всё… Много больше. И тот, кто принимает решение и становится на этот путь… Он начинает отдаляться от остальных. Расстояние превращается в бездну, пространство – в вакуум. В пустоту. Пустота растет вокруг тебя, она поглощает всё: самых близких людей, все те жалкие радости и удовольствия, которые сулит тебе бытие. Пустота. Ради того, большего, ты обрекаешь себя на нее. Ты обрекаешь себя на неё. Вот и Че… Он принес их всех в жертву. И даже свою ненаглядную Таню. А ведь он… Ха-ха… Или они думали, что мои офицеры в бирюльки играют? Они недооценили Салинаса. Ради того, чтобы выполнить приказ, он бы придушил и собственную мамашу. Он пошел бы на это… Солдаты капитана Варгаса Салиноса сделали из арьергарда решето, фарш «Партизанский». Они перекрасили воды брода Йесо в их любимый красный цвет… Но после брода Йесо ещё было ущелье Юро. А потом Игуэрра…
Ты молча слушаешь, боясь вклиниться в этот горячечный монолог.
– Да, Игуэрра… – гримаса видимой боли перекосила его лицо, когда он произнес это слово. Посол сделал паузу, словно приходя в себя после болевого шока, а потом продолжил:
– Уж кто-кто, а Гевара… – он, словно поперхнувшись сигарным глотком, закашлялся, но, отдышавшись, с усилием сказал:
– Он знал о дистанции всё. Он знал, что это единственный путь… Единственная возможность достичь пустоты – самому её сделать. Создать её, собственными руками. Потому он и не придавал словам большого значения. «Лучший способ сказать – это сделать». Знаете, чьи это слова? Да, это мог сказать только он.
– Но позвольте, сеньор Сентено… Где же тут прозорливость и пророческий дар?.. Трудно подобрать более яркий пример абсурда и нерасчетливости, чем боливийский поход Че Гевары…
– Ха-ха-ха… абсурдность… – нервный, почти болезненный смех прорвал неровную пелену дыма над столом. – Повсюду, повсюду, повсюду… Вы говорите «абсурдно»… Здесь, на родине Сартра и Камю, я бы советовал вам деликатнее обходиться с этим понятием. Понятием… Понтием…
– Сеньор Сентено… Сеньор…
– Ах да, о чем мы?.. Да, так вот, об абсурде… Вы, наверное, слышали о «Проклятии Че»? Вот оно уже добралось и до Торреса…
– «Оно»? Вы имеете в виду убийство в Буэнос-Айресе? Похоже, что никакой метафизикой здесь не пахнет. Красные экстремисты, которых науськивают кубинцы…
– Не торопитесь с выводами. Ведь были ещё Барриентос и Кинтанилья, был страшный конец Селича… А гибель лейтенанта Уэрты? Красными там и не пахло. Красным был его труп, разбившийся на автомобиле в лепешку… А как вы объясните астму, которая вдруг принялась душить по ночам бедолагу Родригеса. Как он торжествовал тогда, в Игуэрре. Его прямо-таки распирало от ощущения победы. Он никак не мог угомониться, ругался с солдатами, а когда притащили ослепшего партизана-перуанца, принялся колоть его штыком. А потом он взялся за Че: орал на него, таскал за бороду и грозился пристрелить. Какими смешными, наверное, казались Че эти угрозы!.. Он всё рассчитал. И торжествовали они недолго. Глупец Родригес… Он думал, что надежно укрылся в своем неприступном Майами. Представляю, как он сидит там, в своем роскошном особняке на берегу океана и в холодном поту ожидает прихода бессонной ночи, в обнимку с которой придет и она и начнет снова и снова душить его…
Пузырь пустоты вновь стал заполнять онемевшую комнату.
– Что-то в горле пересохло, – произнес, наконец, Сентено, таким глухим и, действительно, иссохшим голосом, точно он доносился из склепа. – Предлагаю смочить голосовые связки коньяком.
– У вас отменный коньяк, сеньор посол.
– А что вы скажете по поводу засухи, которая опустошила окрестности Вальегранде в тот год? – на треть наполнив «тюльпанные» бокалы, генерал взял свою стеклянную сферу с янтарной жидкостью и устало откинулся на спинку кресла. – Вряд ли такое по зубам кубинцам, даже если бы Кастро вывел всю Кубу на митинг и заставил молиться о ниспослании засухи, глада и мора на головы грешных боливийцев… Ведь подумать только: он им устроил засуху, а они из него сделали святого! Ведь в Вальягранде и в крестьянских хижинах, и в домах, у всех поголовно, рядом с распятием и образом Богоматери хранится изображение «бедняжки Че». Так они его называют, когда ему молятся. Молятся…
У тебя тоже пересохло во рту, и глоток коньяка, душистой ванильной субстанции, обволакивает небо спасительной росой, а язык, избавляясь от одеревенения, оживает для того вопроса, который ты никак не дерзнешь задать.
– Сеньор генерал… Вы в это верите?..
– Верю ли я?.. – он умолк, сделав ещё один глоток из бокала. – Не знаю, можно ли это понять тому, кто там не был… Мы приземлились в Игуэрре в шесть тридцать утра – я и Феликс Родригес. Этот глупец еле дотерпел до посадки. Казалось, что он выпрыгнет из вертолета, чтобы как можно быстрее добраться до своей добычи. А ведь он торопился навстречу своему проклятию…
– Но вы тоже были там…
– Да… да, я тоже… – Сентено залпом осушил коньяк и, придвинув к себе графин, наполнил бокал до половины. – Это армия, молодой человек. Это приказ… Приговор вынес Барриентос. Он не отходил от телефона, каждые десять минут звонил послу Хендерсону, а тот в Вашингтон. Янки, они приказали Барриентосу… А я всего лишь передал приказ. Мне поручили. Меня даже не было на совещании в Мирафлорес, в кабинете Овандо, где они одобрили депешу из Вашингтона. Мне поручили. Мы вели войну… И Че прекрасно это понимал.
– Понимал?
– Его взгляд… Он говорил больше, чем слова. Этот зеленый взгляд. Он смотрел в каждого из нас… Он всё рассчитал. Он всё знал… Я понял это позже. А тогда… Я приказал всем выйти. Мы остались вдвоем, я и невыносимое зеленое пламя его нестерпимого взора. Мы с ним говорили… «Моё поражение не означает, что нельзя было победить…» Разве это не его слова?! Я вас спрашиваю. Он проиграл, и сам прекрасно понимал это. Проиграл… Помню, как я вышел из обшарпанной классной комнаты. Дверь там была некрашеная, из старых досок… а он остался там, навсегда…
Сентено умолк и посмотрел на дверь своего кабинета, и ты невольно оглянулся и вздрогнул. Он смотрел таким взглядом, будто знал, что сейчас кто-то вот-вот нажмет на ручку двери и войдет внутрь.
– Этот разговор… Там к стене, прямо у порога, был прибит умывальник… Наверное, школьников заставляли мыть руки перед входом в школу. В Игуэрре сплошная пыль. Такое впечатление, что туда намело весь тысячелетний прах. Сущая дыра мира. Бездонная дыра… Когда вертолет садился, мы подняли целые тучи пыли. Нечем было дышать. Мы перхали и кашляли, вся эта новозаветная пыль покрыла нас толстым слоем. Но Родригесу не терпелось скорее увидеть пленного Че, и я не успел привести себя в порядок. Пыль скрипела на зубах, набилась в нос и глотку, и за ворот, в глаза… Я вышел на порог школы точно в беспамятстве. Дверь закрылась… Я подошел к умывальнику и принялся тереть лицо и руки… Вода была теплая, и никакой свежести и облегчения не приносила. Даже ночью вода не остывала. Ночи были душными. Как в Майами… ха-ха… Да, мне ничего больше не оставалось… Умыть руки…
Сентено положил свои руки на стол и посмотрел на них. А потом на тебя. Языки лихорадочного пламени танцевали в его взгляде, точно маленькие человечки, которые корчились от электрического прикосновения пиканы.
– Почему я это сделал? Я подошел к умывальнику и принялся тереть руки. Словно в беспамятстве…
Он посмотрел на тебя таким беспомощным молящим взглядом, словно ты мог дать ответ на его вопрос, затушить это пламя, повернуть рубильник и обесточить электропроводку. А затем его странно остекленевший взгляд вновь перешел на дверь.
– И когда я умылся, я… передал приказ.
Лента новостей (Международная служба новостей (ICN) Ла-Пас 12:47, 19.12.2005)
По итогам прошедших 18 декабря президентских выборов убедительная победа досталась лидеру левой партии «Движение к социализму» (Movimiento al Socialismo – MAS), представителю индейского коренного населения Эво Моралесу, получившему более 50 % голосов избирателей.
Эво Моралес долгое время возглавлял движение представителей коренного населения республики, которые долгие годы противостояло попыткам правительства США уничтожить посевы коки, что грозило разрушить традиционный быт индейских общин.
Эво Моралес стал первым избранным левым президентом-индейцем Боливии. Политологи признают победу Моралеса «неслыханным успехом левых сил», ведь до 1950 года индейцам даже не разрешалось появляться на центральной площади столицы, около конгресса. Ближайшим сподвижником Моралеса является Антонио Передо Лейге, младший брат Инти и Коко Передо, соратников легендарного Че Гевары, погибших вместе с ним во время боливийской герильи 1967 года. Теперь можно сказать, что жизнь великого революционера аргентинца Эрнесто Че Гевары была отдана в этих краях не напрасно. Боливия встала на путь социализма.
Алехандро
Чай, наверное, совсем остыл. Пар из калебасы уже не курился. Теперь она отвечала безмолвием, словно кратер потухшего вулкана. Кроме тех двух глотков, я так больше и не отпил ни разу, но продолжал держать калебасу. Теперь ее бока грелись теплом моих ладоней. Вдруг дверь кухни неожиданно открылась, со скрипом, от которого я вздрогнул.
На пороге появилась женщина, маленькая, с тонкими, чуть неправильными чертами лица – открытого, исполненного какой-то внутренней решимости. Сквозившая в ее взгляде решимость в сочетании с неуловимой дисгармонией в области губ и носа делали ее лицо необъяснимо привлекательным. Волосы, такие же черные, как у Алехандро, стянутые в тугой клубок на затылке, словно обтягивали верх ее аккуратной головки сделанной из винила шапочкой, разделенной посередине пробором. Эта прическа очень шла ей, как, впрочем, и футболка с короткими рукавами и джинсы – к ее маленькой, но правильной, женственной, будто точеной фигуре.
Молча кивнув нам в знак приветствия, она, ни на миг не замедлившись, по-хозяйски прошла к нашим матрасам. В руке, такой же тонкой и смуглой, как и лицо, она держала дымящийся чайник. Замерев, она выжидающе остановила на мне взгляд и держала его до тех пор, пока я, спохватившись и бормоча извинения, не протянул ей тыковку. Тогда она перехватила другую руку и, взяв калебасу, аккуратно влила внутрь кипяток.