– И между вами и Павлом не было никаких разногласий?
– Периодически бывали. Мы же оба живые люди. Однако сейчас у нас есть крупный заказ, по которому все достаточно гладко, в стадии проработки еще один, который требует привлечения дополнительных ресурсов. По договоренности, Павел сейчас сосредоточился на работе с Череповцом, а я – на наборе кадров и участии в тендере по второму заказу. Мы полностью доверяем друг другу, то есть доверяли, поэтому никаких причин для ссор у нас в последнее время точно не было. А уж для убийства тем более. Я так и сказал следователю.
– Тем не менее Павла убили.
– Я, признаться, считал, что это случайное убийство. Ну, типа ограбления, к примеру. Или я вполне мог допустить, что Пашку просто приняли за кого-то другого. – На этих словах Дина похолодела и скосила глаза на дельфина на рукаве Бориной куртки, в конный клуб он отправился не в своем кашемировом пальто. – Про исчезновение какого-то исторического раритета, как я понимаю, никто, кроме вас двоих, не знает. А между тем этот факт полностью меняет дело. Если у Пашки было что-то ценное и оно пропало, значит, его вполне могли из-за этого убить.
– Вы когда-нибудь слышали о его интересе к палеографическим редкостям?
Петров покачал головой:
– Нет, Пашка никогда ничем таким не увлекался.
– И в понедельник, вернувшись из командировки, он был таким же, как всегда? – уточнила Дина.
– Абсолютно. Коротко рассказал мне, как съездил, с поставщиками созвонился, бумаги разбирал, с бухгалтером совещание провел. Он же официально директор, вся управленческая текучка на нем. Я с ним обсудил свои планы по набору новых бригад, предложил переговорить с теми ребятами, которые у нас раньше работали, а потом уволились по разным причинам. Пробежались по кандидатурам. С парочкой, он сказал, что сам переговорит. Выглядел довольным, бросил что-то непонятное, мол, я его натолкнул на отличную мысль, а в общем, ничего интересного.
– Игорь… Сергеевич, а вы можете по своим каналам выяснить, кто в Череповце мог отдать Павлу старинную ктубу? С кем он там вообще общался?
– Постараюсь, но не обещаю. Если Паша мне ничего не сказал, хотя отношения у нас были дружеские, то и вторая сторона может не захотеть эту историю афишировать, особенно теперь, когда Пашу убили.
– И все же постарайтесь, – Борис взял Дину за руку, давая сигнал, что беседа закончилась. – Вот моя визитка, позвоните, когда что-то узнаете. И если не узнаете, тоже звоните.
– И мне звоните, – вмешалась в разговор Дина, которой не нравилось, что Борис все время перехватывает у нее пальму первенства. Это было ЕЕ расследование, а не его.
– Ладно, будем считать, что договорились, – Петров протянул руку для пожатия, сначала Борису, потом Дине. Рука у него была сухая и крепкая, немного шершавая, видимо, от поводьев. – А я пока пойду любимицу свою проведывать. Я ее тут держу, Вербой зовут. Как суббота, так сюда. Жена смеется, а как по мне, так нет лучшего средства от обыденности, чем лошади.
На том и расстались.
Родители к тому, что Дина не вернулась на выходные домой, как ни странно, отнеслись спокойно. Объяснение, конечно, сходило за таковое с натяжкой, но Дина придумала второй раунд переговоров с понедельника, а также соврала про неожиданную встречу с Борисом Посадским в Москве, а также про наличие у него билетов на какую-то супервыставку. Про то, что о походе на выставку потом придется отчитываться, она забыла, вспомнив, ужаснулась, а из-за ужаса как-то пропустила осознание того момента, что ее встрече с Борей и совместным планам на выходные мама обрадовалась чуть сильнее объяснимого.
Борис изменение своих планов никому из родни не объяснял, просто поставив деда в известность. Ну да, он всегда был старше Дины и гораздо более самостоятельным, даже тогда, когда они в Одессе покупали ей запретное мороженое.
– Куда теперь? – спросила Дина, когда они сели в машину у конного клуба. – То есть я хочу сказать, что если у тебя есть планы, то ты можешь докинуть меня до дома или даже до ближайшего метро, а сам быть свободен.
– Теперь на выбор. Признаться, я не очень хорошо знаю твои вкусовые пристрастия, поэтому решение оставляю за тобой. Можем отправиться в Манеж на выставку Дали. Обещают его ранние импрессионистские пейзажи, шедевры зрелого периода и композиции, сделанные незадолго до смерти. Сюрреализм и ядерная мистика широко представлены, так что можем насладиться. Редкая возможность на самом деле. Но я не настаиваю, я был в музее Дали в Фигерасе, да и вообще это не самый любимый мой художник. Вариант номер два – Центр фотографии имени братьев Люмьер. Там большая выставка работ Александра Родченко из коллекции «Still Art Foundation». Ну, там портреты Маяковского, Лили Брик, а заодно первые фотографические опыты, архив матери, сестры и жены. Хочешь?
Дина покачала головой, что означало «нет», и с любопытством посмотрела на него.
– Скажи, а зачем ты это делаешь?
– Что именно?
– Предлагаешь мне сходить на выставку. У тебя что, нет других планов на выходной день?
– Во-первых, почему бы мне в выходной день не сходить на хорошую выставку, – пожал плечами Боря. – Я в общем-то не чужд прекрасного и вообще мню себя человеком культурным. А во-вторых, ты же сказала своей маме, что мы идем в музей, и, насколько я понимаю взаимоотношения в ваше семье, теперь должна будешь отчитаться. Пытаюсь составить тебе сносное алиби.
Дине моментально стало жарко. Так жарко, что она дернула молнию на пуховике и оттянула от шеи шерстяной шарф. На влажной коже он кололся, и шея чесалась невыносимо. Ну почему, почему этот человек так хорошо все про нее понимал?
– Или если тебя интересует мода, то можем съездить в «Гараж». Там дизайнер Беки Липскомб и художница Люси Маккензи из Шотландии открывают новый взгляд на модную индустрию, – говорил тем временем Борис, не обращая ни малейшего внимания на ее внутренние терзания и, видимо, даже не догадываясь о них. – Объектом их художественного анализа являются те, кто разглядывает витрины магазинов или следит за модными коллекциями через журналы. Ты следишь за модой, Динка? Если да, то у нас есть шанс поглазеть на созданные специально для выставки совершенно уникальные манекены и решить, какой из них похож на тебя.
– Никакой, – огрызнулась Дина. – Потому что к моде я совершено равнодушна. Тряпки, как все женщины, люблю, но современную моду совершенно не понимаю. Я подозреваю, что она вообще не для людей, а для самовыражения модельеров. Я, конечно, не против чужого самовыражения, но оставляю за собой право в нем не участвовать.
– Тогда у меня остался только один вариант, к которому, собственно говоря, я сам и склоняюсь. В Еврейском музее и Центре толерантности выставка «(Не) время для любви». Там представлены документальные воспоминания о свадьбах и свиданиях в гетто, запретные подарки, мечты о доме, мысли об оставленной семье, взаимной заботе и так далее. Все через дневники, мемуары, биографические романы и воспоминания очевидцев.
– Господи, Борька, и откуда ты все это знаешь?
– Услышал твой разговор с мамой и залез в Гугл. Понял, что тебя надо спасать от твоего же языка, а потому быстренько пролистал предложения. Ну что, куда едем?
– Поехали смотреть на любовь, – решительно сказала Дина и снова покраснела, – в конце концов, если в нашем внезапном детективе речь идет о пропаже еврейского брачного свидетельства, то надо быть последовательными.
Борис смотрел на нее насмешливо, словно видел ее со всеми наспех придуманными объяснениями насквозь, и от этого почему-то сладко замирало сердце.
С выставки они вернулись потрясенными и притихшими. Всю обратную дорогу оба молчали, словно боялись расплескать то острое, болезненное, но очень светлое чувство, которое пряталось в груди. Дине было даже немного странно смотреть через оконное стекло на людей, шагающих по своим делам. Пожилая женщина с сумкой на колесиках, видимо, идет в магазин. Маленькая девочка на самокате, к которому привязан воздушный шарик, а следом ее мама в ярко-красном шарфе. Парень в наушниках, старичок с болонкой, щебечущие о чем-то юные подружки, модные и невообразимо прекрасные. Все они были из нынешней, современной, далекой от боли и страхов жизни, такой непохожей на ту, в воспоминания о которой только что, к счастью ненадолго, погрузились Борис и Дина.
Боль и манящий свет звезд. Предчувствие смерти и невыносимое счастье. Страх и восторг. Голод и надежда. Дина пыталась осознать, как бы это все было для нее, и не могла. Воображение не справлялось с блоками, выставляемыми психикой. А ведь люди когда-то жили во всем этом, не зная, что уготовит им завтрашний день, и только надеясь на лучшее. Ее предки, ее ровесники, ее народ. Кто-то дожил, согретый надеждой, кто-то не смог: дожить, долюбить, домечтать.
Дина хотела есть, но только представила атмосферу ресторана – и ее замутило от несоответствия воображаемой картинки внутреннему состоянию нерасплесканной квинтэссенции чужих чувств: горя и острого счастья. Нет, в ресторан сегодня идти не надо.
– Я сейчас высажу тебя у дома, а сам смотаюсь в магазин, куплю продуктов. Выходить на люди совсем не хочется, так что приготовим что-нибудь на скорую руку и посидим дома. Почитаем или кино вместе посмотрим, ладно? – сказал Борис, и Дина в очередной раз с удивлением подумала о том, как у них получается думать в унисон. Ни с кем и никогда не возникало у нее подобного соответствия.
В коридорчике перед квартирой она столкнулась с Леной, отпирающей свою дверь.
– Ой, привет, Дина, ты что, работала сегодня? Выходной же вроде, – сказала та.
– Нет, с Борей в конный клуб ездили, а потом на выставку. А ты откуда идешь, со мной в лифте не ехала, неужели по лестницам пешком поднимаешься?
– Да нет, что ты, – весело рассмеялась соседка. – Я к Ефимию Александровичу ходила, укол делала.
– А что, он заболел? – почему-то известие о том, что старый ученый может быть нездоров, взволновала Дину.
– Нет, просто проходит курс уколов перед весной. Он всегда так делает, дважды в год, а на уколы или капельницы меня нанимает, говорит, рука у меня легкая. А я и рада лишней копеечке, тем более что всех и дел на один этаж спуститься.