— И это мне? — спросил Бэрр.
— Ага, ага!
— Чтобы я не заблудился, что ли⁈
— Это из бумаг того склизкого типа, за которым ты ходишь, как хвост за собакой, — хмыкнул нищий.
— С каких пор в Айсморе подручные стали по столам гостей лазать? Или Том в воры подался? — разозлился Бэрр.
— Том принес мне ее, ибо там кое-что крестиками помечено, и вернет, если скажешь.
Бэрр присмотрелся повнимательнее и правда нашел несколько четких продавленных меток.
— И что в этих местах?
— А сам как думаешь?.. Ничего. Это Тома и насторожило. Он клянется, что Нижний знает лучше собственных ладоней! В этих местах нет ни трактиров, ни лавок, ни жилых домов. Ничего интересного для заезжего корсара, про которого говорят, будто сам винир пригласил его для важной работы. Не зря же ты к нему приставлен?
Для чего Бэрр приставлен к корсару, он не знал и сам. Но не желая выдавать как незнание, так и беспокойство, он долго рассматривал мятую карту, запоминая, потом отдал ее и велел вернуть Тому.
— Я знал, что тебе будет это интересно, — хохотнул нищий, жадно поблескивая глазами, пока Бэрр доставал из-за пазухи монету.
— Все-то ты знаешь, проныра дырявый… — Бэрр призадумался на мгновение. — Может, тогда и про Темных Людей слышал? Кто это такие и что они в городе делают?
Риддак переспросил и, расслышав со второго раза, засмеялся:
— Это бабьи сказки, не слушай их. Они неопасны.
— Сказки или Темные? Или сами бабки?
— Да все, — старик продолжал смеяться. — Видно, в Айсморе из просвещенного только фонари, раз народ со временем до таких баек договорился.
— А что было в начале баек?
— Сразу видно, Бэрр, потомок Рутгорма, что сердце твое и разум живут в Мэннии, и только в нем — городе мастеровом, умелом да смелом. Айсмор же всегда был торговым портом. А торговля — это что?
Бэрр промолчал. Рявкнуть бы, чтобы оставил предков в покое, да без толку. Как без толку спрашивать, откуда Риддак знает то, что неизвестно в Айсморе никому.
— А торговля — это торговцы. Купцы. Откуда купцы? Отовсюду. Из разных земель. Люди там живут и бывают разные, не то, что нынешние — привыкли к серости в умах и волосах.
Старик поправил на себе лохмотья, пригладил патлы на голове, словно перед народом на ярмарке выступать собрался. Вставил в глаз стеклышко и продолжил вещать:
— В давние светлые годы, еще до того, как Великий пожар разрушил город твоих предков, Айсмор процветал и был сосредоточением всей торговли Севера. Но разве ж только Севера?.. Нет, сюда съезжались купцы и шли караваны из земель, названия которых нынче и в старых-то книгах не найдешь, хоть весь архив в ратуше подними. Среди торговцев и охранников караванов бывали страшные, как раздавленный рак. Товары везли — всем на зависть! И ткани, и пряности, и что водной душеньке угодно. Глаза у них были красные, словно кровью налитые. Губы будто у важного сома, а кожа темная, как вымоченное дерево. На голове словно мох черный, они его под тяжелые шапки прятали.
Бэрр представил все черты в одном образе и невольно скривился.
— Не отвлекайся. Если в Мэннии все так было чудесно, как говоришь ты и сказывал отец, то почему не вернулись потом, после пожара?
— Э-э, Бэрр. Тебе ли не знать, как просто сломать и как трудно вернуть! Аутло да мародеры не давали вернуться, а вода была спокойна… Что народ? Он старался жить большим городом, чтобы не подвергаться новой опасности. Затихли даже разговоры о возвращении в Золотой город. Но не сказки! Потому что сказки — это мечты, а мечты убивать крайне накладно.
Поняв, что Бэрр удовлетворился ответом, старик продолжил с улыбкой:
— Купцы в наши края везли тогда много чего везли редкого и удивительного. Иметь с ними дело было одно удовольствие, но и риск большой. Торговаться умели, хоть вся нынешняя гильдия вместе соберется, одного того не переторгует. Но вспыльчивые, как гора, что пламенем плюется. Она тоже на Юге стоит, вот они у нее и переняли характер. Чуть что — сразу за оружие, зубы скалят, орут непонятно, кулаками потрясают. Ужас один. Того и гляди — прирежут, утопят или того хуже, убьют.
— Их потому и боялись?
— Вот этот страх-то и остался в памяти детей тех, кто с южанами торговлю вел. И в памяти их детей.
— Выходит, лицом и руками черны, да характер вспыльчивый, — усмехнулся Бэрр, вспомнив, с каким ужасом переговаривались две пожилые женщины. — Всего-то… Сейчас, через двести лет — они уже предвестники гибели, хотя их и нет вовсе. Ты сам откуда про Темных Людей знаешь?
— Так дед рассказывал, — хмыкнул нищий. — А ему…
— Достаточно с меня этих озерных баек! — рассердился Бэрр. — Я к тебе по делу пришел, а не чтобы разные истории послушать. Все болтать горазды! Сейчас пойду, рядом с Кружевным торговку поймаю, так она наплетет прабабкины рассказы, что раньше в Айсморе только потомки дельфинов и жили, и у всех руки были через палец синие.
— А, так значит, это не я тебя вызывал, а ты сам ко мне шел? — оживился нищий и сразу протянул вперед руку ладонью вверх.
— Выкладывай, что узнал, — Бэрр вытащил медную монетку, покрутил в пальцах, изучая, как горят огоньки в глазах старого сказочника, а потом коротким щелчком отправил ее прямиком в протянутую ладонь.
— Ты про тех, что велел узнать, кто на девушку давеча напали да скрылись, будто умерли?
Бэрр кивнул.
— Нет, не видели их нигде. Ни в харчевнях, ни на постоялых дворах, ни на рынках… Может, ты убил их ненароком, Бэрр-мясник, да и не заметил?
Слова старика проникли в самое сердце и полыхнули в груди чем-то похожим на обиду, но в его возрасте и с его опытом уже приравнивающуюся к оскорблению. Бэрр был готов рявкнуть, что никогда никого не убивал просто так, без особой на то нужды, и тем более не способен был бы забыть, что лишил кого-то жизни. Он задохнулся от возмущения и едва не обрушил свой гнев на патлатую голову Риддака, как вдруг тот спросил:
— А хочешь услышать историю о Розе?
— Какой розе? — шумно выдохнул Бэрр.
— Эта прекрасная легенда всплыла в моей памяти, как мне кажется, вовремя да не без причины.
— Денег больше не дам!
— Я тебе ее расскажу в подарок за твою доброту, — улыбнулся нищий и потер руки, скользя рассеянным взглядом по сторонам.
Бэрр присел на старую дубовую бочку, которая еще не развалилась окончательно, и приготовился слушать. Единственная, кто ждет его сегодня — это вечная подруга, бессонная ночь.
— Говорят, — приосанившись, начал Риддак, и Бэрр поморщился от первого же слова, — что с незапамятных времен живет на дне Темного озера Ледяное чудовище.
— Ледяное? — переспросил Бэрр. — Вроде Черное?
— Там очень холодно, — отмахнулся рассказчик, — и темно. Поэтому Чудовище мерзнет и ничего не видит. То ли цепь из снов его держит, то ли вековое проклятие… Но иногда он просыпается и вырывается наружу, и тогда счастьем и удачей для всех живущих и для него самого будет, если, поднявшись из глубин озера, он встретит Солнечную Розу, единственную, кто может своей красотой подарить ему зрение, а теплом живой души — отогреть его ледяное сердце.
Бэрр выпрямился:
— Ты несешь удивительную чепуху. Твои байки про южных людей со мхом на голове были куда интересней. Роза — и почему-то солнечная. Да и как чудовище увидит ее, если оно слепо?
Старик раздраженно вздохнул.
— Неужели кровь Рутгорма не несет в себе ни капли воображения⁈ — он вдруг бухнул кулаками по крышке той бочки, на которой Бэрр только что сидел: — Чудовище может увидеть свою Розу, даже если оно замерзло и ослепло! Только ее солнце может и должно согреть его, чтобы оно защитило ее саму, потому что без него она может умереть! Мир вокруг нее так же холоден и темен, как вокруг чудовища на дне Темного озера! И я говорю тебе, что это легенда, но это не сказка и не байка!
Таким Риддака видеть еще не доводилось. Бэрр недоуменно смотрел на старика, словно бы в миг налившегося и силой молодого, и гордостью высокородного.
— Чудовище должно спасти свою Розу так же, как она должна спасти его от самого себя, ледяного! Все прочие чертополохи лишь зазывают болотными огоньками, да прикрывают его глаза своими листьями! Но только тепло Солнечной Розы и ее свет…
— За серебряную монету заткнешься?
Риддак резко замолчал и засопел, гневно раздувая ноздри.
Глаза его прикрылись, спина привычно согнулась — и стал Риддак вновь старым попрошайкой.
— Ты удивительно глух, Бэрр-мясник, — с укоризной произнес он. — А в Айсморе надо слушать, что говорят. Иначе не миновать беды.
— Да было бы что слушать! Брехня одна и рачьи сплетни! — бросил Бэрр уходя, а в спину ему прилетело сердитое:
— Зря ты не дал мне договорить, цепной пес винира!
Глава 8Синее небо меж черных туч, или Незабываемое знакомство
Любить — до предела, до яркой зари,
Чтоб не было больше отчаянья-муки:
Любить — так, чтоб жечь словари.
Любить — так, чтоб ты все ж пришел,
Любить — до земного предела,
Любить — до кровавых и стертых подошв,
Что вытерпеть надо уставшему телу.
Забыть всё, что помнит тебя,
Забыть всё, что было тобой,
А что у меня остается?
Лишь вечность одна и мгновенье вдвоем,
Лишь память дождинками льется.
Что может быть печальнее, чем дождливое утро в Айсморе, когда год плавно катится к зиме? Полумрак и не думает рассеиваться, влажный воздух липнет к лицу и рукам, крупные капли, слипаясь из мелких росинок, стекают по темному дереву и падают с островерхих крыш ровно за шиворот.
Впрочем, уныло размышлял Гаррик, спихивая носком башмака мокрые щепки в канал, тут почти всегда промозгло и зябко. Не только тем, кто здесь родился, вырос и имеет несчастье проживать. Зябко приезжим, даже ему, зачастую спавшему в поле и потому знавшему, что такое холод земли.
Вечная сырость! Доспех казенный чистить устаешь: ржа ест быстро, как говорят озерные, «словно окуньки — хлебную корку». Сто раз гиблый воздух проклянешь, натягивая влажную одежду поутру и чувствуя, что вещи толком не сохнут. Край полгода, и добрая рубаха в труху превращается.