Тело сработало быстрее мысли, и Бэрр тут же сомкнул руки на ее спине, крепко прижав к себе. У него по-прежнему теснило грудь, но вот так, чувствуя ее обжигающее тепло, можно было жить и дышать хоть немного.
Ингрид! Живая, горячая Ингрид здесь, на крыше ратуши, рядом с ним, согревает его своим телом. Немыслимо, невозможно! От него все только хотят чего-то: службы, денег, страстных объятий… Все, кроме отца и брата. Они любили его просто так — ни за что — не всегда понимая и одобряя. А Ингрид… Бэрр не знал, что и думать, но обнимал ее, не отпуская. Не понимал с того самого дня, как, разоткровенничавшись, приоткрыл ей душу — и испугался до полусмерти. Испугался, что она увидит в нем страшное, а увидев, отвернется. Но Ингрид словно верила совсем в иного Бэрра. Защищала его, одна против всего города. И спасала сейчас.
Сердце болело, что-то мучительно кололо в нем… Сейчас оно замрет, и все кончится наконец. Но Ингрид, перестав вырываться, всхлипнула, положила голову ему на грудь, вжалась мокрой щекой — и боль исчезла. А может, растаял кусочек льда, в который когда-то, давным-давно, превратилось его сердце.
Глава 27Старые долги, или Ключи от счастья
Снежинки
Грезой в сентябре,
Морозным цветом ранят небо.
И в эту призрачную небыль
Я добегу по ним к тебе.
Пройду я
По твоим мечтам,
Что клал мне под ноги когда-то.
Забыв про холод и утраты,
Я не сомну их, не отдам.
Я только…
Пусть еще хоть раз,
Щеки твоей коснусь улыбкой.
Туман раздуют тало-зыбкий
Ветра любимых темных глаз.
И заметут мои следы,
И унесут мои надежды!..
Останусь я одна, как прежде,
Среди колючей пустоты.
Пусть режут ноги кромки льдинок,
Я снежный соберу букет.
Мечты прекрасней в мире нет…
Быть может, нет и половинок.
Ингрид с трудом подняла его, отяжелевшего, замерзшего. Бэрр едва нашел в себе силы уцепиться за её плечо. Воздух становился все холоднее, пар шел изо рта — настоящий осенний вечер на пороге зимы — и Ингрид поняла, что, если не найдёт способа утеплиться, далеко от ратуши они не уйдут. В то же время, размышляла она, пока брела к ступеням, показываться айсморцам не стоит: Бэрр слишком слаб, а его слава слишком темна, чтобы этим никто не воспользовался.
Спускаясь по лестнице, Ингрид ни о чем не могла думать: узкий, крутой спуск и едва держащийся на ногах спутник приковали её внимание намертво. Бэрр тяжело навалился на ее плечо и, кажется, жалел, что вообще поднялся: дыхание вырывалось с хрипом, ноги не гнулись, а силы таяли очень, очень быстро. Впрочем, когда они преодолели распроклятый архитектурный изыск, дело пошло бодрее, а у Ингрид родился план.
Рассчитывать на чью-то помощь не стоило — стражники, как люди на службе, легко могли обернуться против помощника винира, горожане вряд ли стали бы помогать, руанцев было тихо не вызвать из пиршественного зала, поэтому девушка свернула в архив. В своей вотчине она сможет подготовить их исчезновение из ратуши.
Бэрр не жаловался, но Ингрид всем своим существом ощущала, насколько тяжело ему дается каждый шаг.
В архиве она прислонила его к стене справа от выхода, не разрешив сесть, но оставив возле ближней к дверям скамейки. Сама быстро проскочила за стол, пошуршала там, нашла запасное рабочее платье и натянула его прямо поверх праздничного сине-искристого. Наблюдавший за ее движениями Бэрр заинтересованно приподнял правую бровь.
— Не ходить же мне по городу с открытой спиной, — Ингрид до слез покраснела. — Тем более осенью.
Бэрр промолчал, только в посветлевших глазах промелькнула улыбка, и прикрыл веки.
Пуховый платок, который жил до последнего времени на работе и помогал сохранить тепло в самые промозглые дни, Ингрид обмотала вокруг Бэрровой груди. Залезла на скамейку, накинула на его плечи и голову свой плащ, тщательно его завязала и не менее тщательно поправила капюшон — теперь опознать Бэрра на расстоянии будет почти невозможно, а близко она никого не подпустит.
Вот только черные пряди слишком приметны. Потянулась их поправить, благо скамеечка позволяла дотянуться до черной макушки не в прыжке, и в очередной раз подивилась, когда он успел так замерзнуть! Нос, щеки, уши — все холодное, будто в Айсморе уже властвует зима. Ингрид задержала ладони на его лице, а в следующее мгновение застыла, забыв как дышать: Бэрр, не открывая глаз, потерся колючей щекой о её руку, замер, набираясь то ли сил, то ли храбрости, повернул голову и поцеловал ее пальцы.
«Губы у него тоже холодные…» — пронеслась в опустевшей голове одинокая мысль. Ингрид опешила, но не отстранилась.
Бэрр смотрел на неё, замершую в удивлении, и будто ждал. Может — удара, может — ласки… Ингрид так и не узнала. Он пошатнулся; зрачки расширились, лицо напряглось, губы сжались в тонкую линию.
— Что? Что случилось? Где болит⁈ — всякую задумчивость с нее как ветром сдуло. — Да говори же, не молчи! — уже сердито потребовала Ингрид.
— Нога… — очень тихо, слишком тихо. — Нога, сводит, подожди, пройдет… — навалился на стенку сильнее, перенес вес на левую и помянул сквозь зубы недобрым словом старую рану.
Ингрид спрыгнула со скамейки, присела у его ног. Сквозь плотную ткань штанов, сквозь волны боли размяла одеревеневшую ногу. И шрам, и сам Бэрр — все было слишком знакомо. Словно они и не расставались на год. Словно и не было мучительных попыток забыть его.
— Что ты творишь? — чуть не плача, выговорила Ингрид.
Бэрр с удивлением воззрился на нее.
— Зачем, ну зачем ты полез на эту крышу? Ну что ты молчишь и улыбаешься⁈
До ее комнатушки с малюсенькой кухней они добрались без приключений, только пару раз пришлось остановиться. Бэрр хрипло хватал ртом воздух, а Ингрид хоть немного распрямляла спину. Дотащив его до дома, она с трудом уложила его на кровать и кое-как стащила с него обувь.
Ингрид смочила пересохшие губы, поправила плед. Поменяла на пылающем лбу очередной компресс.
Бэрр отлеживался у нее два дня. Вел себя тихо, все время молчал и послушно глотал снадобья, которыми потчевала его Ингрид. Иногда смотрел на нее тяжело, без улыбки, и ей становилось не по себе. А когда пришел в себя достаточно, чтобы ходить, не опираясь на стены — опять пропал, не сказав ни слова.
Взял и ушел, пока она спала. Только одеялом укрыл напоследок.
«Вот и хорошо, — думала Ингрид, торопливо собираясь в ратушу и обдумывая, сколько удержит с нее винир за несколько дней отлучки. — Вот и прекрасно! — косынка затрещала от резкого движения. — Радоваться надо, что ушел. Хоть бы на этот раз — уже навсегда».
Но руки дрожали, и слезы наворачивались на глаза.
* * *
Бэрр не стал будить Ингрид. Она сладко спала, держа его руку и неудобно привалившись к кровати. В рассветных лучах ее кожа казалась полупрозрачной, а волосы мягко сияли в полутьме, обрамляя нежное лицо. Он едва удержался от поцелуя.
Бэрр торопился. Ему не терпелось навестить винира.
Начальник тоже ждал Бэрра. Его подчиненный молча смотрел темными без проблеска глазами и ухмылялся одной стороной рта. Кажется, он вовсе не слышал, о чем речь, и винир раздражался все больше.
Бэрр молчал, кривя губы. Не отводил взгляд, и когда винир в ярости замахнулся на него, отшатнулся, удержав себя от низкого желания залепить оплеуху градоначальнику.
Винир, ударив воздух вместо щеки подчиненного, чуть было не упал, но вовремя подхватил себя. Взглянул недоуменно.
— Я ухожу! — Бэрр сорвал с нагрудного кармана тяжелый, выгнутый наружу прямоугольный знак с выгравированным на нем гербом города. Знак власти, знак второго человека в Айсморе. Швырнул его под ноги градоначальнику. Бляха откатилась, жалобно звякнув. Винир проводил ее печальным взглядом.
— Видно, из волчонка никогда не вырастет преданного пса. В этом-то вся и беда. Я рад, что ты наконец осознал свое ничтожество, но неужели твоего ума не хватает понять, что ты теряешь? В твоих руках были и власть, и деньги, чего тебе еще не хватало?.. Что за город, что за люди? То уходят, то приходят. И ни в ком ни капли благодарности…
Голос винира сорвался, первый раз на памяти Бэрра. Упреки в неблагодарности ему приходить слышать много раз, но, пожалуй, первый раз он знал, что ответить.
— Я с лихвой отработал все свое жалование, — негромко ответил Бэрр. — Каждую полушку, полученную из рук вашей милости.
— Может, ты хочешь больше денег? — ухватился винир за понятный мотив.
— Все, что я хочу, у меня еще будет.
Винир осмотрел Бэрра с кислым выражением лица, но тот явно не оценил старания градоначальника.
— Ты ведь уже уходил, мой мальчик! Надумаешь вернуться, знай, что я не приму тебя более. Так что подумай дважды, перед тем как окончательно переступать порог моего кабинета. Дороги назад не будет, как и расчета. И кто тебя возьмет на работу? Никто, поверь мне, я знаю людей, я знаю этот город… — голос винира окреп, но Бэрру больше не хотелось слушать.
— Я не вернусь, — тихо произнес Бэрр, а градоначальник поперхнулся и замолк.
Бэрр повел плечами, словно сбрасывая старую кожу, жалея лишь о том, что не сделал этого год назад. Целый год он мучил себя, Ингрид, и ради чего? Чтобы винир еще больше набивал себе карманы? Потому что без винира он ничего не стоит? Да и ладно, Ингрид не нужны его деньги. Бэрр очень надеялся, что Ингрид нужен он сам.
И ему нужна только Ингрид. Рядом с Ингрид у него словно вырастали крылья за спиной и появлялось давно забытое ощущение молодости, не самой юности в ее незрелости и наивности, а сопутствующих ей чистоты и знания, что все еще будет.
Он вышел из ратуши, шепнув охране, что винир хочет побыть в одиночестве. Подумает хорошенько, успокоится и вообразит, что сам же выставил своего первого помощника за какую-нибудь провинность или вовсе без оной…
— Мой господин, ушел этот черный, и хорошо, — отчетливо произнес секретарь, зайдя в кабинет без приглашения. — А я вполне могу его место занять, невелика потеря…