Винир озабоченно глянул на растение и специальной вилочкой взрыхлил затвердевшую почву.
— Скоро буря… Хорошо бы, надоело ждать. Ты ее чувствуешь? И Бэрр тоже. Он ни разу не ошибался. Что?
Винир опять приложил ладонь к уху.
— Уводить людей? Нет у меня места, куда можно приткнуть весь этот сброд. Вот выйди я сейчас к ним и скажи: «Айсморцы! Покиньте свои дома, скоро они будут разрушены!» И что? Да, ты прав, никто не услышит — не захочет услышать. Так пусть же это отребье сгинет в наводнении! А мы с тобой в бронзе и камне над ними встанем…
В двери постучали, и винир недовольно нахмурился. Стук был настолько робким и неуверенным, что мог принадлежать лишь одному человеку в ратуше, в последнее время обозленному и нервному.
Причиной секретарской злости являлся его первый помощник. Он начал бояться Бэрра настолько открыто, что при его приближении дрожал, терял дар речи или просто сбегал.
Бэрр лишь ухмылялся, не снисходя до ответа.
После пятого такого бегства захотелось уволить обоих. Но терпение винир считал своей добродетелью и спросил, чем это его секретарская личность настолько огорчена? Тот нервно выговорил:
— А рот бы вашему помощнику зашить, не было бы никаких ни у кого огорчений, ни на воде, ни под небом. А то он его как раскрывает, так людям беды сыпятся на головы и под ноги…
Секретарь наверняка сказал бы что-нибудь еще, но тут с мандаринки упал желтый плод.
Винир сглотнул и запретил секретарю переступать порог кабинета. Для подачи бумаг у дверей поставили стол, на который секретарь, вытягиваясь и рискуя потерять равновесие, должен был трижды в день их приносить.
Секретарь отодвинул тяжелую дверь до щелочки, в которую мог пролезть лишь его узкий нос:
— М-м-милостивый госпо…
— Что? — бросил винир раздраженно.
— А к вам… тут…
Судя по тому, как заикалась эта плотва недоловленная, за порогом стоял Бэрр и пугал его чем-то, отсюда виниру не видимым.
«Собрались в одном месте двое подчиненных, временами заикающихся. Только один, когда злится, а второй, когда первого боится. И иногда на него же злится… Интересно, а когда секретарь злится, он тоже заикается? А когда Бэрр боится? Интересно, а как это — когда Бэрр боится?» — подумал градоначальник и грозно спросил:
— Ну что такое⁈
— К вам госпожа Камилла, м-м-ми…
— Всего-то… Не ураган за порогом, чтобы тебе, остолоп, все слова забывать! Зови!
Секретарь с натугой распахнул входные двери, и в зал впорхнула гордость и краса Айсмора.
— Красавица моя! Выглядишь превосходно, вся в покойную матушку… Ох, видела бы она тебя сейчас, — пропел винир, простирая к ней руки в целомудренном родственном объятии.
Камиллу он не любил и предпочитал не держать в памяти точно, что его с ней связывало; помянутую матушку он не помнил даже внешне.
Племянница, не то двоюродная, не то и вовсе без близости крови, закатила глаза, выражая кокетливое недовольство. Винира скривило, но пришлось улыбнуться.
— Это уже третий комплимент за сегодняшний день, — с наигранным утомлением в голосе протянула гостья.
— Ты все их считаешь? Боишься потерять хоть один?
Камилла прикусила губу и сверкнула глазами. С каким бы настроем она ни пришла сюда, винир его изрядно подпортил. Он почувствовал, как теплеет на душе, и продолжил:
— Надеюсь, ты навестила меня, чтобы справиться о моем здоровье, окончательно уничтоженном этим мерзким городом. Очень хотелось бы, чтобы ты принесла с собой и радостные вести. Так в спине ноет — особенно сильно болит, когда огорчаюсь — а ты ведь не дашь мне повода огорчиться еще больше?
— Тогда велите привезти с берега черемухи, — процедила Камилла. — Прикажите сделать настой и втирать, потому что я скажу то, от чего вашей спине не поздоровится… Этот мужлан отказывается уезжать из своего дома.
— Что же случилось? Что не устраивает твоего супруга в новом месте?
— Он утверждает, что родился в этом старом доме, это дом его семьи — и он не будет покидать его без веских причин. А другой дом он этой причиной не посчитал.
— Неужто твоей привлекательности не хватило, чтобы объяснить ему, как нужно правильно считать?
— Моя привлекательность, — медленно произнесла она, — может стать более убедительной, коли не только у мужа будет интерес к переезду.
— Твой интерес я помню.
Винир махнул рукой и подошел к столу. С сожалением сдвинув в сторону пару особенно нравящихся ему рисунков и на всякий случай прикрыв их несколькими незаконченными письмами, вытянул из груды бумаг одну:
— Мне недавно принесли доклад из Управы. Там говорится, что нашли двоих, которые нападали на одиноких женщин, и что нашли их в таком виде, в каком они уже точно нападать не смогут.
— Они мертвы? — Камилла прижала руку к пышной груди, которая, на взгляд винира, не чуждого ничему мужскому, была чересчур оголена.
— Да, но это не мешает тебе бояться ходить по улицам. Я незамедлительно отдам приказ первому помощнику сопровождать тебя на основании твоей прошлой жалобы. Ты напугана, разве это не прекрасный повод? Он не заподозрит ровным счетом ничего.
Винир почувствовал, как довольная улыбка растягивает рот, но не успел мысленно еще раз похвалить себя за прозорливость, как увидел потупленный женский взгляд и сжавшиеся кулаки, забравшие в себя складки расшитой золотом верхней юбки.
— Хочешь сказать, что не подала в Управу заявление о нападении на тебя? — проговорил он строго, стремясь не сорваться. — Я напоминал тебе о его необходимости пару дней назад.
— Я не смогла. Я была занята.
Винир прошелся по кабинету — это его хоть немного успокаивало. Всегда казалось, что таким образом у него есть возможность уйти от человеческой глупости, воплощением которой стал этот дрянной город, полный сплетен, недоумков и таких вот глупых баб, мнящих себя подарком Неба и Воды.
— Выходит, — задумчиво выговорил он, останавливаясь напротив Камиллы и подняв ее опущенный подбородок, — что теперь у меня нет оснований велеть Бэрру охранять тебя. Нет в живых бандитов и нет возможности показать тебя беззащитной и позаботиться о том, чтобы ничто не угрожало впредь…
Он сжал руки за спиной. Оплеуху кусавшей губы Камилле хотелось отвесить необычайно.
— И сколько оно стоило? Твое платье, на которое ты потратила два дня.
— Дюжину золотых… — виновато опустила глаза Камилла, разглаживая бесценное платье.
Винир развел руками, отвернулся от нее и подошел к мандариновому дереву, которое было прекрасно и без таких дичайших растрат.
— Выходит, ты озаботилась заказом платья, что стоит как три весельные лодки, и сделала это только для того, чтобы Бэрр поразился его красотой и захотел сорвать его с тебя.
Камилла молчала в надежде, что все как-нибудь решится и без ее участия. Винир вздохнул, тронул желтый плод, ответивший ему пониманием всех горестей, и заговорил тихо, обращаясь к единственному другу:
— Все было так хорошо придумано, просто и понятно. Все выглядело искренним. Бэрр бы позлился, но что поделать — служба. Потом милейшая Камилла сумела бы показать, сколь сильно ему нужна она и только она.
Винир развернулся лицом к понуро стоящей посреди кабинета обладательнице замечательного платья.
— У икринки лягушки и то больше мозгов! Тройка ярдов бархата и горсть ниток для вышивки потрачена впустую! — резанул он. — И что мне теперь придумать, чтобы обеспечить твой интерес?
— А ты уволь эту, рыжую крысу. Они перестанут видеться в ратуше, а с остальным я разберусь.
— Уже разобралась! С тем, что доверили, — фыркнул винир. — Результат удручающий, но платье красивое, — он немного сбавил тон, вспомнив, что говорит с женщиной. — Если выгнать Ингрид, Бэрр может пойти за ней следом. Это сердечные дела, с ними дело нужно иметь осторожно и, желательно, мало.
Камилла скривилась и уткнулась в кружевной платочек, а винир подошел к окну и посмотрел на дом ее семьи.
— Вот что… Хоть ты упустила одну рыбу, мы поймаем другую. Слушай внимательно, моя дорогая, — говорил он, не поворачиваясь, отчетливо слыша ее всхлипы. — Сегодня или завтра уедет мой гость. Пройдет буря…
— Буря? — удивилась Камилла.
— Буря, буря, — рассеянно повторил винир, — я приставлю к тебе Бэрра уже потому, что на улицах станет неспокойно. Появятся нищие, попрошайки, бездомные, всякий сброд полезет на помосты…
Его передернуло, но показная уверенность в голос вернулась раньше, чем внутреннее самообладание.
— Вот тогда ты получишь своего Бэрра в такое распоряжение, из которого, надеюсь, еще долго не отпустишь.
— Не сомневайся, — произнесла Камилла, и винир по голосу понял, что она улыбается. — Я больше не позволю себе ошибиться.
— Хорошо бы. Мне не очень понятно это твое увлечение, но пусть оно будет, — он повел рукой, обозначая конец разговора. — Лишь бы потом, не позже чем в конце месяца, твой муж дал согласие освободить дом.
— Уж я постараюсь, чтобы ему не терпелось переехать.
— Постарайся, постарайся… — начал мягко винир и закончил хлестко: — Иначе твой супруг сможет позволить тебе лишь одно платье в год, и стоить оно будет два медяка!
Винир спиной почувствовал напряжение и страх, потом услышал размеренный шорох юбок — Камилла кланялась, пятясь к двери. Осторожно и почти боязливо простучав туфельками к двери, удалилась. Из приемной донесся треск и визг. Вероятно, эта разодетая несдержанная дура саданула по столу секретаря, а то и по его пальцам.
«Интересно, а заикается ли когда-нибудь Камилла?» — успел подумать винир, но тут воображение отринуло все окружающее и снова вернуло взору картину величественного памятника, головой держащего небо, а ногами попирающего воду.
* * *
Луна старела, но светила все еще ярко, ненадолго выглянув из-за туч и тут же снова окунувшись в темные лохматые облака. Ветра не было. Город притих, словно готовясь к атаке. К ночи стихали голоса жителей — шум и вопли на рынке Нижнего или показательно почтенные негромкие речи в Верхнем. Строго на закате солнца улицы и мосты пустели: в темноте никому не хотелось при слабом свете того, что винир гордо называл фонарями, оступиться и рухнуть в грязную воду, да и по многим другим причинам.