— П-п-прочитай, — попросил он Айаза.
Тот повел бровью, развернул бумагу.
— 'Занятный ты человек, Бэрр. Жаль, что мы не поговорили. Я ни с кем особо не говорю, или говорю, но в последний раз. А с тобой поговорил бы. Я прибить тебя хотел, а ты ту рыжую спас.
Знаешь, Бэрр, ты хорошо делаешь свою работу. Почти также хорошо, как и я. Ты тоже изничтожаешь грязь, пачкающую наш мир. У меня получается лучше, ты слаб и мягок. Забавно, что меня предали те же, кто предал тебя. Пусть тебе кажется, что все наоборот… Я очень долго живу на этом свете, создавая свои шедевры. Возможно, я скоро создам еще один. Когда залечу свои раны. За эту работу мне так и не заплатили, но я привык отдавать долги сполна. Не пытайся помешать мне, я не пощажу тебя. Хотя ты тоже думаешь о смерти. Возможно, в следующий раз все закончится для нас обоих'.
Айаз опустил бумагу, Бэрр вырвал ее и бросил на жаровню. Вот ведь рачья душа! Знал же, что он раньше приехал, и когда Ингрид встречал, корсар уже был в городе! Неужели это главного строителя затея?
— Не суйся больше в это дело, — тихо произнес Айаз, глядя на сворачивающуюся бумагу. — Худо-бедно, а все закончилось. Корсар приметный, доложат, ежели вернуться решит. Странно, что еще не прибили.
— Судя по морде, п-п-пытались не раз.
— Я поговорил с начальником городской стражи. Не допустят. И… Есть еще одно письмо.
— Еще одно? — ощерился Бэрр. — Думаю, хватит и этого!
— От твоего брата. Побоялся, затеряется, вот и прихватил…
Бэрр жалко выхватил вторую бумагу, протер глаза, всмотрелся, с замиранием сердца узнавая торопливый летящий почерк.
«Бэрр, доброй тебе Воды и Неба! Пишу, как и обещал, хоть и мало, купцы уходят раньше времени. Устроился я тут хорошо, чертежи мои очень понравились, хоть заказы пока только мелкие. На жизнь хватает, а король Таллернак — не чета нашему виниру. Пусть и строг, но Зеленые равнины держит. Что же до города Айсмора и одного дорогого мне жителя… Путь сюда занимает два месяца, а в Домхан-граде набирают стражу каждый год. Если ты вдруг решишься, приезжай. Я спрашивал за тебя, возьмут безо всяких рекомендаций. Прости за то, что наговорил тогда, любящий тебя брат».
Бэрр аккуратно свернул письмо, положил в изголовье. Прикрыл глаза. Расслышал вполуха, как Айаз договаривается насчет ночлега, и снова хотел возмутиться — чего это за него все решают? И еще слышал, хоть и приглушенно, как ворчит на него Айаз, но ничего нового в его упреках нет…
В голове отозвались другие попреки. Да, отец бы сказал: ты это заслужил, сын мой. Помнится, в один из редких случаев, когда Бэрр все же решил не отлеживаться в караулке, а добраться домой после очередного ранения, он с каким-то странным, болезненным облегчением думал: если и есть в этом мире что-то неизменное, так это вечное недовольство отца. И его видом, и его работой, и запахом крови, который он вечно тянул за собой. И даже его глазами — копия материнскими. Момент узнавания — и отторжения… Только младший имел право походить на мать, и только младший мирил обоих.
Бэрр вздрогнул, поняв, что провалился в памяти лет на пять назад.
Нет, сегодня просто день семейных визитов! Видно, родители страсть как хотят забрать его к себе, а он все не идет и не идет!
Непонятно как Бэрр очутился на большой кровати, но все одно лежал наискосок: в длину его ноги мало куда помещались. Запястья обмотали чем-то вонючим и едким, и содранная веревками кожа стала неимоверно саднить. Еще ныло вывихнутое плечо, левая нога и привычно болела спина, но это были сущие мелочи.
Потом будто лучи солнца ударили в глаза.
Сначала ему ничего не снилось, вернее, снилось, что темно. Потом он понял, что словно бы плывет, хотя кажется, что ноги его переставляются сами, опускаясь в ледяную воду. В помещении, куда он добрел, света было удивительно мало, только короткая свеча на бронзовом блюдце, что освещала стол, заваленный истрепанными бумагами. Несколько листов держали женские руки — предательски знакомые — тонкие пальчики с розовыми ноготками и белым точками на них. Сердце предательски защемило.
Бумага двинулась вниз, делая доступным лицо сидящего.
— Ингрид… — выдохнул он.
Она положила листы перед собой и, не отвлекаясь от чтения, оперлась локтями на стол. Бэрра она не видела, и ему стало даже обидно — как это так? Он пытался вновь позвать ее, но не смог. Она взгляда не подняла в его сторону, а листы перекладывала медленно, читая что-то с неподдельным интересом.
— Верни мне… — он сам не узнал своего голоса. И не понял, что сказал.
Кажется, это он должен был что-то вернуть ей, да только что…
Бэрр отшатнулся от своей неловкости и от желания убежать. Именно убежать — без оглядки — так как уйти не получалось. В прошлый раз, когда он попытался уйти, то обнаружил себя обнимающим Ингрид, и возможность вдохнуть была, лишь прижавшись к ее губам. Сейчас же он смотрел на нее и не мог оторваться. Золотые волосы, высокая шея, забавный, нежный завиток за ушком — от ее ласковой красоты защемило сердце.
Тогда он попытался шагнуть к ней — снова не смог. Стоило ему подумать про ловушку и моргнуть, чтобы прогнать морок — Ингрид исчезла. Бэрр вздрогнул, поняв, что стол перед ним сдвинулся вбок, и что Ингрид каким-то образом оказалась позади. Рассердившись, он решил не моргать, чтобы ничего не менялось, и старался не отрывать от нее взгляда.
Ингрид ходила по комнате, что-то перебирала, напевая. Гибко наклоняясь, подхватывала очередную книгу, недовольно хмурилась, сдувала пыль с обложки и складывала на полку. Должно быть, так проходят в ей одной ведомых поисках обычные дни в архиве, но что-то было не так, что-то определенно было не так.
Бэрр прислушался.
Тихий шорох донесся изо всех углов, словно жук-короед завелся — только очень-очень много жуков. Свет свечи стал гаснуть, его словно взяла себе сама Ингрид, последняя видимая в темноте. Края помещения налились чернотой, заискрились тревожно, а потрескивание усилилось, съедая оставшийся свет.
Бэрр, не удержавшись, все же моргнул, и все вокруг сжалось, сплющилось до плоской картинки, только Ингрид осталась на ней живая. Темную комнату будто кто-то нарисовал, а потом, глупец, поджег рисунок, и теперь бумага сворачивалась, сгорая все быстрее. Тление подкрадывалось к девушке, легкомысленно подходившей все ближе к краю, рассыпающемуся кусками серого пепла вниз, в пропасть, в никуда.
«Ингрид, беги!» — хотел выкрикнуть он, но горло сжалось.
Бэрр опять моргнул, и вода плеснулась вокруг. Он спиной почувствовал чье-то тягостное присутствие, чье-то тяжкое зловонное дыхание, но вновь не мог пошевелиться. Да и нельзя! Нельзя было поворачиваться. Нельзя смотреть на чудовищ — они только того и ждут, чтобы выйти из тьмы. И кричать тоже нельзя, это разбудит их, но ведь Ингрид!.. Она стояла на самом краю. Поднимавшаяся все выше волна, шипя, гасила огонь. Бэрр рванулся и с трудом, но все же сделал шаг вперед, уже по пояс в ледяной, тяжелой воде.
— Ингрид! — все же смог выкрикнуть он.
Она обернулась и посмотрела так же не узнавая, как после суда. Словно не он перед ней стоял тогда. И сейчас стоит тоже не он.
Чудовище подмигнуло Бэрру, распахнуло зубастую пасть и поглотило обоих…
Как бы ни хотел Бэрр спать вечером, он всегда просыпался поутру с первыми лучами солнца. Солнца не было, кошмар пропал, но света было так много, что Бэрр прищурился. Похоже, снег падал всю ночь и останавливаться не собирался.
Бэрр поднялся с кровати, банщик — словно караулил его! — влил теплый бульон, заново перевязал запястья и выпустил под честное слово, что к ночи Бэрр вернется. Волосы после тюрьмы непривычно отросли и щекотали шею, воздух был упоительно свеж, чистое белье ласкало кожу. Бэрр вспомнил, где он провел последние месяцы, и ему немедленно захотелось вымыться еще раз, а лучше — поплавать, но он сдержал себя. Пошарил в поясном кошеле, но ничего там не нашел.
— За все заплачено, — доложил банщик. — А еще, господин Бэрр, посыльный «пьихоил» по вашу душу. Господин винир ждут вас завтра.
С чего это господин винир так расщедрился, что подарил сегодняшний день своему первому помощнику, думать особо не хотелось.
Бэрр вышел и прищурился.
Мягкий снег падал с неба, тихо ложился на карнизы и крыши, фонари и мосты, оттеняя черноту озерной воды и теряясь в ней. Он придавал звукам глубину, а чувствам — пронзительность. Небо затянули жемчужные облака, и та чистая синь, в которую верила Ингрид, показалась невозможно далекой и недостижимой…
Домой Бэрр не пошел. Свернул было к трактиру, но передумал и отправился на причал.
Начальник охраны вытянулся и безо всяких вопросов доложил об одном случае нападения аутло и о новых мерах безопасности. Умолчал о том, что Бэрр понял и так: новые меры безопасности приняты только сегодня. Главное, что теперь стража обходит и Нижний, и огни ныне горят всю долгую зимнюю ночь.
— А правда, что прилипалы приняты на городскую службу? — не удержался начальник причала.
Бэрр плюнул, развернулся и пошел в сторону ратуши. Теперь у винира будет повод узаконить тех, кого сам Бэрр так гонял. Наверняка сделает из них тайную службу. А Совет… Да что совет? Кто после суда скажет слово против, зная, чем это может обернуться для любого?
У ратуши никого не было, даже Риддак куда-то запропал. Когда Бэрр, широким шагом перейдя площадь, рванул дверь караулки, двое стражников подскочили, разлив чай. Третий, Пеликан, вытаращил глаза и грохнулся с табуретки, не иначе от мысли, что вчерашний обвиняемый пришел по его душу.
— Где моя рубашка⁈ — хрипло рявкнул Бэрр.
— Кто? Что? Зачем? — в голос спросили двое.
— А-а-а, так рубашка вам надобна! — поняв, что прямо сейчас его убивать не собираются, успокоился сидящий на полу Пеликан. — Далась она вам, господин Бэрр! Она же порванная вся.
— Не твое рачье дело! Где она, говори! — шагнул к лежащему Бэрр и тряхнул за плечо.
— Ай! Пустите!.. Видно, из охраны забра… — клацнул зубами Пеликан.