От страха Жюльен вжал голову в плечи. Сейчас его могли спасти только те, кому до начала рыцарского Совета он успел заложить развалины Сидона. Герцог не ошибся в своих расчетах.
— Бороться с магометанами с такими союзниками, как монголы, то же, что изгонять беса силою Вельзевула, — зашумели тамплиеры.
— Если сюда придут монгольские черти, они найдут слуг Христа готовыми к бою, — поддержали их братья Ордена Святого Иоанна Иерусалимского.
— Но в рядах монголов много армян и греков, — возразил князь Антиохии Боумэнд VI. — Они горят желанием освободить гроб Господень.
— О чем ты говоришь, доблестный Боумэнд? — рассмеялись тамплиеры. — Греки хуже агарян, а армяне уже давно продали душу дьяволу. Разве ты забыл, что они не признают Папу?
Боумэнд, догадываясь, что госпитальеры и храмовники уже обо всем договорились между собой, пристально, словно бы желая найти этому подтверждение, посмотрел на Клермона-де-Малэ, но тот спокойно выдержал его взгляд, и князь невольно позавидовал выдержке гроссмейстера Ордена Тамплиеров.
— Я слышал, что греки выгнали наших братьев из Константинополя, — вступил в разговор граф Омонт Нормандский.
Как и все потомки викингов, он отличался буйным нравом и невоздержанностью в желаниях. Граф любил войну и совсем не знал, что такое честь и милосердие.
— Да, это правда, — ответил Клермон-де-Малэ. — Вчера гонец привез послание от Святого Папы. Рыцари на миг забыли о Жюльене и стали горячо обсуждать падение Константинополя.
— Святой Папа Климент IV пишет, что нужно быть твердыми в вере и ни в коем случае не идти на союз с еретиками, — повысил голос Клермон-де-Малэ.
— Его устами говорит Сам Господь! — одобрительно зашумели рыцари.
— А как быть с Жюльеном? — спохватился долговязый Антэн Тулузский.
Рыцари снова зашумели, но Клермон-де-Малэ поднял руку в железной перчатке, сказал твердо:
— Сейчас дорог каждый меч. Судьба герцога определится в бою.
Вздох облегчения вырвался из груди Жюльена, но Вильгельм Силезский положил ему на плечо свою тяжелую руку, прошептал угрожающе:
— Ты мой должник.
Рыцари еще спорили, как вести себя по отношению к монголам, даже не подозревая, что тень полумесяца уже легла на синайские пески…
С высоких минаретов Каира муэдзины тонкими голосами пять раз прокричали хвалу Аллаху, и Кутуз поднял мамлюков в поход. Он давно ждал этого часа. У него было шестьдесят тысяч крепких, спаянных железной дисциплиной воинов, которые люто ненавидели монголов и горели желанием вернуть себе родные степи.
Перед выступлением Бейбарс обратился к мамлюкам со словами:
— У нас есть выбор: снова стоять нагими и закованными в цепи и на невольничьем базаре ждать, когда тебя купят и отправят на галеры, или умереть в бою!
— Лучше погибнуть, чем быть рабами! — закричали мамлюки, и войска начали медленно покидать Каир.
По выходе из города Бейбарс остановил коня и с восхищением смотрел, как, блестя на солнце чешуйчатыми доспехами, проносятся мимо него передовые сотни. Еще никогда он не был так счастлив. Ему снова представился случай сразиться с монголами. Они отняли все, что у него было: несравненную Сероктен, отца, власть над гордым степным народом. О, с каким удовольствием он будет рубить слугам Иблиса головы!
Кутуз провел мамлюков в Газу тропой Мусы. Увидев врага, нойон Байдар не стал отсиживаться за городскими стенами.
Кутуз усмехнулся. Он знал, что у Байдара всего две тысячи воинов, но султан не мог предположить, что они будут драться с таким упорством. Бой длился до глубокой ночи. Расстреляв все стрелы, жалкие остатки монголов собрались у крепостных ворот и ощетинились копьями. Многие сняли с себя халаты, а это означало, что они приготовились к смерти.
Кутуз предложил монголам сдаться, но Байдар рассмеялся ему в лицо. И тогда эмир бросил на горстку храбрецов отборных сарбазов Бейбарса. Казалось, скоро все будет кончено, однако монголы неожиданно расступились, пропуская конницу, а потом сомкнули ряды. Бейбарс чудом остался жив. Монгольская сабля только оцарапала шею. Бейбарс просил у султана еще тысячу воинов, но Кутуз не дал. Ему больше не хотелось терять людей понапрасну, и он приказал лучникам расстрелять обезумевших слуг Иблиса.
Три стрелы разорвали отважному нойону грудь, но Байдар, истекая кровью, успел известить Китбугу о вторжении. Тумань велел похоронить багатура в каменной усыпальнице древних царей.
У монголов повсюду были глаза и уши. Спустя пять дней после битвы у Газы юртаджи донесли туманю, что Клермон-де-Малэ впустил агарянских вождей в Аккру. Рыцари выторговали себе мир. Они снабдили мамлюков зерном и оружием, дали свежих лошадей. Только магистр Тевтонского Ордена благородный Ульрих фон Гауфштафен и князь Антиохии Боумэнд VI воспротивились этому решению, и увели своих людей из города.
Путь в Диарбекир был отрезан. Теперь Китбуга мог надеяться только на собственные силы. За тумэном шли многочисленные толпы беженцев. Мамлюки повсюду жгли христианские храмы и резали армян и греков.
Оставаться в Баальбеке было опасно. Китбуга участвовал в десятках войн, но ему еще никогда не приходилось отступать.
Беженцы умоляли туманя не бросать их, и Китбуга взял всех несчастных с собой, хотя знал, что с ними вряд ли удастся пересечь пустыню, чтобы соединиться с Хулагу.
Монголы остановились у Назарета. Китбуга велел окружить лагерь кибитками и отправил гонцов к Хулагу, который должен был собрать новую конницу.
Как все изменчиво и быстротечно в этом мире. Боумэнд и армяне оказались осажденными в своих городах. Насир снова предал, и теперь у Кутуза было сто тысяч воинов…
Анастас знал, что его ожидает, но не пошел вместе с монголами. Он вылез из пещеры, когда мамлюки подожгли православный Храм в долине. Один из них, в высоком золоченном шлеме и развевающемся красном плаще, подскакал к нему на белом жеребце, спросил зло:
— Ты кто?
— Раб Божий, — ответил Анастас.
Мамлюк рассмеялся, ткнул старика копьем:
— Сейчас я поджарю тебя, слуга Иблиса!
Монах не удержался, упал на острые камни. Он вдруг увидел ковыльную степь, белую, расшитую тесьмой юрту и синеглазого младенца в люльке.
Мамлюк спрыгнул с коня, рванул саблю из тугих ножен.
— Боже, прости их, ибо не ведают, что творят, — захлебываясь кровью, прохрипел Анастас.
Он попытался встать, но мамлюк снова ударил монаха саблей, и отшельник, падая, увидел у него за спиной рыжебородого туманя с канжаром в руке.
— Не надо! Не надо!.. — ужаснулся Анастас. — Спасись сам и вокруг тебя спасутся тысячи!..
ВЕТВЬ ПЯТНАДЦАТАЯ
«Спасись сам и вокруг тебя спасутся тысячи!»
Китбуга услышал эти слова неподалеку от Элеонской горы и вскочил на коня. Однако, проехав немного, резко осадил хулэга и повернул обратно. Показалось, что кто-то произнес:
— Дух его ведет в пустыню, в царство Азазела.
Китбуга испугался, но не за себя, нет, а за тех, кто стоял теперь под Назаретом и надеялся с его помощью вырваться в родные степи.
Тысячи черных стрижей кружили в небе, сверля полдневную тишину скрипучим верезжанием. Там, за горами, была Вифания — ветхая деревушка, окруженная запыленными терновниками. А чуть дальше, в каменистой пустыне, раскинули войлочные шатры передовые отряды мамлюков. Вчера асы Вихря поймали гонца Кутуза. Он вез письмо хану Золотой Орды Берке. Подтверждалось самое страшное, о чем Китбуга думал в последнее время. Хулагу не мог прийти к нему на помощь. Он боялся удара со стороны Золотой Орды и держал на границе три отборных тумэна. Еще один тумэн Хулагу отправил в Колхиду, чтобы усмирить непокорных грузин.
Хан Золотой Орды Берке предал своих единокровных братьев, вступив в сношения с Кутузом. Не зря сын Бату Сартак как-то сказал ему:
— Ты мусульманин, а видеть подле себя лицо агарянское для меня несчастье!
Берке отравил Сартака, а потом убил его сына Улакчи. Несчастная Боракчин-хатунь, вдова великого Бату, пыталась бежать к Хулагу, но нукеры Берке настигли ее у воложских порогов и казнили на дворцовой площади в Сарае.
Оставалась слабая надежда на помощь из Великой степи, но и она скоро исчезла. Киликийские армяне, которые ходили с караваном в Каракорум, принесли черную весть о кончине Мункэ. На два года вся степь погрузилась в траур.
С небольшим отрядом Китбуга метался по Галилее, ища слабое место в расположении войск Кутуза. И он скоро нашел его. Неподалеку от Капернаума стояли лишь арабы и берберы. Их были десятки тысяч, но они наверняка не выдержат лобового удара тяжелой монгольской конницы. У Китбуги сразу созрел план предстоящей битвы. Ложной атакой он скует основные силы Кутуза, а потом бросит кэшиктэнов на арабов и сомнет их.
Довольный, Китбуга свернул к озеру, которое хабиру называли Геннисаретским. Вода в нем была мутно-зеленоватая. На берегу озера, среди колючих кустарников и розовых цветов лежали огромные белые камни. Это и были остатки знаменитого Храма, куда столько раз входил Сын Творца Вечно синего Неба.
Глядя на лазоревые, казалось бы, вырастающие прямо из воды горы, Китбуга вдруг подумал о призрачности и непостоянстве земного мира. Еще вчера все живое трепетало и впадало в дрожь от упоминания одного имени монголов, а сегодня он вынужден предпринимать отчаянные усилия, чтобы спасти своих нукеров от неминуемой гибели.
Китбуга недовольно поморщился. Он был воин и не любил предаваться сомнениям.
— Урагша! — крикнул тумань и, хлестнув коня тугой ременной плетью, поскакал в сторону Капернаума.
Нукеры с трудом поспевали за ним.
Китбуга нашел в Капернауме лишь несколько старых хабиру. Они сидели на высоком крыльце единственного Храма и без устали читали молитву. Вернее, это была не молитва, а плач о Сионе, о покинутом рае и разрушенной стране.
Китбуга подозвал к себе седовласого старца в пегом хитоне из овечьей шерсти и спросил у него, есть ли в городе лошади.
Хабиру, боясь поднять глаза, робко ответил: