокойно. Лю улыбался и не оставлял обидчиков в долгу.
Придя домой, я переоделся и принял горячую ванну, после чего отправился в госпиталь, в свой кабинет.
– Доктор Янсен, какая встреча! – Я обрадовался столь же искренне, сколь был и удивлен.
– Мои старые глаза меня обманывают или ваши глаза вновь блестят нездоровой влагой? – прищурился проницательный Питер. – Как ваше самочувствие, граф?
Я отвел свои наверняка дрожащие глаза, которые вот так вот с порога выдали меня.
– Мне, право, неловко уже за собственную немощь. Мне нет и тридцати, представляете, сколько со мной мороки будет в старости? – вздохнул я, рухнув в кресло.
– При всем уважении, ваша светлость, если вы продолжите в том же духе, едва ли вы доживете до старости, – любезно заметил доктор Янсен.
Я шумно выдохнул через нос и улыбнулся.
– Что ж, – мои руки сложились замком передо мной на столе. – Тогда не будем терять времени, мой дорогой друг? С чем вы пожаловали ко мне?
– В деревне неспокойно, – доложил он.
– Да ну? Разве что-то стряслось? – театрально изумился я, но Питер не разделял моего настроения.
– По-видимому, да, – вздохнул доктор Янсен. – Челядь уже готова к концу света. Писание сбывается, и явился Зверь.
– Зверь придет с моря, – ответил я, пожав плечами.
– Откуда нам знать, что чудище не было привезено с островов или из Нового Света? – как бы между делом заметил Питер. – Граф, все хорошо? Вы побледнели.
– Вы были правы, мне нездоровится, – вздохнул я, пряча лицо в руки. – Спасибо, мой друг. Прошу, оставьте меня и, если встретите Шарлотту, пришлите ее ко мне.
До самой весны мое самочувствие не позволило мне съездить в деревню. Даже будь я здоров, я не знал, что говорить этим людям, ожидающим конца света, ведь я был с ними скорее согласен, чем нет, особенно учитывая тот ужас, который навис мороком в последний месяц зимы. Нападения участились раза в два, если не больше, однако жертвам чаще удавалось выжить. Зверь по-прежнему избирал себе детей и женщин, но даже они могли отбиться, и никто не мог предположить, что стало тому причиной. Никто, кроме меня, разумеется. Все же была какая-то добрая весть в том, что чудище не так уж и безболезненно перенесло прямой выстрел в голову. Видимо, он оправляется от раны. Вполне возможно, именно февральские нападения были спровоцированы голодом – челюсть Зверя могла пострадать от моего выстрела, а значит, ел и пил он с трудом. Но монстр оставался верен себе и, даже будучи серьезно раненым, не преминул все же сохранять и даже усиливать воцарившийся террор.
Обо всем этом я думал, когда в Святом Стефане прибывало все больше и больше людей, разодранных Зверем. На обход одной из палат я взял Лю и Жака. Мальчики помогали мне обрабатывать раны. После пары часов работы мы вышли на крыльцо. Прежде чем отпустить ребятишек играть, я придержал Жака за плечо.
– Вот так выглядят люди, отбившиеся от Зверя, – произнес я, все еще припоминая ту ложь, с которой мальчик пришел в мой дом со своими друзьями.
Жак виновато опустил взгляд и провел по затылку. Похлопав мальчика по плечу, я отпустил их играть.
Снег сходил, и земля, может, и проклятая Богом, но все равно просыпалась и была готова цвести. Робкая зелень выглядывала из своих укрытий, деревья окуривались зеленоватой дымкой. Едва-едва луга украсились маленькими белыми цветочками, эти же цветы появились в тонком веночке в волосах Шарлотты, которая все чтила свой траур и не снимала черного.
Она выглядела непривычно и очаровательно с этим чудным украшением. Еще до того, как она пришла в кабинет, я догадался, какая шайка, находящаяся здесь с весны на птичьих правах, приложила к этому ручонки.
– Тебе к лицу эти цветы, – заметил я.
Она смущенно опустила взгляд.
– Благодарю, ваша светлость, – молвила она. – Их собрали Жак и его друзья.
– Вот как? – Я сделал вид, что улыбнулся, и никак не мог ожидать, будто бы разговор коснется именно их.
– Они славные, – добродушно улыбнулась Шарлотта. – Они просили замолвить перед вами словечко. Дети просят остаться.
Я вздохнул и потер подбородок.
– Почему они просили тебя? – спросил я, чуть прищурив взгляд.
– Думаю, дети больше никому не доверяют, – ответила Шарлотта.
Весь этот разговор был пустой формальностью. Мне достаточно было видеть счастливое лицо Лю, который дерется на палках с мальчишками, обдирает коленки и без единой слезинки сразу же поднимается на ноги, чтобы продолжить игру. Ради счастья своего сына я был готов мириться с личной неприязнью к нищим голодранцам и врунам, сбежавшим из прошлого своего пристанища. Это решение созрело задолго до этого разговора.
– Хорошо, – кивнул я. – Пусть остаются.
На почте, очевидно, были перебои. Мои подозрения, что нерадивые гонцы попросту решили свалить собственные потери и огрехи на здешнего Зверя-людоеда. Так или иначе, это лишь домыслы, которые возникли уже после обстоятельства, ознаменовавшего для меня лето 1765 года.
23 июня мы с Питером закончили операцию по удалению злокачественного образования в шее одного солдата. Первый час наш пациент держался мужественно, вероятно, насколько это вообще возможно, но ровно по истечении этого часа солдат, измученный и обезумевший от боли, взбесился. К сожалению, нам не хватило сил его удержать, и один из его порывов едва не стоил ему жизни. Солдат резко дернулся в сторону и напоролся на скальпель. Горячая кровь хлынула с таким напором, что даже седовласый доктор Янсен поразился, как он потом признался в дружеской беседе.
Вопреки всем скверным ожиданиям, солдат пережил и операцию, и этот внезапный инцидент, который едва не обескровил его подчистую. От боли он потерял сознание, и мы смогли спокойно закончить. Я умыл руки и лицо с куском едкого дегтярного мыла, которое за это время сделало мои руки грубыми и сухими. Крохотной раковины никак не хватало, чтобы нивелировать последствия случившегося инцидента.