Гейра потянулась за его плащом, сочтя молчание ответом. Помяла в руках ткань, смахнула пылинки с темной шерсти, погладила.
— Пора тебе, стражник Гаррик. Небо вон стемнело совсем.
А стражник Гаррик разобрал боль в ее голосе и охнул. Все свое самолюбие тешить горазд! А как худо пришлось тогда Гейре, даже не подумал! Дубина стоеросовая! И что пережила она все сейчас снова — из-за него, тоже в голову не пришло.
Гаррик выхватил плащ, придвинулся, хотел прижать к себе, но Гейра отстранилась. Уперлась ладонями в грудь, возводя преграду.
Ох, ну еще хлеще придумал, пожалеть Гейру решил!
Она привстала, и покаянные слова вырвались у Гаррика сами собой:
— Прости, милая, прости! — накрыл крепкие ладошки своими грубыми, погладил как мог мягко, боясь оцарапать. — За меня и за него. Не все ведь мужчины такие! Мне не следовало тебя мучить. Что было, прошло уже, да и неважно! Правда!
Гейра остановилась, глянула недоверчиво. В глазах-вишнях стояли непролитые слезы.
— Почему? — всхлипнула она. — Всем береговым важно, а тебе вдруг и неважно?
Гаррик перехватил пухленькие пальчики, прижал одну ее ладонь к своей щеке, чувствуя, что не справляется, краснеет, и чтобы не мяться, больше себя глупым ревнивцем не выставлять, выпалил сразу, как есть.
— Потому что… — зажмурился и тут же распахнул глаза, — я люблю тебя!
— Ты не говорил, — слабо улыбнулась она. Свела и развела пальцы на его щеке, немудрено лаская, а у Гаррика как будто сердце снова пошло.
— Я думал, ты знаешь, — подивился столь простой вещи, притянул Гейру за теплую спину к своей груди.
— Я надеялась. Но ты говори, хоть иногда. Пожалуйста!
— Я обещаю! — Гаррик знал, как смотрится потешно с этими своими лопоухими ушами вблизи, особенно если головой двигать, и все равно кивнул.
Ямочки на щеках заиграли снова, вишневые губы распахнулись навстречу его губам, и Гаррик успел лишь подумать — как ему свезло! Каким же глупцом нужно быть, чтобы оставить чудесную, невозможно прекрасную Гейру! И что мечты хороши, даже если исполняются не так, как думалось.
— Ты счастлива, Гейра? — спросил Гаррик.
— Очень! Эх, помирились бы еще Ингрид с Бэрром… — вздохнула она.
Глава 26Хмурое утро, или Небо на двоих
Февраль шагнул за окоем,
Тепло, ветра выносят двери…
Не спрашивай меня о нем!
Сереет небо за окном,
Ни снам, ни памяти не верю.
И каждый день бреду туда,
Где повстречать его могу я.
Где тонок лед, черна вода…
Работой полон день всегда.
Что, сердце? Глупое, тоскует.
Шуршит, как в улье, добрый люд,
Здесь каждый занят важным делом.
Здесь все, что можно, продают,
Мальчишки к кораблям бегут…
А небо? Не заголубело.
'Нет. Отвечаю на ваш вопрос — нет. Я его изучил хорошо. Он мне родней отцовского кафтана стал, что сам ношу уже весну как пятую. Все привычки его, все места любимые, всех знакомых знаю. К особе, какую вы мне ранее указывали, он при мне не приближался. Один раз на рынке увидел и рванул прочь, что твоя щука. Прилавок свернул. На меня прямо, вот так пару шишек за рвение свое и получил. И про знакомых его все известно — бывший глава Управы и стражник тот, молодчик, блоха береговая. Бывший глава уехал, так то еще лед стоял. Нынче из всех гостей только тот стражник, с ушами, как парус.
Да, пьет, но редко опять же. Спит мало, почитай вовсе не спит. Кричит по ночам иногда — мне со ступенек слышно. Окна настежь у него, хоть дождь, хоть мороз. Вечерами как всегда — то мечом машет, то из лука стреляет, то плавает при любой погоде. Драк не чинил. Служкой так и не обзавелся. Прочих странностей отметить не могу, а иных нет. Да, живет иногда в «Трех Пескарях» неделями, словно бездомный. Баб за время, что я его присматриваю, не было, кроме одной. Я по ней писал — ее присматривать нужды и приказа не было'.
Тонкая рябь, разрывая мурашками воду, отражала неяркое небо. Редкие блестки листьев, долетевшие с берега, напоминали о скоротечности жизни и о том, что зима близко.
Лодка мягко стукнулась о причал. Посольство из Руана прибыло встречать полгорода. Шелка и бархат, оружие и важный вид — все привлекало айсморцев. Разговоров будет не на одну неделю. Посмотреть бы на добрых коней, но своих друзей руанцы предусмотрительно оставили на берегу. Да и заскочили в Айсмор, видно, потому лишь, что он располагался по дороге к Зеленым равнинам короля Таллернака.
Бэрр припомнил, что ровно год назад он встречал тут корсара. Поежившись, поднял ворот без дождя промокшего плаща.
Давний знакомец отца, седовласый Гутлаф узнал его, окликнул неожиданно приветливо, и Бэрр, помедлив, кивнул в ответ.
Он отвел высоких гостей до покоев винира и хотел было удалиться, как Гутлаф вышел следом и попросил показать библиотеку. Бэрр несколько удивился, все-таки руанцев отличало больше владение оружием, чем склонность к наукам.
— Так-то, мой друг, — улыбнулся Гутлаф и погладил серебристую бороду. — Я еще и ваш язык изучаю. Ториан всегда говорил, что человек должен быть прекрасен во всем. Жаль, наша переписка давно прервалась. Когда я смогу повидать его?
У Бэрра пресеклось дыхание. Для Гутлафа его отец был еще жив! Жив вот до этого самого мгновения!
— Ториан умер три года назад, — сквозь зубы выговорил Бэрр.
Гутлаф опустил седую голову.
— Великий был человек. Какие мысли, какие стихи писал! И рисовал, а уж город… Свой город будущего он не закончил?
— Не совсем, — недовольно ответил Бэрр. — Они с братом почти сделали альбом, но…
Но тогда винир решил, что золотое платье и каменная отделка для ратуши важнее, однако этого Бэрр Гутлафу договаривать не стал. Секретарь стоял рядом, приторно молчал и так гадливо улыбался, так что хотелось вытереть руки и лицо, которых Ульрих касался взглядом.
— Ну тогда я хоть на книги посмотрю. А еще мы тут по дороге въехали в рыбацкий баркас, и счет нам выкатили на пол-Руана, за лодку и улов. Где бы цены проверить?
— А я провожу вас! — ужом влез секретарь. — Только вам не в библиотеку, вам в архив нужно!
— Ты проводишь меня? — остро взглянул Гутлаф, не взглянув на секретаря.
Бэрр, недовольный тем страхом, что родился в нем из-за мыслей об архиве и архивариусе, кивнул и сам повел руанца к Ингрид.
Подавил желание зайти и придержал закрывающуюся дверь. Подсматривать было не в его правилах, но на сей раз он удержаться не смог.
Гутлаф первым делом вежливо поклонился в пол, согласно этикету далеко отведя руку в сторону. Оглядел стеллажи, похвалил порядок, в немногих словах рассказал о своей проблеме. Архивариус сверилась с документами и быстро рассчитала средние цены по рынку на товары, упомянутые в списке. Гутлаф только закашлялся, всматриваясь в свитки с колонками цифр.
— Ну айморцы, ну умники! Лишний нолик приписали, как тут и было! — донеслось до Бэрра. Ингрид мягко ответила, он даже не понял, что, а, копию винировых цен, чтобы ни у кого вновь не возникло желания обобрать глупых приезжих.
От двери он наконец отшатнулся, но и уйти не смог.
Гутлаф все не выходил. Разговор зашел о книгах, потом — об особенностях произношения двух языков, затем Ингрид неожиданно произнесла несколько слов на руанском, Бэрр даже не знал, что она…
Гутлаф поправил, растягивая и немного меняя гласные. Ингрид легко рассмеялась и повторила уже четко, а Бэрр неожиданно ощутил себя обворованным и преданным. Особенно когда услышал приглашение на вечернюю трапезу.
— Вы невыразимо скрасите очередной «ску-у-ушный» ужин!
А ведь Гутлаф не так уж и стар. Кажется, все еще холост! Зеленые глаза, черные с проседью волосы, а белая борода его только украшает. Он знатного рода, богат и вполне может составить достойную пару любой горожанке. Но не Ингрид, нет, она, конечно же, откажет. Известно ведь, что архивариус никогда… В глазах потемнело, Бэрр сжал руку в кулак, потому что услышал ответ.
Развернулся, решив, что дорогу обратно Гутлаф найдет и без него.
— Подожди, Бэрр! — раздалось сзади.
Пришлось остановиться, потому что убегать было не в правилах Бэрра.
— Благодарю тебя, мой друг, — догнал его запыхавшийся Гутлаф, и выглядел весьма довольно. — У меня еще с прошлого визита сложилось ощущение, то ратуша пускает кого хочет и куда хочет. А тебя, кажется, уважает.
Первый помощник винира лишь вздохнул от чужой глупости.
— Какие глаза у этой девушки! — продолжал издеваться Гутлаф. — Пять минут поговорил, а душа согрелась. Ты заметил? Не мог не заметить, твоя кровь должна была тебе сказать…
Бэрр был крайне занят. Он еле сдерживал себя, доказывая, что чужое восхищение чуткостью Ингрид ему совершенно безразлично.
— Умные и глубокие глаза, в тоже время в них словно… — он щёлкнул пальцами, ловя мысль, как делал отец, — есть вера в людей. Очень необычное сочетание! При тяжелой жизни человек часто доходит до той метки, когда любая доброта гаснет, а доверие оборачивается упреждающим ударом. А эта девушка сочетает знание людей и веру в лучшее.
Да, Ингрид именно такая! Да, именно рядом с ней и небо было всегда синее, и солнце сияло ярче! Бэрр мог бы это сказать, он мог бы сказать многое, ему даже на миг захотелось поговорить именно об Ингрид. Но он молчал, чтобы не придушить говорливого руанца.
Да, кстати, госпожа Оливия, с которой он познакомился не так давно, очень просилась на этот сегодняшний ужин. А он все раздумывал! Совершенно напрасно. Да и сделать женщине приятное — тоже доброе дело. Ему зачтется.
Слабую мысль, что и разговор-то с Оливией он поддерживал лишь потому, что рыжие волосы айсморки напоминали ему золотые пряди одной ветренной особы, он отогнал подальше. Оливия еще просила за мужа, у которого закрыли склад и должны были выставить его на торги, но тут уже Бэрр ничем помочь не мог.
Бэрр проводил наконец замолчавшего Гутлафа и заторопился к госпоже Оливии. Та заохала, что нечего надеть и не в чем идти, и не будет ли она обузой? Но смотрела признательно и денег, что он предложил на платье, к его удивлению, не взяла.