Оронато Рохас
Онорато, пожалуй, был одним из немногих крестьян в «Красной зоне», чьё расположение мы заслужили. За всё время пребывания там. А ведь именно на кампесинос и рассчитывал Фернандо. В первую очередь. Наша герилья призвана была зажечь их сердца, заставить проснуться их погруженное в сон сознание. Но сплошным, непроницаемым для свежего воздуха одеялом покрывала их головы душная сельва. Наш призыв, нам казалось, тонет в этой зеленой трясине, не рождая ни эха, ни отзвука. Так нам казалось тогда. Но фантомы и призраки не есть что-то сверхъестественное для не спавших, не евших, не пивших на протяжении нескольких суток подряд…
Но Оронато можно было доверять. Так мы думали. Так нам казалось. И деваться нам было некуда. В первый раз мы с ним повстречались еще в начале тренировочного похода. Мы тогда под проливным ливнем, не прекращающимся вторую неделю, сумели переправиться через Рио-Гранде. Командир тогда очень радовался.
– Мы, наконец-то, пересекли Иордан, – смеялся он, мокрый до нитки, но не унывающий.
Тогда ещё все были живы… Сан-Луис, Пачо, Бенхамин и Карлос… Мы смеялись вместе со своим командиром: ещё бы, мы выдержали первое серьезное испытание, преодолев эту жуткую реку – неукротимые массы глинисто-бурой воды, несущей в своих бурунах вырванные с корнем деревья и туши животных… Тогда, между Рио-Гранде и Масикури мы и повстречали хижину Рохаса. Дождь лил, не переставая, и командир сказал нам:
– А, может, мы вышли из вод всемирного потопа? А этот крестьянин – голубь с веткой в клюве.
На нем была простая рубаха из грубого полотна, чистая и свежая. И он, действительно, напомнил мне голубя. Такой же безразлично-воркующий. От порога на нас с оскаленными пастями кинулись лохматые злобные псы. Все приостановились, и Коэльо вскинул винтовку. И только Фернандо, шедший впереди всех, и впереди Онорато, не сбавил шаг.
Как ни в чем не бывало, он подошел к собакам, а они уже виляли хвостами. Наклонившись, он потрепал их по загривку – сначала одну, а потом вторую. Удивительно, как животные любили Фернандо…
Признаюсь, эта сцена произвела на всех сильное впечатление. А больше других – на крестьянина. Не только бесстрашие командира. Вовсе нет… Ещё что-то…
Моро дал его младшему сыну, совсем еще малышу, порошок от глистов. А старший, рахитичный подросток, мучился от гноящейся раны – следа от удара лошадиным копытом. Доктор обработал ее дезинфицирующим раствором и сделал мальчику перевязку. Мы купили у Рохаса продукты и мясо, и он проводил нас и показал тропинку в сторону Масикури. И согласился и впредь помогать нам.
Уже потом, когда Баррьентос выпустил в джунгли своих цепных псов, натасканных инструкторами-янки, всех крестьян, проживавших в «Красной зоне», без разбора, подвергли допросам. Их избивали, под пытками требуя рассказать о сотрудничестве с партизанами. Всех, без разбора. В их числе – и Онорато. Через него несколько раз пропускали электрический ток, и его белая полотняная рубаха стала красной от крови, без остановки текшей из разбитого рта и носа. Но Рохас ничего не сказал армейским полковникам о том дождливом февральском дне, когда к нему в дом пришел высокий бородатый человек и злые косматые псы Рохаса ластились к армейским ботинкам этого человека, словно двухмесячные щенки. Он молчал и лишь отрицательно мотал головой.
И тогда в одиночную камеру избитого, забитого кампесино пришел человек. В начале Рохас принял его за ангела – так он был чисто одет и так от него душисто пахло. Ногти его сияли чистотой и ни одна соринка не смела коснуться его блестящих от бриолина, зачесанных назад иссиня-черных волос. Назвался Феликсом Родригесом, говорил с кубинским акцентом, но оказался неизмеримо всесильнее ангела.
Он был янки. Речь его походила на его ногти – такая же гладкая, блестящая, без единой царапинки. И лилась она сладко, как мед. Никто и никогда не обещал Онорато такого. Янки положил свою белую, холеную ладонь прямо на окровавленное плечо крестьянина и, глядя ему прямо в глаза, предложил три тысячи долларов США. И ещё он предложил ранчо в Штатах, во Флориде. И Оронато сможет выехать туда вместе с семьей.
Если бы только деньги. Но это «ранчо… Флорида… вместе с семьёй» неотступным эхом звучало в оглохших от собственных воплей ушах Рохаса. И он согласился…
Вило Акунья приказал остановиться и сделать привал. Хотя вряд ли кто-нибудь из девяти, оставшихся в арьергарде, расслышал приказ командира. Слишком слабо прозвучал его голос. За бесконечные недели переходов по джунглям они научились без слов определять, когда Хоакин окончательно выбивался из сил. Это и означало привал.
Фредди Маймура, будто и не чувствуя страшной усталости, тут же с готовностью помог Тане снять рюкзак и, усадив девушку на свой вещмешок, принялся натягивать её гамак. Таня, будто забытая под деревом тряпичная кукла, так и застыла в том положении, в котором оставили ее бережные руки Маймуры. Они не говорили ни слова, будто экономили силы. И над всем отрядом повисла привычная тягучая пелена мертвой тишины. Наконец Хоакин собрал в себе силы, чтобы произнести:
– До хижины Рохаса рукой подать. Мы дошли… Теперь всё будет хорошо…
Он повторил это «теперь всё будет хорошо» несколько раз подряд и, наконец, словно очнувшись, закончил:
– Надо выйти в разведку. Одолеть эти чёртовы пятьсот метров…
– Не поминай чёрта, Хоакин, – откликнулся Густаво Мачин.
Хоакин не ответил. У него не осталось сил на пререкания. В дозор вызвались пойти Мачин и Фредди Маймура…
Оронато Рохас встретил их невдалеке от своей хижины. На его лице – выдубленном ветром и солнцем, испещренном морщинами до цвета жареного кофе, – цвела улыбка. На его сухое, жилистое тело была надета белая полотняная рубаха. Он дал Мачину еду и согласился утром отвести отряд к близлежащему броду. «Там перейдёте реку, как посуху», – улыбнувшись, произнес Онорато.
Брод Йесо… По нему Рио-Гранде можно было перейти, как посуху.
Мачин и Маймура не стали заходить в дом. Псы остервенело кидались на партизан, грозя сорваться с привязи. «А помнишь, как эти зверюги ластились к командиру?» – горько усмехнувшись, сказал Мачин своему товарищу, кивая на пасти, брызжущие злобной пеной. Маймура как-то странно взглянул на него. Как затравленный зверь. «Но сейчас с нами нет командира…» – произнес он.
А в хижине, затаив дыхание, сжимая винтовки и глядя широко распахнутыми глазами в такие же, округлившиеся от ужаса зрачки детишек Рохаса, сидели солдаты из армейского патруля… Так сидели они, окаменев от страха, до тех пор, пока партизаны не удалились. И всё это время колокольными звонами в их барабанных перепонках отдавался неистовый лай собак.
Когда Онорато явился в лагерь, гамаки ещё не свернули. В предутренних сумерках его белая рубашка мелькала в чаще, словно мертвенно-бледная тень призрака. Но в лагере его встретили, как спасителя. Даже несколько окликов – радостных, но слабых и приглушённых, – прозвучало в ответ на приветствие кампесино.
– Мир вам! – произнес Онорато.
Почти никто не спал. Несмотря на страшную усталость, свалившую всех накануне. Малярия, босые ноги, покрытые незаживающими кроваво-гнойными ранами, простудная лихорадка, истощение, жажда терзали каждого, не давали уснуть. Почти каждый мучился животом после горячей пищи, приготовленной на ужин из принесенных Густаво Мачином и Фредди Маймурой продуктов.
К партизанской стоянке друга-проводника привел Исраэль Рейес. «Вставайте! Вставайте! – приговаривал темнокожий гигант, не скрывая радости. – Вставайте, Онорато пришел!» Он как раз стоял на часах в предутреннее время. Это он заметил мелькавшее среди черных стволов белёсое пятно, это он окликнул идущего тихим шёпотом, от которого лицо кампесино стало таким же белым, как его рубаха. Крестьянин увидел, как черный ствол дерева разделился надвое и заговорил. «Вот духи леса пришли наказать меня за предательство», – подумал крестьянин, и рубаха его вмиг стала мокрой от холодного пота. Но тут белозубая улыбка, ослепительная даже в предутренней полумгле, прорезала черный ствол. И кампесино, перекрестившись, понял, что это всего лишь один из партизан – высокий, чернокожий. «Идем», – добродушно произнес он с каким-то странным, похожим на бразильский, акцентом.
Рохас простодушно улыбался, стоя среди партизан. Он как раз вспоминал, как только что его напугал этот здоровенный негр.
Партизаны, кто со стоном, кто с ворчанием, кто с немой гримасой боли, выбирались из своих гамаков-колыбелей. Вся фигура проводника, одетого в белую рубаху, выражала терпение и готовность помочь, и стоны сменились бодрыми возгласами и репликами. Партизанам казалось, что улыбка на простодушном лице кампесино – это луч спасения, которое ждет их впереди, на том берегу Рио-Гранде. Это отсвет другой, лучезарной улыбки, принадлежащей их командиру. И там, на том берегу, они обязательно встретятся, и снова станут единым целым – ядром Национально-освободительной армии Боливии под командованием Фернандо…
Неуловимая перемена произошла в сельве. Поначалу еле заметный, но, чем далее, тем более настойчивый и густой, солнечный свет просочился сквозь заросли, потёк по глянцу листвы, вспыхивая розовато-оранжевыми отблесками. Солнце вставало!
Рассветные патрули, пробившись к поляне золотыми косыми лучами, как по мановению волшебной палочки, всколыхнули в партизанах новый прилив тихой, подсознательной радости.
– Разбудите Кастильо! Он дрыхнет, как младенец!
– Да, Рейес, этому только соски не достаёт…
– Помогите Тане.
– Не надо, я сама…
Белокурая женщина попыталась самостоятельно поставить ноги на землю, но чуть не вывалилась из гамака. Если бы ее не подхватил бросившийся на помощь партизан. Тот молодой герильеро с редкой, чуть пробившейся бородой, что вчера приходил к Рохасу вместе с кубинцем. Никогда Онорато не видел такой красивой женщины. Понятно, почему этот юнец кинулся к ней, сломя голову. Но до чего же она была худа! Как тростинка. И лицо изжелта-белое, как пленка в горшке, наполненном козьим молоком.